Страница 10 из 31
В маленьком Крутовом Вершке все женихи и невесты были меж собой в родстве, и появление беседе молодых, неженатых отроков из самого Тархан-городца произвело немалое волнение. Мираве тогда шла пятнадцатая зима, и она, дочь знаменитой ворожеи, была среди своих сестер самой видной: высокая, с правильными чертами лица, крупными сильными руками. Она не отличалась разговорчивостью, но в молчании ее чудилась тайная мудрость, а большие темно-голубые глаза смущали всякого, кто слишком в них вглядывался. Мирава думала, что тому причиной слава ее матери, которую люди переносят и на старшую дочь. Иное дело Заранка: на пять лет моложе сестры, та скакала жеребенком.
В Ольрада Мирава влюбилась, едва он вошел, едва она встретила его дружелюбный взгляд, увидела, как дрогнули в улыбке губы, как блеснули белые зубы, и даже то, что один слева сверху был обломан, пронзило ее сердце, будто признак величайшей красы. От растерянности она даже не поняла, с какими словами он к ней обращается, и весь вечер просидела молча, как дурочка. А уж что она в тот вечер напряла, от матери пришлось спрятать.
Наутро дружина тронулась дальше, и Мираве показалось, что она умирает. Они даже не поговорили, она едва сумела разобрать в общем гомоне, как зовут этого большеглазого парня с широкими плечами и руками, куда намертво въелась чернота железа, с хазарской серьгой в виде длинной серебряной капли, блестевшей под темными волосами. Но теперь, когда его уже не было в Крутовом Вершке, ее будто покинула сама жизнь. Все сделалось пустым – хлеб, вода, свет солнца и тепло огня, а в сердце вырос камень, от него было тяжело в груди. И ходила она, будто сама себя потеряла, так что мать, Огневида, через день-другой стала искать, нет ли на дочери порчи.
Но Мирава не повеселела, пока на возвратном пути дружина не появилась в Крутовом Вершке снова. Не останавливалась – проехала по льду реки, сопровождая сани с мешками и бочонками. Мирава, в толпе здешней молодежи, смотрела с берега; другие махали, кричали, смеялись, а он лишь искала глазами одно-единственное лицо. И когда нашла, когда встретила тот самый взгляд… будто рухнула в ледяную воду. Внутри все переворачивалось, ее трясло, сердце колотилось, дыхание сбивалось. Это была не радость, а скорее мучительное потрясение. Окажись он рядом – и опять она не смогла бы вымолвить ни слова. До самого вечера Мирава ходила сама не своя, не веря, что вновь видела его не в мечтах, а наяву.
Новых встреч она скоро не ждала: больше дружине в Крутовом Вершке делать нечего, если не случится чего; может, только на ярильских игрищах молодежь опять сойдется вместе. Тархановские отроки женятся на своих же тархановских девках, мы, чащобы веснянские, им не пара – так считалось среди ее сестер. Но уже через несколько дней Ольрад с двумя товарищами, такими же отроками, приехал к ним на посиделки. Потом приезжал еще не раз, пока посиделки не закончились вместе с зимой, а в последний раз подарил ей ту голядскую подвеску. Прошла ее шестнадцатая весна, мать начала перебирать подходящих женихов, но Мирава ничего не отвечала ей. А когда подошел Ярилин день, рассвет его застал ее уже в Тархан-городце. Ольрад привез ее на своем коне, будто Солнцеву Дочь. Коня его звали Веприк, Ольрад и сейчас на нем ездил, и Мирава любила этого коня, как родного, как свидетеля и помощника ее счастливой доли.
Отец Ольрада умер за год до того, он был сам себе хозяин. Через несколько дней они поехали в Крутов Вершок: Ольраду полагалось отвезти вено за похищенную невесту и попросить прощения у новой родни. Ничего недозволенного в такой женитьбе не было, и Огневида простила их. Только тогда Мирава рассказала ей, как давно все тянется. «Коли он судьба твоя, то ты, как его увидела, для былого умерла, – сказала ей мать, потом улыбнулась. – Оттого и молчала. А ныне настала новая твоя жизнь, вот и правда на свет вышла».
