Страница 16 из 67
Важно было сделать еще одно дело — уничтожить вещество, вызывающее околосмертные переживания и записи, которые Петр делал, когда разрабатывал его. Он вылил в унитаз все жидкости, высыпал туда же порошки, а бумаги, исписанные мелким ровным почерком, порвал и отправил в мусорное ведро. Оставшиеся вещи пообещал перевезти к себе Андрей и сказал, что по приезде Петр может у него пожить, пока не найдет новую квартиру.
— Расскажите мне, что происходило тут в эти две недели, пока я спал, — попросил Петр уже в машине.
— Да все, как обычно, спецоперация продолжается, ничего не меняется, война рутинизируется. Где-то умирают люди, а мы ходим в кафе, на работу и понемногу беднеем. Андрей тут учудил незадолго до того, как ты вышел из комы, в одну из ночей, видимо его достали тараканы в твоей палате, и он пришел под балкон моего дома петь песни под гитару.
— Я просто хотел с тобой помириться после того инцидента с твоей подружкой.
— У тебя слуха нет, как это сейчас модно говорить, «от слова совсем». Ну да, и весь дом разбудил.
Андрей запел, немного фальшиво, пританцовывая верхней частью тела и одновременно крутя руль:
— У меня скрипка, у тебя смычок, у меня петелька, у тебя крючок. В общем нам с тобою нечего делить — выходи, пойдем дружить!
— Хватит петь! Иначе мы опять поругаемся. — прервала его девушка.
Андрей перестал петь и продолжил:
— Да ты б уже молчала о том, какой я плохой. — обращаясь к Петру. — У нее совсем мозги набекрень. Сейчас расскажу тебе, как я ее из тюрьмы вытаскивал. Да, да, Эллочка, пока ты спал, уже в спецприемнике посидеть и в автозаке покататься успела.
Поворачивается к Эллочке.
— Я ж тебе говорил, бросай ты свои протестные штуки. Все равно это не на что не влияет, только геморроя добавляет. Если бы не связи моего папаши, тебя могли бы посадить на пару годиков.
Эллочка начала вспоминать, как на день Страны, она рисовала плакаты, с которыми группа девушек феминистского движения, признанного незаконным еще до начала той самой спецоперации, должна была выйти на площадь перед зданием городской администрации. Девушки стояли там по очереди, чтобы это было расценено как одиночный пикет, тогда у них были шансы легче отделаться. Если выходить на площадь в компании хотя бы двух человек, то это уже попадало под несанкционированный митинг, а за него можно было получить немаленькие штрафы и приличные сроки. В разных точках Города девушки с плакатами выступали с протестными высказываниями.
Стояла Эллочка с плакатом не долго, минут 10. Но ее успели снять на камеры, а потом раскидать видео по местным пабликам. В официальных городских новостях, конечно, ничего не показали. На плакате Эллочки большими буквами было выведено «Войне нет места на этой земле», нарисована большая красная рука, закрывающая бомбы, летящие с неба на землю. Вдалеке были изображены обычные девятиэтажки.
Полицейские скрутили ей руки, но обращались довольно вежливо, просили не сопротивляться, иначе придется применить силу. А они девушек бить не хотят, тем более таких симпатичных. Посадили ее в автозак. Поездка в автозаке в разгар южного лета — это что-то! Дорога в приемное отделение заняла минут двадцать — пробки! Пешком было бы быстрее, и это не фигура речи. Автозак был битком набит людьми. Кто-то из них посоветовал Эллочке с ментами держать язык за зубами и думать головой, а не желудком.
В приемном отделении пришлось ожидать долго, оказалось, что таких, как она, не так уж мало вышло бунтовать, портить праздник нормальным людям, как выразился сопровождающий их полицейский.
