Страница 34 из 65
С другой стороны — возраст. Ей уже почти тридцать два года. Это, конечно, не конец детородного возраста, но уже перевалило далеко за золотую середину. Но оставлять этого ребенка — глупость. Нет ни одного «за». Кроме самого ребенка, который не виноват в тупости непредусмотрительных родителей, понадеявшихся на ненадежные методы защиты. Аборт? Скорее всего. Но на это надо еще решиться. Сто раз подумать. Страхи, обычные для женщины, думающей об аборте, заполнили ее голову. А вдруг что-то пойдет не так? А вдруг она больше никогда не сможет иметь детей? А вдруг это единственный шанс в ее жизни родить ребенка? Ну и пусть от Алекса, если что — она и сама его вырастит, не бомжиха, в конце концов, да и родители помогут. Сколько на свете матерей-одиночек и ничего, живут. А вдруг у них все получится? Вдруг, вдруг, вдруг…
Главное — ни в коем случае не говорить об этом Македонскому. Он тут же нафантазирует себе их уютное семейное гнездышко и Киру в качестве мамочки-домохозяйки. Нет-нет, ему нельзя об этом знать. Должно быть, срок совсем маленький. У нее есть еще время подумать. Она должна все взвесить и рассчитать. Она не позволит думать, что хочет привязать его к себе, что сделала это нарочно. А ведь он может так подумать. Что с него возьмешь — мужик, хоть и молодой еще, но все равно мужик. А они всегда пугаются детей, думают, что дети отнимут у них и женщину, и свободу. С чего она это взяла — сама толком не могла объяснить. Но ей непременно хотелось думать, что Алекс может испугаться, а потому говорить ему она ничего не будет. Когда хочешь во что-то верить, стоит только повторить себе это сто раз, и уже начинаешь думать, что истина рядом. Алекс должен быть свободен от нее, твердила она себе. Как птица. Птица может устать и сесть на землю отдохнуть или напиться воды, но ее нельзя привязывать к земле птенцами. Это неправильно. Птице нужна свобода.
В итоге Кира о своей новости не сказала не только Алексу, но и вообще никому. И хотя она старалась изо всех сил держаться, все равно и на работе, и Алекс заметили, что она не в себе, выглядит усталой и нервной. Машка приставала с расспросами о здоровье и недвусмысленно вздыхала, что «молодой мужик — это сила». Кира только усмехалась. Действительно «сила» — много времени не понадобилось, чтобы ребенка сварганить.
Алекс же воспринял ее состояние как очередной всплеск мыслей о побеге. Иногда на Киру все еще находили мысли о том, что лучше им резко, прямо сейчас расстаться и помнить друг о друге только хорошее, чем довести отношения до мерзких ссор и подозрений и все испортить. Сейчас он решил, что наступила одна из таких стадий сомнений, и потому Кира такая нервная.
Кира и правда вела себя с Алексом довольно резко. Она словно нарочито хотела оттолкнуть его от себя, хотела облегчить себе решение об аборте. Чем внимательнее он к ней будет относиться, чем больше любви будет излучать, тем слабее будет ее сопротивление. Она и сейчас-то уже почти сломалась, привыкла к нему, открылась новым отношениям, привязалась, готова была даже жить с ним вместе, одним домом. Но ребенок — это гораздо более серьезный шаг, чем просто жить вместе. Ребенок — это сильнее штампа в паспорте, сильнее обещаний и обязательств. Он свяжет и ее, и его будущее. Кира не считала себя готовой к этому. Она приняла решение. Не в пользу Алекса.
Когда он пригласил ее сходить в ночной клуб развеяться, она согласилась. Решение оставить его преобразовалось в план действий. Алексу надо сделать больно, так больно, что он уйдет сам. Только так она сможет оттолкнуть его. Только так он поверит, что она ему не нужна. Это происходило с ней скорее инстинктивно, она хотела этим оградить и саму себя от возможной боли. Люди всегда склонны оправдывать свои жестокие поступки благовидными намерениями. Дорога в ад вымощена камнями добрых намерений. Кажется, именно так говорят.
На ужин в клубе она одевалась особенно тщательно. Выбрала свое самое любимое приглушенно-красное платье, которое так шло к ее темно-каштановым волосам. Она повернулась перед зеркалом, пристально посмотрев на себя в профиль. Живота еще конечно же не было видно. Пульсирующий пузырек был слишком мал, чтобы о нем догадались окружающие. Тем лучше.
