Страница 13 из 19
– Я мыла и готовила.
– Раз в неделю.
– Сколько успевала.
– Я знаю, что не удовлетворял тебя в постели, – Борис сокрушенно покачал головой. – Надо было просто сказать, а не бегать по мужикам!
– Я не бегала!
– Ну да, конечно. Я видел твои рисуночки. Голые мужики, голые женщины… бездарность и пошлятина.
– На эту тему мы уже разговаривали, – устало ответила Соня. – Для выставки были подготовлены совсем другие картины.
– Ты можешь все вернуть обратно, Софи. Я все еще тебя люблю. Устроишься на нормальную работу, начнешь прибираться, займешься ребенком. Просто попроси прощения за все.
– За что за все? – Соня изо всех сил сдерживала слезы свои накопившиеся, стремительно перерастающие во внутреннюю истерику.
– За чужих мужиков и развод, дорогая. Я даже разрешу тебе рисовать…
– Пошел вон отсюда! – сорвалась, наконец. А и так молодец, очень долго держалась. – Заткнись и проваливай! Вон! Видеть тебя не могу!
– Из моей же квартиры выгоняешь? – прищурился совершенно спокойно Борис. – Ну-ну. Я-то уйду. А ты подумай над своим поведением… пару дней. Олеся, значит, пока со мной побудет.
– Слушай, Кошкин, если ты пришел, чтобы со мной поругаться…
Он вдруг остановился и замолчал, с сокрушенным видом качая головой.
– А ты ведь права, родная. Вот до чего ты меня довела. Я совсем забыл. Значит, у мамы завтра юбилей, я заеду за вами с Лесей в пять.
– Ты с ума сошел? Думаешь, после всего, что ты мне наговорил, я пойду к твоей матери?
– Пойдешь, милая. Иначе я… Подам в суд на опеку над дочерью. Как думаешь, кто его выиграет? И как быстро? Ты бы головой своей думала, прежде чем дергаться, дорогая. Я вообще как бы все еще вас содержу.
***
Соня на дух не выносила свою высокоинтеллектуальную и очень воспитанную свекровь. Та отвечала невестке полнейшей взаимностью. Ну еще бы – родители Сони аристократическими происхождениями не блистали: отец – таксист, а мама – учитель математики в школе. Не академики, не большие начальники, даже не москвичи в "не помню каком" поколении.
Совершенно никчемные, мелкие все людишки, недостойные генофонд славного рода Кошкиных в потомках собой засорять.
Но Борис Соню любил, у них родилась такая замечательная и очень одаренная Леся, и Альбина Виленовна ненавидела невестку как бы цивилизованно. Вежливо очень.
В чай ей не плевала, матом не костерила и даже практически не унижала в беседах.
Так, как бы между делом жалела лишь “нашу бедняжку Сонечку”. Бедная девочка не умела готовить, била посуду отчаянно и вообще от идеала была далека. Что поделать: от осинок не родятся апельсинки, остается убогенькой Сонечке лишь посочувствовать.
Но эти все мелкие пакости бледнели в сравнении с пылкой и громкой любовью Альбины Виленовны к Катеньке. Этот мифический персонаж их семейных сказаний был дочерью лучшей подруги, и за годы Сонечкиного супружества она у нее очень крепко увязла в зубах…
Уж та-то была умница, красавица и великолепная хозяйка. Жаль, что Борис не послушался маму, хотя та всегда желала ему только добра, и выбор сделал фатально-неверный.
Соня, собираясь на юбилей, мрачно думала, что свидетельство о расторжении брака, перевязанное розовой ленточкой, стало бы самым лучшим подарком для ее бывшей свекрови. Жаль, что Борис настрого запретил даже заикаться о разводе.
– Леся, ты все запомнила?
– Мам, ну я же не маленькая. С бабушкой не спорить, про развод молчать, вести себя хорошо и не говорить, что ее еда – гов… невкусная. Особенно по сравнению с Андрисовой. – И еще сказать: “Ой, бабушка Аля, как ты хорошо выглядишь в свои шестьдесят лет”.
– Пятьдесят, Леся, пятьдесят!
– Какая разница? Ей ведь все равно пятьдесят пять. А если сказать “шестьдесят”, то получится, что она выглядит не на пять лет моложе, а на пятнадцать!
Соня только фыркнула, закатывая глаза. У дочери была своя, особенная логика. Ну и пусть говорит, что хочет, она, Соня, точно не расстроится, глядя на перекошенную от тихой и вежливой ярости на физиономии свекрови.