С тех пор прошло пять лет, но Мираву все не покидало ощущение новой, свежей жизни. Если бы только хоть один ребеночек у нее выжил…
Сидя за шитьем, она снова вспоминала те давние уже дни, но теперь воспоминания приносили ей не радость, а тревогу. Яснее всего ожило в памяти то давнее оцепенение души – молчание умершего былого. Не отпускало ощущение, что длившаяся пять лет «новая жизнь» в свой черед закончилась и отходит в минувшее. Но что дальше? Бохмиты… в силах тяжких? Сегодня эта весть казалась еще более неимоверной, чем вчера. Вот сейчас, в обычный жаркий день, когда белые и рыжие пятна коров лениво перемещаются по зеленому лугу, солнце играет в воде Упы, а из кузницы старика Хельва доносится стук по железу? Гомонят перед избами маленькие дети, отроки возвращаются с реки с утренним уловом, ветер несет свежий запах нагретой солнцем речной воды, женщины хлопочут у летних печей и снуют друг к другу, из одной избы в другую…
На миг все это задрожало у Миравы перед глазами, стало прозрачным, как морок… Она зажмурилась, потрясла головой. Это от жары воздух дрожит, утешала она себя. Но что-то шептало: а что если и впрямь пришла беда, что если все наши погибли, что если вся жизнь Тархан-городца на этом и закончится… И опять на нее напала немота. Старый Хельв пришел к обеду, заметил, что на ней лица нет, но Мирава не могла вымолвить ни слова.
Маялась в ожидании не она одна: многие женщины, как она видела из своей двери, забывали о делах и собирались в кучки между избами. Одна-две заходили и к ней, смотрели так, будто она знает больше других – тоже не без мысли о ее матери. Но Мирава держалась невозмутимо, и замкнутое лицо ее говорило: я ничего не знаю.
На валу торчали дети и подростки, иные – увильнув от прополки и прочих дел, и все всматривались в даль, надеясь первыми увидеть… что? Того, кто принесет вести, хоть какие-нибудь.
Глава 4
Все разъяснилось на другой день к вечеру.
– Едут, едут! – завопили с вала, перебивая друг друга, мальчишеские голоса, и все, кто был дома – женщины, отроки, старики, – побросав дела, поспешили к воротам.
В избу к Мираве заглянула Риманта – взятая в Тархан-городец из дальнего голядского рода, жена Братилы. Обе будучи чужими здесь, они с Миравой дружили, хотя Риманта была лет на двенадцать старше и уже имела двух дочерей невест, Своёну и Вилту.
– Наши! Это наши! – воскликнула она. – Наши воротились! Пойдем скорее!
На валу собралось столько народа, что иных чуть не столкнули наружу.
– Да что ты меня пихаешь! – вопила невесть кому тетка Чернява и цеплялась за соседок.
Мирава и Риманта не полезли в толпу, а прошли между изб к краю площадки, откуда было видна часть дороги по берегу Упы. Вот они! С этого места они лиц различить не могла, но конная дружина шла спокойно, без боевого снаряжения, люди и кони выглядели невредимыми.
– Вроде целы все! – выдохнула Римата. – Палдиес диевием![11]
У Миравы отлегло от сердца. Они вернулись! На вышедших из боя и спешащих оружники не походили, а значит, ничего страшного не случилось. Разглядеть Ольрада ей не удалось, но тревоги отступили и показались глупыми, невидимый волк попятился и исчез. В самом деле, откуда здесь бохмиты! Сейчас она узнает, кому там приснился такой нелепый сон…
За валом раздался звук рога – дружина возвещала о своем возвращении. Первым въехал Ярдар, за ним знаменосец Вихря со стягом на высоком древке. Длинное строение общей конюшни стояло в дальнем конце города, над ручьем. Мирава смотрела, как отроки спешиваются и заводят лошадей, и наконец увидела Ольрада. И он, и Веприк были целы. Терпеливо она ждала, пока он подойдет к ней, но еще до того услышала слово «русы». «Русы, русы!» – повторяли в толпе. Раздавались удивленные крики, даже смех. Но опасности нет – это уже было ясно.
– Возвратились те русы, что ходили на Хазарское море! – сказал Ольрад, когда наконец подошел к ней и обнял. – Те, Олеговы, из Киева.
– Это их приняли за бохмитов? – удивилась Мирава. – Как такое могло быть?
11
Спасибо богам!