Притворись моим другом

— Хорошо, — кивает она и с той же улыбкой садится, — будь, как дома, Ева.

Я устраиваюсь на кресле, надеясь на то, что мама Руса не повторит вопрос, но, видимо, Власов пошел упертостью в родительницу.

— Сейчас живу с маминой подругой, — выдавливаю каждое слово с трудом, упираясь взглядом в кружевную салфетку на стеклянном столике, разделяющем меня от мамы Руслана.

— Она уехала куда-то?

— Умерла.

Поднимаю глаза и вижу, что на лице женщины появляется растерянность, смешанная с жалостью. Ребра попадают в тиски, и я перестаю дышать. Не думала, что произносить это слово так сложно, будто кто-то проводит по коже тупым ножом, оставляя рваную рану.

— Прости, — Вера переключается на Руслана, который застыл в дверном проеме с подносом в руках, — мы уже чая заждались.

Власов проходит вперед, и его действия с беззаботным тоном матери улучшают атмосферу. Будь я наедине с собой, то скорее всего истязала бы подушку слезами. Может, всему виной сладости, которые мы пробуем. Вера смеется, рассказывая о том, как Руслан в детстве объелся шоколада и после смотреть на него не мог. Тот отстраненно рассматривает кружку, пока мы беседуем. Как бы мне не нравилось у Власовых, приходится с ними прощаться из-за звонка тёть Оли. Руслан идет со мной к машине и просит Олега довезти нас до школы, где без слов помогает сесть на мотоцикл. Прижимаюсь к нему и прикрываю глаза, пока мы не достигаем пункта назначения. Хочется задать множество вопросов, вот только Власов с тем же задумчивым видом снимает с меня шлем.

— Спасибо, — говорит, вводя меня в состояние шока, — давно не видел ее такой.

Я открываю рот и застываю, глядя поверх плеча Руслана. Чувствую, как дрожат губы и колотится сердце. У подъезда стоит он. Мой папа. Майор.

Глава 30

Руслан

— Её мать умерла, — говорю Серёге, который нарезает колбасу толстыми ломтиками, и свожу брови на переносице, пытаясь переварить произошедшее.

Впервые сложно дается этот процесс. Обычно я отключаю эмоции и прихожу к определенным выводам, но с появлением Майоровой все покатилось в пропасть. Вся моя выдержка и хваленый самоконтроль. Все в топку. За ребрами такая агония, что в пору вызывать пожарных.

— И? — Серый спокойно закидывает кусок колбасы в рот и смачно жует.

— А батя майор, — продолжаю выдавать мысли вслух, на что друг пожимает плечами, — теперь мама думает, что Ева мой друг.

— Друг, — усмехается Лазаренко, пододвигая тарелку ближе, — видел я, как ты смотришь на друга, и поверь, дружбой между вами не пахнет.

— Что ты имеешь в виду? — хмурюсь еще сильнее, а Серёга усмехается.

— Когда пацан за девчонку башкой рискует, это по-другому называется.

— Пф-ф-ф, — выдаю, улавливая его логику, и отгораживаюсь руками, сложив их на груди.

Ничего подобного. Была б на ее месте другая, я бы тоже вытащил из лап Резникова. Только больной на голову чел может так упорно травить девочку, которая ему нравится, а он к ней точно не ровно дышит. В этом сомневаться не стоит. Стоп! А она, как к нему относится? Идиотский вопрос оседает в мозге пеплом, и я выпрямляюсь, хватая кусок докторской. Ева его боится. Факт, но причину их конфликта я не знаю. На мой вопрос она так и не ответила. С чего вдруг резко Макс принялся травить ее хлеще других?

— Это, — Серый очерчивает на своем лице круг в области щеки и указывает на меня, — откуда? С Максом опять пересеклись?

— Да.

— Из-за нее?

— Нет.

Почти не вру, пожимая плечами.

— Тогда из-за чего?

— Из-за Димона.

Лазаренко отодвигает от себя кружку и прищуривается. Костяшки белеют от того, с какой силой он сжимает кулаки.

— Не понял.

— Он при всех наших решил поднять этот вопрос, — говорю спокойно, пока внутри образуется огромный шар, покрытый острыми иглами, — сказал, что я убийца.

Смотрю в глаза другу, ожидая реакции. Почему сейчас поднимаю эту тему? Не знаю. Наверное, пришло время раскрыть глаза на очевидное. Добить себя по всем фронтам. Серёга продолжает молчать, но злится знатно. Вижу по телесным реакциям и огню в глазах, который так отчетливо прошибает, что первым отвожу взгляд. Тема болезненная для нас. Пофигизм пролетает лишь в голосе, а внутри просыпается вулкан. Все клокочет.

