Поправка курса

— Здоровье Чехова в дороге не вызывало никаких сомнений, и в Неаполе мы расстались. У меня были свои дела, а у господина Чехова, как я полагаю, свои. Знаю, он планировал снять виллу на несколько месяцев, но снял ли, и где снял — мне неведомо.

— Но как вы могли оставить его, больного, беспомощного, одного в чужой стране?

— Оставить? Одного? Больного и беспомощного? Я? — при необходимости и я могу изобразить благородное негодование.

— Я не это имела в виду — сбавила тон Книппер.

— Сейчас он здоров, полон сил, энергии и планов. И, думаю, он не одинок, — я не стал расшифровывать понятие «не одинок». Госпожа Книппер дама взрослая, должна понимать, что такое «не одинок».

— Но у вас есть хотя бы его адрес? — спустя несколько секунд спросила она.

— Нет. Я же говорю, мы расстались в Неаполе. Если у господина Чехова возникнет необходимость, он мне напишет. Ялта, Дом Роз, барону Магелю. А мне его адрес — зачем?

— Он нужен мне.

— Полагаю, и ваш адрес ему известен тоже, не так ли? И он, устроившись, непременно вам напишет, — я хотел добавить «если захочет», но счёл, что это просто неуместно. Что мне Гекуба?

— Исаак Абрамович, если всё же вы узнаете адрес Антона Павловича, дайте мне знать, пожалуйста. Я завтра же возвращаюсь в Москву… — Ольга Леонардовна более меня не замечала. Я для неё стал неодушевлённой вещью. Мебелью.

— Разумеется, Ольга Леонардовна, непременно, сразу сообщу…

Госпожа Книппер величественно удалилась. Так уходит грозовое облако, передумав испепелять мелкую букашечку. Тратить молнии на такое ничтожество, как баронишко…

Булька всем видом выражал готовность гулять дальше.

И мы погуляли. Долго и счастливо. Вдали от госпожи Книппер и её проблем.

Ну да, для актрисы одно дело быть женой первого драматурга Империи, а совсем другое — быть покинутой женой первого драматурга Империи. С новой силой пойдут интриги, сплетни, начнут обходить ролями, придираться — или будет казаться, что обходят и придираются. Но где ж ты была раньше, голубушка, в те годы, когда Чехов медленно, но верно умирал в Ялте? «Ах, ты пела? Это дело…»

Но, однако, это действительно меня не касается. Совершенно.

Пройдя вёрст десять мы с Булькой, усталые но довольные, вернулись в Дом Роз. У ворот стояла бричка Альтшуллера. После того, как и Чехов, и девочка Надя исцелились, Исаак Наумович стал нарасхват, и ему пришлось обзавестись собственным выездом. Парой гнедых.

И в гостиной они меня ждали. Не гнедые, а Исаак Наумович и его пациент. Альтшуллер мог заходить ко мне запросто, Мустафа это знал и всегда раскрывал перед ним двери.

— Вот, Петр Александрович, господин Рабушинский попросил свидания с вами, и я взял на себя смелость пригласить его сюда.

Господин Рабушинский был нездоров. Очень нездоров. На вид не лучше Чехова в его самый сложный период.

— Как вы желаете получить от меня деньги? — сразу перешел к сути он.

— Вы делаете безусловное невозвращаемое пожертвование. Один миллион — товариществу «Электрификация Ялты» и сто тысяч — детской санатории «Надежда». Как только это будет выполнено, мы начнём лечение.

— Какие у меня гарантии?

— Никаких, — пожал плечами я. — Я беру деньги не за результат, а за работу. Не навязываюсь.

— Но на что я могу надеяться?

— На выздоровление. Месяц вы проведете здесь, в лечебном флигеле. Под наблюдением доктора Альтшуллера. И выйдете здоровым. Дальнейшее будет зависеть только от вас.

— Что — дальнейшее?

— Всё — дальнейшее.

И Рабушинский согласился.

Все соглашаются.

