Страница 14 из 19
Они бы и вместе отлично смотрелись: крупный и представительный Боря, стремительно уже лысеющий и брюшко отращивающий так же быстро, и миниатюрная Катерина. Альбина Виленовна, очевидно, с Соней была в кои-то веки солидарна:
– Ах, Катенька такая умница! У нее ведь два высших образования: экономическое и филологическое. Кстати, она помогала мне готовить! Ведь дочери у меня нет…
Соня мысленно с ней согласилась. Катю, между прочим, ставили ей в пример с первого дня замужества: дескать, вот какая девушка, и куда только Боренька смотрел… А смотрел Боренька, очевидно, в светлые глаза своей супруги и на ее совершенно естественный полный третий размер груди. Хотя бы в этом Соня плоскогрудую Екатерину обскакала.
– Ой, Олесия, у меня ведь для тебя подарок, – всплеснула руками чернобровая нимфа. – На новый год. Чуть запоздалый, но это неважно, наверное.
Показалось ли Соне, или в Катиных темных глазах натурально мелькнул какой-то хищный и недобрый совсем огонек?
Что ж, она всегда подозревала, что дочь маминой подруги имеет на Бориса планы, что ни на есть самые матримониальные. А к Олесе, видимо, Катя подмазывается, как к будущей падчерице?
Как же смешно это все… Смотрелось, как самый бездарный спектакль. Но к счастью, Соня теперь на нем чувствовала себя только зрителем.
Все! Флаг ей в руки и барабан на шею, и пусть забирает Борюсика.
Из пакета была торжественно извлечена большая фарфоровая кукла, странно похожая на саму Катю-дарительницу: черные кудри, черные же глаза, алые улыбающиеся губы. И платье – роскошное, бархатное, в пене белых кружев.
Чудо, а не кукла, Соня оценила. Но умница-Леся кукол никогда не любила, и ее злорадная мать предвкушала детскую реакцию очень далекую от восторга.
Но она снова ошиблась.
– Ой, какая она красивая! – защебетала Леся. – Словно живая! Я назову ее Катя, в честь вас.
Екатерина польщенно улыбнулась, Альбина Виленовна умиленно сложила ручки на плоской груди, Борис внимательно и благодарно поглядел на Катю, кажется, оценив не только ее щедрость, но и глубокий разрез черного шелкового платья, выгодно подчеркнувший и крутость бедра, и стройность ног.
Пусть оценивает. Может, найдет себе новый объект для настойчивых воздыханий.
А дальше все было ужасно уныло и даже тоскливо. Традиционно, короче.
Пили красное вино (кислятина жуткая), восхваляли виновницу торжества, ковырялись в белесых майонезных салатах, обсуждали нынешних выпускников ВУЗа (Соню вспоминали добрым словом, Лесе прочили в будущем губернаторскую стипендию). Борис трогательно и навязчиво ухаживал за “женой”, раздражая своими порывами сразу трех женщин.
Единственной светлой нотой на этом вечере был торт, и в самом деле великолепный, нежный и с натуральными ягодами.
– Только не надо нас провожать, я вызову такси, – гневно прошипела Соня, не сумев увернуться от рук бывшего мужа, накинувших ей на плечи куртку. – Довольно вранья и притворства!
– Я не доверю свою женщину и дочь незнакомому мужику, – в ответ зло шепнул мужчина. – Мало ли какие маньяки ездят. Да и тебе, моя дорогая, доверия мало.
– По-твоему, я вешаюсь на всех без разбора?
– Ну, видимо. Учитывая, сколько набросков голых тел я видел…
– Это всего лишь искусство! Как оно связано с моей нравственностью?
– Прямо связано, Софья. Ты на них смотрела. Признайся, тебе это нравилось – глазеть на обнаженных мужиков?
– Очень нравилось, Кошкин, – устало ответила Соня, подхватывая руку дочери. – И развелась я с тобой для того, чтобы заниматься этим как можно чаще. Все, прощай, мы дойдем сами. Иди вон… Катю проводи до дома. Ей на другой конец города.
– Мне наплевать на Катю, а на вас с Лесей нет. Садись в машину, Софья, и прекрати эту истерику!
Никакой истерики у Сони не было, во всяком случае, пока. А вот Борис уже опасно повышал голос, и вышедшие вместе с ними из подъезда друзья Альбины Виленовны уже начинали оглядываться.