Комната ожидания была тесной: бетонная каморка полтора на полтора, без окон, с тусклой лампочкой и спертым воздухом. Грязь на цементе, которым были обмазаны стены приемника, взялась «шубой». Грязь была не только на поверхности стен, полу и потолке, она пропитала все и всех вокруг и внутри. А еще отчаяние и пустота. Они были здесь такими плотными, что ощущались почти физически, хоть топор вешай. Эллочка думала о том, что она тут не надолго, вряд ли ей дадут реальный срок. А как чувствуют себя люди, которые в таких местах оказываются на более длительное время? Можно ли это себе представить? Она пыталась, но не получалось. Ее сознание заблокировало воображение. Она чувствовала только глубокую тоску и безысходность. Где-то внутри себя она знала похожие места, они вошли в ее кровь. Не удивительно для страны, где сидели почти все. У Элеоноры сидел прадед по доносу, его забрали как кулака. Так он и сгинул в тюрьме. Бабушка до самой смерти утверждала, что ее отец погиб не в тюрьме, а на производстве. Внучка тыкала пальцем в документы, которые она нашла, когда исследовала свою родословную, где черным по белому с печатями было написано:
«Яков Силантьевич Зверяк. Дата рождения: 1899 г. Мера пресечения: арестован. Дата ареста: 12 июня 1939 г. Обвинение: антисоветская агитация. Приговор: 7 лет ИТЛ, 3 года п/п. Дата реабилитации: 1989 г. Источники данных: БД «Жертвы политического террора в Старой Стране»; УВД Южной обл.»
Бабушка сопротивлялась, говорила, что это кто-то перепутал. Отрицать сидящих родственников стало бессознательной стратегией выживания.
Эллочка даже боялась думать, что следователи могли делать с ее прадедом, тогда всех пытали. Она читала воспоминания тех лет. Сегодня нравы перестали быть такими крутыми. Всего лишь унижения, угрозы физической расправы и сексуализированного насилия, когда ее допрашивали и составляли протокол. Но что это по сравнению с вырыванием ногтей и поливанием водой на морозе! В ее случае дальше слов никто не заходил.
Ей пришлось провести ночь в грязной камере на матрасе с клопами, близким позвонить не давали. Утром в 8 часов камеру открыли и полицейский скомандовал: «Селиверстова, на выход! Остальные сидят и дожидаются распоряжения». Ее вывели в коридор, отдали паспорт и сказали, чтобы шла на все четыре стороны и не творила глупостей.
За двором приемного отделения ее ждал Андрей. Когда она спросила, как ему удалось ее вытащить, сказал, что папа постарался. Сначала не хотел, но когда Андрей намекнул ему, что прессе будет очень интересно узнать про сына депутата, уважаемого человека и одного из самых главных патриотов Города, про сына, который встречается с девушкой, порочащей честь и достоинство армии Страны, то сделал пару звонков, и этого было достаточно. Но лучше, чтобы это не повторялось, в следующий раз отец может пойти на принцип. Эллочка сказала, что она будет делать то, что от нее зависит, чтобы внести свою лепту в борьбу против тирании, а сидеть и молчать в тряпочку она не может. «Не надо делать из себя мученицу, они того и хотят, это не работает уже. Нужно придумать что-то более действенное», — иногда Андрей выдавал довольно умные мысли, хотя в их паре было уже как-то само собой решено, что она умная, а он красивый.
«Через 100 метров поверните налево», — произнес робот в навигаторе Андрея, и они въехали на дорогу, которая вела в деревню, где родилась Эллочка и где жила ее родня, которую она оставила в 17 лет, чтобы поехать учиться на журналиста в Город. После университета она проработала журналистом два года в местном электронном издании, а потом увлеклась йогой, получила за несколько лет сертификаты, позволяющие ей заниматься как инструктор, параллельно училась на факультете психологии и ушла в свободное плавание.
Сейчас она не только преподавала йогу, но и была ведущей психологических групп, где процветала женская солидарность. Но она не приветствовала популярные ведические курсы, на которых учили дышать маткой и ходить без трусов, впитывая энергию земли и параллельно вдохновляя мужчин на подвиги. Она принадлежала феминистскому течению и до закрытия состояла в членах феминистской организации Города. Ей была близка тема женского лидерства и полоролевой дискриминации. Она защищала женские права на всякого рода выступлениях, боролась с тем, что женских туалетов было столько же, сколько мужских (а женская физиология предполагает, что они в туалет ходят чаще, и этот процесс занимает больше времени), поэтому демонстративно ходила в мужской.