Авторское отступление Рентгеновские аппараты в описываемое время далеки от совершенства. Мощность катодной трубки была невелика, что удлиняло время экспозиции при рентгенографии (о рентгеноскопии поначалу не было и речи). Потому применялись фотопластины высокой чувствительности, которые нужно было готовить непосредственно перед исследованием: они быстро теряли свои свойства и хранению не подлежали. После сеанса рентгенографии фотопластины проявляли, фиксировали и контактным способом делали отпечатки уже на обычную фотобумагу. Затем изображение смывали, пуская серебро в повторный оборот химическим путём. И так снова и снова. Стоимость рентгеновского аппарата фирмы Сименс, в зависимости от комплектации, начиналась от двух с половиной тысяч рублей. До революции существовали проекты постройки ветряных электростанций на холмах Крыма, но экономическая потребность в том была невелика из-за незначительности крымской промышленности и, как следствие, отсутствию крупных инвесторов. Киловатт-час в то время в Ялте стоил полтора рубля. Так что электростанция на энергии ветра — «дело архиполезное».

Лишь в начале тридцатых годов прошлого века, уже при советской власти, начали было строительство ветряной электростанции в Балаклаве, но ввели в эксплуатацию только один ветряк мощностью сто киловатт. Отношения Чехова и Книппер не есть главное в данном повествовании, однако, если убрать сантименты, важным документом является так называемое «завещание Чехова», в котором деньги и дом в Ялте он оставлял сестре Марии, жене же — пять тысяч рублей и дачу в Гурзуфе, то есть вдесятеро меньше, чем сестре. К тому же сестре он оставлял и доходы с драматических произведений, а это — десять тысяч ежегодно, очень хорошие деньги по тем временам: в звонкой монете — восемь с половиной килограммов николаевских червонцев девятисотой пробы! И сумма эта только росла, с появлением новых театров пьесы Чехова ставились по всей Империи с соответствующими отчислениями в пользу автора или его наследников. Очевидно, что между Чеховым и Книппер был заключен брачный контракт, по которому супруги не претендовали на имущество друг друга. Что красноречиво говорит о ситуации.

Глава 12

12

8 июля 1904 года, четверг

Ялта

Этот город — один из самых спокойных городов России. Нет крупной промышленности — нет и пролетариата, поставщика отчаянных головушек, которым нечего терять. Много зажиточных горожан, возле которых кормятся мастеровые, прачки, кухарки, дворники, садовники, чернорабочие — много кто кормится. Из местных. Местные пришлых голодранцев не любят — те хлеб отбивают. За пришлыми следят, и чуть что заметят, доносят полиции. Полиция же с ними не церемонится: рядом царская резиденция, тут сволочи не место. Так и говорит полиция, прямо, грубо, без экивоков: сволочи не место! Играет значение и обособленность Ялты. Город не проходной двор вроде Москвы или Нижнего, сюда и попасть непросто, и сбежать нелегко.

Нет, здесь не ангельское место. Встречаются незаконопослушные люди, но всё больше по мелочи: карманники, шулеры, контрабандисты. А душегубов мало, чтобы заядлых — так и вовсе нет. Ну, сосед соседа иногда зарежет то ли из ревности, то ли просто сдуру — так сам и бежит в часть, вяжите меня, люди добрые. А чтобы с умыслом, из корысти, или вовсе по злодейской натуре — это редко. И потому ялтинцы гуляют по улицам без опаски даже ночью. Не заходя, понятно, в слободки Старого Города. Да и нечего ночью делать в слободках Старого Города. Там и днём порядочному человеку делать нечего, в слободках. Нет, не убьют, не ограбят, даже бока не намнут, но ведь грубость, бескультурье, теснота, бедность — зачем порядочному человеку это видеть? Порядочный человек должен вокруг себя видеть только красивое: красивые дома, красивые лица, красивую одежду. В таком окружении и сам становишься лучше. Вежливым, обходительным, предупредительным. Прежде, говорят, вообще благодать была, двери не запирали, а сегодня праздная публика манит шантрапу из России. А что будет дальше, лет через десять — пятнадцать?

Я-то знаю, как было через пятнадцать лет. А как будет — посмотрим.

Несмотря на благолепие, выходя вечером погулять, я непременно беру с собой Би лилипут, маленький пистолетик калибра 0.22. На всякий случай. Мой коллега Конан Дойль привык видеть меня с маузером. Большой, тяжёлый, но там, на войне, вполне уместный. Нет, я, конечно, врач, нонкомбатант, но нужно же защищаться от диких зверей. Из маузера хороший стрелок застрелит дикого зверя за сто шагов, а я чертовски хороший стрелок. Би-лилипут не такой дальнобойный, даже совсем не дальнобойный. Зато маленький, и кобура на поясе маленькая. Под пиджаком незаметная. Можно гулять, не привлекая внимания обывателей.