Пришлось садиться в машину, проигнорировав нагло открытую пассажирскую дверь на переднем сидении, усаживаясь на максимально возможное от водителя расстояние.
Какой отвратительный день! Ее теперь еще и укачивало, и плотный ужин просился обратно, отвечая городским ухабам и дворовым кочкам.
Соня ненавидела теперь все и вся: и Бориса, и его мать, и салаты, и местные дороги, и куклу эту мерзкую, что Леся не выпускала из рук. Ни к одному подарку матери она, кажется, не относилась с таким трепетом.
– Я буду с ней спать, – заявила девочка, и Соне со страшной силой захотелось вырвать у нее из рук куклу и выкинуть в окно. Не подозревая о буре в душе у матери, Леся нежно продолжила: – Попрошу бабушку Таню связать Кате зимний костюмчик, ей же холодно!
А ведь Леся никогда раньше не одушевляла игрушки!
Ревность.
Соня хорошо знала это чувство. Когда-то она ревновала мужа, потом дочь, не позволяя никому брать ее на руки. Пережила, научилась делиться, усвоила, что такие дети, как Леся, принадлежат целому миру. Ну, или весь мир принадлежит им. Но сейчас она вновь ревновала, теперь уже к этой проклятой кукле. Знала бы, что дочка вот так отреагирует – завалила бы ее куклами, самыми разными.
Никудышная она все же мать!
С этими мрачными мыслями Соня поднималась в лифте домой.
Зато, глядя на ее недовольное лицо, Борис даже не заикнулся о том, чтобы зайти на чай или забрать какие-то свои вещи. А ведь хотел, и она это чувствовала. Но, кажется, вовремя вспомнил, что даже мягкая и уступчивая Соня может выйти за рамки пределов терпения.
Один раз он уже довел ее до этой грани, и она сорвалась, теперь нужно было дать ей успокоиться.
Все это Борис говорил бывшей жене не раз и не два. Он был твердо уверен: она простит, одумается, придет в разум.
Соня порой испытывала подобное искушение: так просто было подчиниться и вернуться под теплое крылышко, где не надо ничего решать – все решат за тебя, где не нужно думать, мечтать и творить. Просто делать то, что от тебя ждут, и будет награда. Как собачку ее Борис дрессировал. И сейчас тоже пытается. Только пряники кончились, в ход пошел кнут: угрозы отобрать ребенка, не давать денег и прочее. Интересно, что дальше? Попросит освободить квартиру, купленную вообще-то еще до брака с Соней? А почему бы и нет? Если Катя сможет его заполучить, надо же им где-то жить? Вроде как, дочь маминой подруги своей жилплощади не имеет, где-то снимает…
Леся уже мирно уснула (конечно же, снова на большой кровати) с куклой в обнимку, а Соня все расхаживала по комнате нервно. Она словно на миг вернулась в прошлое, в тесную картонную коробку, из которой с таким трудом выбралась. А ведь она не хочет больше так жить! Пусть ее новая свобода была еще такой хрупкой, такой эфемерной, пусть она только училась быть самостоятельной, зато впервые в жизни ей можно было ни на кого не оглядываться. Соня ведь совсем никогда не жила одна. Сначала за нее все решала мать – замечательная женщина, нежно любимая Соней, но очень строгая и властная. Она покупала дочери одежду, выбрала вуз и специальность, одобряла или не одобряла друзей, а потом выдала замуж из рук в руки. И ничего не изменилось, просто все решать за Соню стал муж.
Теперь же все поменялось. Борис хотел, чтобы его жена повзрослела – и она стремительно начала этот процесс. Больно и сложно, но он был прав: пора. В конце концов, ей уже давно не восемнадцать, а вполне зрелые двадцать семь лет. А это значит, пришел час выбираться из уютного теплого кокона и расправлять свои крылышки. И начинать нужно с работы, наверное, чтобы лишить Бориса еще одного рычага воздействия – финансового.
11. Бойся своих желаний
Легко было сказать: найти работу! Да где ж ее, проклятую, найти, когда у тебя на руках ребенок? Сначала нужно устроить Лесю в детский сад, а это дело невероятно сложное. Соня честно залезла в интернет, поискала какое-то занятие по удаленке или на дому и в сердцах бросила телефон на подушку. Была бы она бухгалтером, можно было бы заполнять какие-то финансовые документы. Для программиста тоже работа имелась. А ей с инженерным дипломом и полным отсутствием опыта дорога была открыта только на завод, но график Соню совершенно не устраивал.