Страница 9 из 14
– Очень хорошо.
– Но ты же не пел!
– Пел. Но могу и повторить.
Я повторил вполголоса, камерно. Не хватает ещё наводить на девушек чары.
– Со сцены Оперного, конечно, будет лучше. Профессиональный певец, акустика, оркестр, зрители, опять же буфет…
– Ты смеешься…
– Нет, отнюдь. То, что мы сейчас делаем – творчество. А постановка оперы в театре – это производство. Будут задействованы сотни людей – солисты, хор, балетная группа, оркестранты, гардеробщики, буфетчики, рабочие сцены, просто рабочие, столяры, плотники, осветители, кочегары, художники, швейный цех, бухгалтерия и так далее и так далее. Театр – огромная фабрика.
А мы будет скромно стоять в сторонке и говорить «нет».
– Почему «нет»?
– Потому что всем захочется срезать угол, сделать попроще. Певцу – чтобы легче пелось, костюмеру – что бы в ход пошла залежалая материя, декоратору – сэкономить на всём… И да, очень может быть, что тебе начнут навязывать соавтора, какую-нибудь знаменитость, Евтушенко или Вознесенского. Говори нет. Девушек ведь учат говорить «нет», не так ли.
– Евтушенко же великий поэт!
– Не спорю. Но нюх на хорошие деньги у великих поэтов отменный. Я не имею в виду конкретно Евтушенко, но имя поэтам при столике легион. Говори нет, и всё. В самом крайнем случае, отвечай, что должна посоветоваться с папой.
– А с тобой?
– Я, как-никак, автор. И хотя у нас автором любят подрезать крылышки, тут у них не получится. Но первый секретарь обкома по сравнению с автором – Крейсер Аврора по сравнению с парусником.
– Отец вступится?
– За тебя – ещё как. Ну, я так думаю. Если ты не начнёшь восхищаться – ах, Евтушенко, ах, Вознесенский!
– А что, нельзя восхищаться?
– Восхищаться можно, но подражать не стоит. И уж тем более не стоит отдавать своё. У тебя получается, и ты не простишь себе, если отдашь мечту всяким поэтам при буфете, которые сочинят что-нибудь тоскливо-протяжное «Малая Земля, Великая Земля» или вроде того.
– Не отдам.
– Тогда на сегодня всё.
– Но у меня ещё есть…
– Вижу, что есть. Но мне со словами нужно сжиться, словно они, слова, от Бога. А это так просто не делается. Ночью подумаю, утром попробую, вечером покажу. А ты не расслабляйся, пиши.
Мы всё-таки распробовали тортик, а потом я проводил Ольгу.
– Чего провожать? Тут минуту идти!
– Мало ли. Слышала, что на Тихом Озере случилось?
– Побольше твоего слышала. Сосновке дополнительные наряды милиции выделены, теперь это самое безопасное место в области.
– Тем лучше. Могу я пройтись с девушкой по самому безопасному месту? Пятьдесят четыре шага в одну сторону?
– Ты считал?
– На глазок. А сейчас и проверю.
И я проверил. И так восемь дней. Не простое это дело – оперы сочинять. Не мало пролилось пота, случались и слёзы.
И всё-таки мы это сделали.
Глава 4
26 августа 1972 года
АВТОНОМНОЕ ПЛАВАНИЕ
– Ключа нет на прежнем месте, ты, Миша, его не брал? – спросил папенька.
– От сейфа или от гаража? От гаража – на крючке за входной дверью. Я его туда приспособил, удобнее.
– От сейфа, конечно.
– От сейфа я перепрятал. Так, на всякий случай. Дедушка прежде посоветовал – всё поменять.
– И где же он теперь, ключ от сейфа?
– Сейчас дам, – я открыл дедушкин – теперь мой – этюдник и из отделения с перемазанными тряпочками (верно, после чистки кистей) достал ключ от домашнего сейфа, большой и солидный.
Папенька ключ не взял.
– Открой, пожалуйста, сейф, я хотел бы кое-что посмотреть, – сказал он.
– Легко.
Сейф стоял в кабинете, в хитром книжном шкафу. Книжные полки проворачивались, открывая капитальную стену, в которую был вмонтирован солидный немецкий несгораемый шкаф, в просторечии сейф.
Замок и в самом деле открылся легко: дедушка смазывал его лучшим машинным маслом: капнуть одну каплю, и довольно. Два раза в год, восьмого марта и первого сентября. Теперь это моя забота.