10. Кукла Катя
Квартира у Альбины Виленовны была, наверное, похожа на Шереметьевский дворец. Или на этнографический музей с выставкой “Роскошь дворянского быта”.
Как уверяла Кошкина, род ее был очень древним. С истоками из тех самых времен, когда всякие Рюрики в шкурах ходили.
Разговаривать на эту скользкую тему с Альбиной Виленовной было опасно для жизни: ее заносило в такие глубины, откуда всегда был риск не вернуться совсем. Особенно Сонечку умиляла уверенность в некой причастности к легендарному боярскому роду. Документов, сие подтверждающих, не было никогда, нить истории этой семьи вилась тонкой веревочкой по купеческим кабакам и рабочим поселкам. Но разве это имело какое-то значение?
А потому и квартира у Альбины Виленовны была оформлена помпезно и вычурно: с лепниной у потолка, позолотой, тяжелой резной мебелью и репродукциями известных художников в багете. На самом почетном месте красовался герб этой утерянной ветви рода Кошкиных, между прочим, когда-то нарисованный Соней: с рыцарем, короной и белым драконокотом на красном фоне.
Забавно даже, что свекровь ему по-настоящему обрадовалась когда-то. Еще в те далекие времена, когда Соня верила, что они с Борисом предназначены друг для друга свыше, и готова была радовать не только любимого мужа, но и его мать.
Соня всегда остро чувствовала свое несоответствие этой квартире, не любила вообще тут бывать и старалась придумать предлог, чтобы в гостях и не появляться.
Ну не было у нее ни узких платьев в пол, ни бриллиантов, ни врожденного аристократизма. Обыкновенная она баба, Соня Орехова-Кошкина: и фигура не точеная статуэтка, и профиль отнюдь не римский, и волосы не кудрявы, и даже глаза не навыкате, как на портрете Александра Первого (портрет, кстати, тоже на стене в квартире Кошкиных висел).
Словом, невестка, теперь уже бывшая, Альбину Виленовну категорически не устраивала: ни рыба ни мясо. И даже красный диплом местного вуза и рождение внучки-вундеркинда не смирили боярыню Кошкину с печальной действительностью.
Совсем другое дело – Катюша! Вот та могла Бореньке стать идеальной женой. Полный Сонечкин антипод – жгучая брюнетка, стройная и длинноногая, как газель, с огромными черными глазами и выдающимся носом, откровенно напоминающим об армянских корнях.
К тому же, в свои тридцать два Екатерина была уже главным бухгалтером, да не где-нибудь, а в центральной районной поликлинике. Против такого козыря была бы бессильна даже самая головокружительная карьера. Ибо связи в поликлинике для пенсионерки – это святое.
Словно этого было для Сонечки недостаточно, у “дочери маминой подруги” был целый букет очевидных достоинств: она была великолепной хозяйкой, прекрасно готовила, помогала матери на дачном участке и, о ужас, пекла вполне съедобные торты.
Результат ее нелегких трудов сейчас возвышался в центре стола, и даже пристрастная Соня была вынуждена признать: великолепен. Леся же, как увидела это чудо кондитерского искусства, замерла восторженной белочкой и захлопала в ладоши.
– Ой, а его точно есть можно? – тут же спросила она, немало позабавив собравшихся чинно гостей.
Соня всех знала отлично, и глаза бы ее их не видели. Всех. И Ольгу Геннадьевну с невзрачным и безымянным мужем, и ее дочь Катю, и Матвея Францевича – проректора местной технологической академии с какой-то-там по счету супругой. Видимо, в честь великого юбилея были приглашены еще две незнакомые Сонечке тетеньки предпенсионного возраста, ярко накрашенные и молодящиеся.
– А ягоды настоящие? А рожок? Это что, рог изобилия, да?
– Да, мой хороший, – доброжелательно и очень мило улыбнулась Катя Олесии. – Ты знаешь легенду про Зевса и его козочку, радость моя?
– И про Кроноса, поедающего своих детей? – тут же оживилась девочка. – Кто ж ее не знает?
Соня про себя подумала, что вот она, дура почти деревенская, необразованная и бесперспективная совершенно, древнегреческую мифологию помнит местами и смутно. А Катя, всегда ее раздражавшая, действительно идеальная кандидатура на роль новой Борисовой жены.