— Тоже так считаешь? — выдаю с идиотской улыбкой, хотя на самом деле каждый орган замирает в ожидании.

— Выбью зубы, если услышу этот вопрос еще раз, — цедит сквозь зубы Серый и со скрежетом отодвигает стул.

Две секунды, и я остаюсь в гордом одиночестве. Сглатываю горькую слюну, но не волочусь следом. Мы были вместе достаточно долго, чтобы изучить поведение друг друга. Например, сейчас Лазаренко сто процентов взял пачку с сигаретами и вышел, чтобы покурить. После священного ритуала успокоения он вернется, только разговаривать по-прежнему не нужно. Соберется с мыслями и, возможно, к вечеру мы выстроим неплохой диалог, в котором вероятность выбить друг другу зубы сократиться до минимума.

Тяжело выпустив воздух из легких, откидываюсь на спинку стула и смотрю в окно. Воспоминания о том дне не пускаю в голову, блокируя их. Запечатываю в дальнем углу черепной коробки. Есть сегодня, а назад в прошлое отмотать я не смогу, как бы не хотелось. Чудес не бывает, и мертвые не воскресают. Так уж повелось. Живи и мучайся.

Как нельзя вовремя, звонит мама, и я, забрав рюкзак, еду к ней. После посещения Евы во мне что-то треснуло. Их общение и мамины глаза, в которых впервые за долгое время я увидел настоящую не показную радость, вывернули все мое нутро наизнанку. Большую часть гостеприимной беседы я отмалчивался и занимал наблюдательную позицию. Казалось, что я нахожусь в другом измерении и изучаю интересный объект. Этакий Джеймс Бонд с инопланетного корабля. Их голоса долетали порой искорёженным звуком, но я все понимал, ощущал и впитывал, осознавая, что такой миг может не повториться.

Реальность убивала. Медленно просачивалась в организм и засоряла его гнойными мыслями. Я все чаще представлял ТОТ день, когда её не станет… Как я буду себя вести? Что испытаю? Как жить после этого? Опять…

— Не думала, что ты вернешься, — прилетает мне с порога, и я вопросительно поднимаю брови, глядя на маму, застывшую в дверном проеме.

Сейчас она не выглядела стальной леди. Была домашней. В свитере и теплых штанах. Без улыбки, но с заботой в глазах. Её отношение будоражило, вскрывало вены тупым ножом, нагло брало башню штурмом. Только я выстоял. Прошел вперед и, открыв дверь в свою комнату, швырнул туда рюкзак.

— Поужинаем вместе? — спросил с невозмутимым видом, запихивая руки в карманы брюк, а мама открыто удивилась.

— Я… — растеряно произнесла, впиваясь пальцами в дверную ручку. — Конечно, Руслан. Вот только…

На родном лице проскользнула вина, но я отмахнулся.

— Я сам приготовлю, ну, — пожал плечами, — если боишься отравиться, то закажу доставку. Что там тебе врач прописал?

Мама ничего не говорит и смотрит так, что я начинаю нервничать. Не то ляпнул? Хотел же, как лучше…

— Хорошо, — вытирает наступившие на глаза слезы и кивает, стягивая на пальцы рукава свитера, — хорошо…

От увлажнившихся зеленых глаз по сердцу скользит острая бритва. Я кривлюсь. Мама продолжает кивать и всё-таки не сдерживается. Крупные слезы скатываются по бледным щекам и падают на пол, разлетаясь мелкими брызгами по паркету.

— Прости… — шепчет тихо, затыкая рот рукой, и я тут же оказываюсь рядом.

Переступая через свою злость и чертову тучу других эмоций, в которых меня топит, обнимаю её.

— Прости… Ты уже совсем взрослый у меня… — Поднимает воспаленные глаза и хватает ртом воздух. — И девушка появилась. Я так боюсь…

— Чего? — хриплю, изображая сильного.

— Что не увижу того, как ты будешь счастлив, — снова ее глаза застилают слезы, — видишь, — разводит руки в стороны, отталкивая меня и истерично улыбаясь, — ты не хотел, чтобы я притворялась. Тебя это раздражало. — Ее губы подрагивают, и я чувствую, что взгляд становится мутным. — Я боюсь… Сынок, я так сильно боюсь… Не хочу, чтобы из-за этого, — она указывает на себя трясущимися руками, — ты страдал…