Страница 61 из 75
Мои жадные глаза вбирают в себя каждый видимый дюйм пространства. Невероятно высокие потолки, стены цвета яичной скорлупы, мраморные полы. Его кровать стоит низко над землей, белый плед выглядит свежевыстиранным, а подушки разложены идеально. В углу стоит изящный рояль, а у одной из стен стоит письменный стол.
Все очень современно и чисто. Именно так, как я и предполагала, но не похоже, что здесь жили. На столе нет ни бумаг, ни обуви на полу. Никакой персонализации или заботы, все очень запущенно.
Я настолько измотана, что едва могу оценить пребывание в его пространстве. Наконец-то в стенах его дома, где он живет в уединении. Где все пахнет им.
Он легко несет меня в ванную комнату, ставит на две ноги перед раковиной и направляется к душевой кабине, нажимая на кнопку, которая заставляет воду падать с потолка из нескольких разных струй. Выложенный серой плиткой душ стоит, наверное, больше денег, чем весь мой дом.
— Душ, — пробормотал он. — Я собираюсь воспользоваться запасным. Просто подожди в моей комнате, пока я не вернусь с бинтами. Полагаю, что мои средства для мытья тела и волос тебе подходят, или мне нужно взять что-то еще?
Знаю, что мое лицо покраснело, и втайне надеюсь, что кровь закроет видимость моего смущения. Я не должна была говорить ему о средстве для мытья тела. Он никогда этого не забудет.
— Да, все в порядке. — Я прочистила горло. — Ты не должен был, я имею в виду, ты не должен был этого делать. Ты мог бы просто отвезти меня домой, вопреки тому, во что ты веришь. Я могу сама о себе позаботиться.
— Я в курсе.
Смотрю, как он идет к двери, держа руку на ручке, его спина напряжена, ничего не говорю, просто стою на месте и жду. Жду, что он скажет.
— Я слышал тебя. — Он колеблется. — Когда ты кричала, я слышал тебя.
Раздается звук щелчка двери, и я приковала свой взгляд к тому месту, где он когда-то стоял, переваривая его слова. Каким-то образом моя отчаянная мольба о помощи была услышана. Он услышал меня.
Мне потребовалось некоторое время, чтобы добраться до душа, я застряла на каком-то автопилоте, когда, наконец, ступила под струю воды, и не торопилась, намыливая себя его мочалкой для тела, втирая шелковистый шампунь в свои локоны.
Должно быть, я потеряла счет времени под паром, потому что к тому времени, когда вода стала прозрачной, давая мне понять, что я успешно смыла всю кровь в канализацию, снаружи доносились слабые звуки музыки. Вдалеке гудели клавиши фортепиано.
Любопытство и волнение закрутились в моем животе. Я выключаю душ, оборачиваю тело теплым полотенцем и только потом понимаю, что у меня нет сменной одежды.
Жую внутреннюю сторону щеки, обдумывая свои варианты. Решив, что Тэтчер уже видел меня голой раньше, это ничем не отличается. Хотя эта ситуация кажется гораздо более... интимной. Мягкой. Тихой.
Все то, чем мы не являемся.
Мое тело пульсирует, когда я открываю дверь, пар вырывается в спальню. Музыка теперь звучит гораздо громче, мелодии плывут от клавиш. Кровать пуста, на ней аккуратно сложена куча одежды.
Но Тэтчер сидит в углу, повернувшись лицом ко мне, и играет на инструменте перед собой, словно они одно целое. Одно целое,и я не могу сказать, где кончается он и начинается клавиша.
Могу только представить, сколько часов он просидел в этой комнате, перед этим самым пианино, практикуясь, оттачивая каждое движение своих пальцев.
Его тело колышется и отдается с каждой нотой, глаза закрыты, мокрые волосы падают перед его лицом, так нехарактерно взъерошенные, что у меня почти перехватывает дыхание. Черная клетчатая рубашка на нем не застегнута, оставляя его грудь открытой.
Мышцы на его животе напрягаются, когда его пальцы нежно проводят по черно-белым клавишам, смешивая их вместе так, что у вас нет другого выбора, кроме как существовать в его версии серого цвета.
Я не слышала ничего более прекрасного, не видела никого более талантливого.
