Страница 55 из 70
– Ну, ты, теперь малюй вот эту! – выговорил Аракчеев, указывая солдату одну из досок.
Солдат взял ведерко, опустил кисть и, приблизившись к доске, начал мазать.
Тут только Шумский заметил, что доски, припертые к стене, были уже наполовину вымазаны. Штук десять лоснились, выкрашенные разноцветными красками, и штук пятнадцать оставались еще чистыми.
Покуда солдат мазал доску, на этот раз темно-коричневой краской, Аракчеев обернулся к одному из маляров и выговорил:
– Стало быть, коли через год шпаклевка оказалась, то прямо – драть насмерть?
– Дери, ваше сиятельство! Задирай! Я за свою ответствую на десять годов. А это уж какой маляр!
– Прямо такого драть? – повторил Аракчеев.
– Прямо драть, ваше сиятельство!
– Насмерть?
– А уж это как вам будет благоугодно, – улыбнулся маляр, принимая слова за шутку.
– Ты что ухмыляешься? – с оттенком снисхожденья, но сухо произнес граф. – Полагаешь, не запарывал я вашего брата досмерти?
– Как можно-с! Знамое дело. Без этого как же-с?
– У меня, голубчик, в Грузине так порют, как нигде нпо всей России – скажу – не умеют. У меня нет этого заведения, как у дворян-помещиков: всыпают зря по триста да четыреста розог. У меня двадцать пять дадут, да таких, что лучше сотни!
– В этом деле тоже наука нужна! – отозвался маляр.
– Ну, вот, и врешь! – громче воскликнул Аракчеев, обращаясь к солдату, который уже кончал доску. – Гляди! Раскрой бурколы-то свои! Нешто это тот колер? Глядите, что он делает! – обернулся Аракчеев к малярам.
– Переложил малость бакану, – отозвался один из мастеровых.
– Какой теперь надо прибавить? – спросил Аракчеев у солдата.
Солдат вытянулся в струнку и глупо пялил глаза. По лицу его казалось, что он даже не собирается ответить.
– Какой краски добавить?! – громко выкрикнул Аракчеев.
И солдат вдруг еще громче графа развязно и бойко рявкнул.
– Не могу знать, ваше сиятельство!
В голосе его была та твердость и уверенность, как если бы он прямо и точно определял требуемое вопросом.
– Молодец! – выговорил граф. – Начинаешь привыкать. Терпеть не могу, когда ваш брат путает да брешет! Отвечай прямо, ясно: «не могу знать» – и конец.
– Не могу знать! – еще громче и охотнее брякнул солдат.
– Ну, вот что ребята. Вы мне его в месяц времени обучите. Чтобы он у меня по первому слову всякие колеры пускал, а чтобы из всякого колера хоть десять разных выходило. А обучишься, – прибавил граф, обращаясь к солдату, – унтер-офицером будешь, а то и фельдфебелем будешь! Какой ты губернии?
– Костромской, ваше сиятельство!
– А уезда?
– Не могу знать, ваше сиятельство!
– А как сказывают? Чай слыхал от людей?..
– Кш… Кишмяшенского!
– Кинешемского?
– Точно так, ваше сиятельство!
– А сколько тебе лет?
– Не могу знать, ваше сиятельство!
– Молодец! А как батька с маткой сказывали?
– Как лоб забрили, сказывали – двадцать второй шел.
– А когда забрили?
– Об Миколы зимние три года будет.
– Сколько ж тебе ныне лет?
– Не могу знать, ваше сиятельство!
Аракчеев поднял руку и потрепал солдата по плечу.
– Из тебя толк будет. Я уж вижу…
– Рады стараться, ваше сиятельство!
– Ну, ребята, кончайте мне все эти доски, а завтра утром я приду погляжу: чтобы так, как я сказывал. Хорошо ли вы поняли? Радугой!
– Точно так-с!
– Вот, с этой самой с угольной доски и до последней, чтобы у меня радуга развернулась! Если какого колера не хватит, я вас велю выпороть.
Аракчеев обернулся к сыну и выговорил отчасти насмешливо:
– Вот ты – офицер, флигель-адъютант, в Пажеском тебя всяким наукам обучали – а вот пойди-ка, вымажь мне доску фиолетовой краской.