Платье мягко облегало ее женственные линии. Она довольно провела рукой по бедрам и поглядела в зеркало на свою открытую спину. Погода для этого платья была еще прохладноватой, но Кира, как и любая женщина, знала, что платье — это намного больше, чем просто кусок ткани, прикрывающий обнаженное тело. Платье — это часть ощущения себя, самомнения, это весомый кусок в самооценке, способный творить чудеса. В платье, которое идет тебе и придает уверенность, невозможно простудиться. Зато можно надеть теплый костюм, в котором ощущаешь себя грымзой времен гестапо, и будь спокойна — на следующий день свалишься если не с простудой, то с отравлением или спазмами в голове.
Кира прибавила к наряду атласные красные туфли на высоких каблуках, накинула плащ и вышла к Алексу, заехавшему за ней, с видом завоевательницы вселенной.
— Ты просто восхитительно выглядишь!
— Как-то неуверенно ты это говоришь, — улыбнулась она.
— Почему, уверенно. Ты очаровательна.
Алекс солгал. Его действительно немного напугал ее вид. Слишком красивая, слишком уверенная в себе и как-то воинственно настроенная. Пропала мягкость, свойственная ей обычно, вместо этого движения приобрели резкость и отточенность, присущие женщинам-вамп. Это было совершенно не в стиле Киры, которую он знал. И эти внезапные перемены пугали и настораживали его.
По дороге в клуб они практически не разговаривали. Кира смотрела в окно, Алекс — на Киру, пытаясь угадать по мимике ее лица, о чем она думает. Он держал ее за руку, она руки не отнимала, но все ее тело отстранилось от него, создав невидимую преграду.
В клубе на Киру оборачивались абсолютно все мужские и женские головы. Она не была одета лучше всех или сексуальнее всех, она просто так держалась, что невольно притягивала взгляды.
— Ты сегодня производишь настоящий фурор, — сказал Алекс, усевшись на диван около столика.
— Ты ревнуешь?
— Да. У меня ощущение, что ты пришла провести вечер не со мной, а со всей публикой клуба.
— Какие глупости ты говоришь.
Она оглянулась со скучающим видом. Из темноты перед ней нарисовался кто-то из ее знакомых, поздоровался и предложил сигарету. Она отказалась, но встала и завязала с ним пустячный разговор, отвлекшись от Гурова. К ним подошли еще двое.
Алекс вдруг почувствовал себя неуверенно. Рядом со своими знакомыми она была в своей стихии, как рыба в воде, а рядом с ним, как ему все время казалось, она чувствовала неловкость положения. Кира смеялась, и Алексу показалось, что она флиртует. В итоге один из подошедших пригласил ее на танец.
— Я потанцую, — бросила Кира Гурову и, смеясь, позволила пригласившему обнять себя за талию.
Поначалу Гуров просто злился. Это так непохоже на Киру. Бросить его, едва они вошли. Да еще так бестактно. Что с ней творится? Что вообще происходит? Или просто раньше он не замечал, что она такая? Обманывал себя иллюзией, что она стала принадлежать ему, что у них нормальные отношения, а на самом деле он служил ей лишь игрушкой? А теперь он ей надоел, и она решила переключиться на более интересных ей мужчин?
Кира тем временем уже танцевала с другим. А Алекс принялся потихоньку напиваться. Когда она вновь вернулась за столик, она увидела его глаза. Взгляд, от которого ей стало не по себе.
— Хорошо проводишь время? — спросил он как можно спокойнее.
— Да, отлично. Почему бы и тебе не потанцевать?
Музыка просто превосходная.
— С кем ты мне предлагаешь потанцевать? Явно не с тобой — ты у нас сегодня все время занята.
— А кроме меня здесь нет других девушек?
— Я пришел сюда провести вечер с тобой, а не с другими девушками. В отличие от тебя.
— Не разыгрывай из себя Отелло, дорогой мой.
Кира осушила бокал минеральной воды и пригубила вина. Надо бы поменьше смотреть в его глаза. Тогда легче будет играть начатую роль. Как он переживает, бедняга Македонский. Вот уж удар ниже пояса. Это несправедливо. А что справедливо? Справедливо протянуть агонию и выгнать его потом? Справедливо, что она комплексует из-за его и своего возраста и никак не может избавиться от этого? Справедливо, что она беременна и теперь должна решать, что ей делать? Рисковать своим здоровьем, своим будущим из-за их глупой неосторожности? Если начать рассуждать о справедливости, то ее в мире просто нет. Счастье и благополучие одних чаще всего покупается ценой несчастья других. Взять хотя бы ее экс-мужа. Разрушил ее жизнь, а теперь счастлив со своей Кристиной у черта на куличиках. А родители? Столько лет покупали мнимое семейное благополучие за счет утаивания от Киры правды о смерти брата. В итоге вырастили ее в панцире комплексов, от которого до сих пор еще остались ощутимые по весу чешуйки. Все существует только за счет баланса. Никуда от этого не денешься.