В сейфе лежали две кожаные, но потертые папки, с дедушкиными и бабушкиными документами, ещё шесть папок договоров на важные заказы (договоры на заказы попроще занимали явную полку книжного шкафа), ящичек с дедушкиными и бабушкиными наградами, коробочка с прадедушкиными карманными золотыми часами «Мозер» на золотой же цепочке. Ещё старая, восемнадцатого века, библия.
В отдельной, уже предназначенной мне папке, новенькой, пахнущей кожей, сберегательные книжки и три конверта с наличностью. В первом, красном конверте – на содержание дома и «ЗИМа», во втором, обычном почтовом, что по девять копеек пара, на жизнь до дня рождения, и в третьем, приятного сиреневого цвета – «на «студенческую экипировку» – так было выведено дедушкой на конверте.
Но всё это папеньку не интересовало.
– А где…
– Где украшения?
– Ну… Да, наши семейные.
– В укромном месте. Дедушка сказал, что глупо держать их в сейфе, который опытному медвежатнику – как баночка монпасье гимназистке. Лакомство. А зачем тебе украшения?
– Да знаешь, свадебные подарки принято дарить молодой жене…
– Ага, ага. Я тоже так подумал, открыл ящичек, хотел маменьке к новой свадьбе подарок сделать. А в ящике письмо дедушки, в котором он говорит, что, захоти он что-нибудь маменьке подарить, он и подарил бы. А раз нет, то, значит, и не нужно.
– Тут он, пожалуй, прав…
– Но то же самое он написал и о тебе. Мол, если он оставил наследство мне, а не тебе, на то есть причины.
– Значит, если я буду умирать с голода, то…
– Нет, папенька, не передергивай. Вон, видишь деньги? Бери, сколько надо, если умираешь с голоду.
– Но…
– Если тебе будет легче, скажу, что дедушка взял с меня слово до тридцати лет к ним вообще не прикасаться. К украшениям. Только в случае войны.
– Войны?
– Ну да. Мировой или гражданской.
– Дедушка был старенький, и немножко чудил. Какая война, тем более гражданская?
– Тем лучше. Украшения не молоко, не прокиснут. Но я приготовил свой подарок. Тебе и твоей новой жене. И маменьке тож.
– Да? – папенька словно лимон жевал. – Кантату сочинил?
– Оперу.
– Эк тебя разобрало, – совсем разочарованно сказал папенька. – Поди, месяц трудился?
– Почти, – согласился я. – Маменьке понравилось.
– Ты и маменьке послал уже?
– Ну да.
– И что говорит мама?
– Что театр будет ставить.
– Какой?
– Большой, естественно.
– Это она так решила?
– Она. И тётя Галя.
– Вот как? Галина Леонидовна?
– Галина Леонидовна.
– Она и в операх разбирается?
– Маменька и ещё несколько артистов устроили маленькое представление. Тёте Гале очень понравилось. И другим. Решили, что поставят к декабрю. Край – к февралю.
– О чем опера-то?
– О наших солдатах, десантниках. И о врагах, как без них. На Малой Земле. Наши – это Политрук, Лейтенант, Медсестра, гитлеровцы – Генерал и особый злодей Снайпер Смерть. Есть ещё румынская кафешантанная певичка, она же наша разведчица. Ну, и второстепенные роли, и третьестепенные, массовка опять же…
– И что делает Политрук?
– Руководит и вдохновляет. А когда лейтенанта убили, берёт винтовку и идет за Снайпером Смерть.
– Вот так на сцене?
– Зачем на сцене? Просто, возвращаясь, вешает винтовку на стену, и всем всё становится ясно. Если герой вешает на стену ружьё, значит, злодей повержен, так, кажется, записано в Правилах Сцены.
– И ты все это сам сочинил?
– Нет, конечно. Моё – это музыка. А либретто писала Ольга.
– Какая такая Ольга?
– Известно, какая. Стельбова.
– Представляю себе!
– А ты не представляй. Вот опера, играй, пой, слушай. Мне кажется, стихи отличные.
– А музыка?
– Вот ты и оцени. С Аней. Пардон, с Анной Петровной
– И что по поводу ваших трудов говорит Андрей Николаевич?
– Ты и спросишь. Споешь малым составом, покажешь товар лицом, и спросишь, – и я дал папеньке портфель с партитурой. Оперы в папках давать – плохая примета. В портфелях оно лучше выходит.