– Что ж мудреного, – выговорил Шумский.
– Что! – строже выговорил Аракчеев, – мудреного?! Мажь!
Шумский стоял в нерешительности, не поняв слова.
– Мажь! Бери кисть вот и малюй, благо храбр. Ну, валяй! А мы посмотрим! Дай ему кисть!
Шумский получил в руки большую мохнатую кисть и стоял с нею почти разиня рот. Каждое мгновение он мог расхохотаться, как сумасшедший, но взглянув в лицо отца, сразу сообразил, что дело гораздо серьезнее, нежели он предполагает. У Аракчеева уже слегка сдвигались брови, опускаясь на переносицу, а стеклянные глаза начали быстро моргать. Крестьяне-маляры добродушно ухмылялись, а солдат, стоя истуканом, глядел на Шуйского, выпуча глаза, и тоже как бы думал: «какой ведь прыткий выискался!»
– Слышал, что говорят, – произнес Аракчеев, – вон тебе свежая доска. – Валяй мне фиолетовую!
Шумский, внутренне смеясь, двинулся к ведеркам, расставленным на полу и стал искать фиолетовую краску. Ведерок было около десяти с разноцветными красками, но фиолетовой не было.
– Такой нету, – обернулся он к графу.
– А! – вскрикнул Аракчеев на всю кордегардию. – Нету! То-то… Умная голова. – Нету! – А когда Господь-Бог сотворил небо и землю при начале творения – были рыбы? были дерева и плоды? была прародительница Ева?
Шумский стоял перед отцом, оттопыря руку с кистью, и не понимал ничего. Единственное, что коснулось с силою его слуха, было имя Евы.
«Чудно это, – подумалось ему, – пришел я сказать об моем намерении, заговорить с ним об Еве, а он сам первый раз в жизни сказал мне это имя. Как это странно!»
И, вероятно, Шумский на несколько мгновений задумался, потому что его привел в себя уже нетерпеливый и громкий голос отца:
– Да что ты, одеревенел, что ли, таскаясь день деньской по трактирам? Тебя спрашивают: как достать фиолетовый колер?
– Его тут нету, – сухо вымолвил Шумский, несколько оскорбленный окриком при мастеровых.
– Да, нету. Для тебя, умница, нету! Олух ты, господин флигель-адъютант, глупее ты вот этих сиволапых мужланов! Глупее даже вот этой выпи болотной, хоть он только начал еще у них обучаться! Гей, ты, выпь, – ласковее прибавил Аракчеев солдату, – пусти мне фиолетовый колер!
Солдат быстро окунул кисть в одну краску, и набрызгал на доску, потом достал другой, третьей, и стал мазать. Из соединения их получился темно-фиолетовый цвет.
– Ну, вот, видел? – выговорил Аракчеев. – Вот кабы вас разумнее воспитывали, так ваш брат всегда и ответствовал: «не знаю», а не врал бы! Давно слыхал, что не люблю я всезнаек, а не можешь свою глупую повадку бросить. – И граф прибавил мастеровым: – Ну, ребята, кончайте доски!
И круто повернувшись, он вышел из кордегардии во двор и медленным шагом направился к подъезду своих горниц.
Шумский пошел за отцом, отступя шага на два. Уже приближаясь к подъезду, Аракчеев, не оборачиваясь, выговорил на воздух:
– Ко мне идешь?
– Если изволите? Есть одно дело, – отозвался Шумский, настигая.
– Знаю, что есть! Тебя только и увидишь, когда у тебя это дело. – Это дело ты аккуратно справляешь. Сколько надо?
– Нет-с, мне денег не надо.
– Это еще что за новости! Ты, к довершению, вольнодумничать еще начнешь. Денег не надо? Скажите пожалуйста, какой важный барин!
– У меня, батюшка, дело совсем иное, много важнее денег. Дело первой важности.
Аракчеев приостановился на ходу, слегка обернулся назад через плечо и выговорил:
– Убил кого?
– Как можно-с!
– Как! Под пьяную руку, вестимо. А коли трезвый начнешь людей убивать, так уж совсем хлопотливо будет. Какое же такое дело?
– А вот, позвольте – доложу подробно.