Впервые я не спрашиваю себя, что в голове у Тэтчера, и не интересуюсь, о чем он думает. Впервые я просто... знаю.
Как будто текст песни говорит мне все, что мне нужно услышать, как будто он говорит через шнуры и ноты. Притягивая меня к себе, чтобы я точно знала, что он чувствует.
Чувствую это в своих костях. Боль, которая живет внутри него, печаль, которая живет глубоко в его костях, которую никто не может увидеть. Она прямо перед моими глазами, щекочет мои уши.
Я наблюдала за ним целую вечность, но думаю, что именно это я чувствую на самом деле.
Горе и печаль пронизывают нить, связывающую мою душу с его. Боги, мое бедное сердце, она плачет о нем. Плачет, пока он играет ноту за нотой мрачную музыку.
Это самая чистая форма музыки.
Настоящее общение, какого я еще никогда не испытывала.
Когда песня плавно завершается, комнату наполняет только его дыхание. Его глаза остаются закрытыми еще секунду, прежде чем он открывает их и смотрит прямо на меня.
Я поймала взгляд, мой рот заговорил прежде, чем я успела что-то сделать. — Прости, я не хотела...
— Знал, что ты уже там, — прерывает он, вставая со скамейки. — Нет нужды извиняться за то, что подглядывала, когда я знал о своей аудитории.
— Тэтчер, я знала, что ты играешь, но, — мои брови пушисто сошлись. — Это было невероятно. Объездить весь мир, играя для людей, невероятно. Довести мир до слез, в...
— Миру не нужен еще один музыкант.
Я выхожу из-за двери ванной, встреченная холодной температурой его комнаты. Черт, я в полотенце. Подожди, он уже видел меня голой, так что это не имеет значения, верно?
— Тогда как насчет одного из вас? Разве ты не думаешь, что мир нуждается в этом?
Он смотрит на меня сухо, как будто за его глазами ничего не происходит, он говорит мне свой ответ еще до того, как произнесет хоть слово.
— Думаю, ты знаешь ответ на этот вопрос, Лира. — Его изящные ноги несут его к кровати, забирая груду одежды. — Ты собираешься одеться? Или ты предпочитаешь полотенце?
Все, что он говорит, заставляет меня корчиться. Мои щеки краснеют, как будто мое тело не знает, что делать, когда он говорит, кроме как захлестнуть меня смущением и возбуждением.
Это бесконечно расстраивает.
Мои влажные ноги скрипят по блестящему мраморному полу — единственный шум между нами двумя, пока я пробираюсь в его сторону, и я не могу остановить свой взгляд на нем, когда он стоит.
Так трудно находиться в одной комнате с человеком, который так... безупречен. Даже когда он такой непостоянный. Волосы все еще немного влажные, клочья падают ему в глаза. Глаза как прохладные воды Аляски, почему-то я знаю, что они редки. Его рубашка обнажает плавные линии и хребты его подтянутого живота, с каждым вдохом изгибающегося, твердеющего под моим взглядом.
Эти маленькие впадины по обе стороны его бедер, которые опасно переходят в пояс брюк — подождите.
— Это татуировка? — спрашиваю я, прищурив глаза, забыв об одежде в его руках, стоящих почти на расстоянии вытянутой руки. — У тебя есть татуировка?
— Да. — Он прочищает горло. — Я старше установленного законом возраста, чтобы иметь татуировку, парни покрыты ими.
— Да, но это ты. Мистер Не трогай меня. — Должен быть все время чистым, носить перчатки, чтобы убивать людей. Ты не делаешь татуировки.
Круглые чернила прячутся прямо вдоль его верхней части грудной клетки. Детальный рисунок монеты. Обол Харона, тот самый кусок валюты, который он когда-то оставил на глазах моей матери. Такая же монета у Сайласа на запястье.
— Ты договорился с парнями? У вас у всех есть?
Еще один кусочек его головоломки, все ближе и ближе к человеку, которого никто не может разгадать. Но как он всегда делает, когда кто-то подходит слишком близко, он режет. Гадюка наносит удар.
Один шаг вперед и десять шагов назад. Всегда.
— Тебе нужна одежда или нет? — Его голос суров, не похож на его обычный тон, но он самый холодный с тех пор, как нашел меня сегодня вечером.