Сломанная любовь

Евсения Медведева

Сломанная любовь

Пролог

– Я дома, – радостно пропела, вбегая в темноту коридора. Прижимала к груди рюкзак с дневником, в котором бесстыже красовался ровный ряд пятерок за год. Улыбалась, зная, что мамочка будет довольна, а отец одобрительно кивнёт, разглядывая документ. От счастья хотелось кричать и смеяться. Много, до боли в скулах или жжения в легких. Прощай, школа!

Сняла джинсовую куртку и замерла… Дверь моей комнаты была приоткрыта, маня теплым свечением ночника в виде единорога, что игриво разбрасывал звездочки по розовым обоям. Сквозь глухое тревожное сердцебиение, что отдавалось в уши барабанной дробью, я услышала быстрые шаги и странный хруст рвущейся бумаги. По коже побежали мурашки, тело парализовал страх и гадкое предчувствие беды. Радостные, легкие мысли испарились, погружая меня в туман неизвестности, который можно было разрушить, лишь сделав шаг ближе к полоске света, что разрезала темноту коридора.

Бросила рюкзак на пол и зачем-то пошла навстречу страху.

Но лучше мне было бы сбежать! Потому что, войдя в свою комнату, мной завладело желание взвыть от ужасающей картинки.

– Что ты делаешь?

Моя собственная мать металась по комнате загнанным зверем. Движения её были рваными, резкими, совершенно лишенными той интеллигентной утонченности, которой она была пропитана насквозь. Мама дикой кошкой носилась по разорванным тетрадям, учебникам и лохмотьям одежды, которыми был усыпан дубовый паркет, в поисках того, что можно было ещё сломать, испортить, изуродовать. Сильно била ногой о перевернутый письменный стол, ящики которого превратились в щепки.

Я схватилась за горло, чтобы унять рвущийся крик, и пошатнулась, прижавшись к двери. Зажмурилась в надежде, что это сон. Что все это мне привиделось, показалось. Но нет, распахнув взгляд напоролась на уродство, в которое превратилась моя любимая уютная комната. Сетчатая тюль болталась на двух крючках, а в местах, где были прикреплены клипсы с маленькими фотографиями, сделанными в лагере, образовались дыры. Желтые кашпо с цветущими фиалками валялись на полу, засыпав изрезанный розовый плед землей. Даже кровать распотрошила, а любимый плюшевый медведь, подаренный дедушкой, валялся на подоконнике, зияя вспоротым брюхом.

Ничего не осталось… Все было стерто, словно мама намеренно следы моего существования уничтожала.

Вжалась в дверь, ощущая спасительную прохладу от стеклянных вставок, и молилась, лишь бы не рухнуть в обморок. Вновь и вновь обводила взглядом то, что дарило уют и спокойствие, которое теперь превратилось в руины.

Она, услышав мой плач, застыла лицом к окну, согнувшись так, будто груз на шее висел, оттягивающий хрупкие плечи к земле. Не двигалась, лишь тяжело дышала, заполняя комнату устрашающим хрипом.

– Мамочка… – произнесла, не понимая, что спусковой курок нажала.

– Дрянь!! Дрянь!! – заорала мать и, резко развернувшись, вцепилась одной рукой мне в волосы, а другой размахивала прямо перед лицом. Знакомая жёлтая обложка, зажатая меж скрюченных пальцев, заставила меня замереть.

Внезапно наступила тишина. Я перестала слышать её вой, а жгучая боль отступила. Лишь наблюдала за тем, как мама с остервенением сминает в кулаке мой дневник, что ещё утром был личным… Ещё утром я делилась с тетрадкой в желтой обложке с утятами, насколько была счастлива. Ещё утром моя жизнь была МОЕЙ. А теперь…

– Ты снюхалась с этим подонком! Отвечай, Оля!

Но я не могла произнести ни слова. Стояла парализованная, немая и растоптанная. Я даже не могла ощущать стыд, потому что для этого чувства внутри должно хоть что-то трепетать, а там была пусто. Меня словно наизнанку вытряхнули, весь мусор высыпали и посторонним продемонстрировали.

– Дрянь! Ты – позор семьи! Что скажут папины друзья, коллеги? Ты о нем подумала? Неблагодарная!

Понимала смысл каждого слова. Впитывала их, но они пустым эхом опускались в самое сердце, не откладываясь обидой. Мне стало все равно. Ощущение ледяного безразличия окутывало сердце, не давая ему разлететься на сотни мелких осколков.

– Разве я тебя учила ноги раздвигать перед бандюгами? Разве я этому тебя учила? – читала по напряженным губам, боясь поднять взгляд. – Он же ублюдок! Слышишь? Ублюдок татуированный! Всё назло мне делаешь!

Сжала кулаки, словно это могло мне сейчас помочь, и подняла голову, чтобы встретиться взглядом с мамочкой, но лучше бы я этого не делала.

Все говорили, что у меня её глаза. Серые, как мокрый асфальт с темными прожилками. Вот так и встретились две пары одинаковых глаз, вот только в её взгляде я увидела ненависть… она была живая, осязаемая и такая сильная, что сердце закололо. Хотелось броситься маме в ноги, чтобы она перестала смотреть так. Ведь я её дочь! Я люблю тебя, мама… Любила… Разве можно любить ненависть в глазах? Разве можно любить презрение и желание сделать больно? Разве можно разлюбить мать лишь от одного взгляда?

Оказалось, что можно. Я смогла. Моя душа, сердце и тело были в её власти. Поэтому покорно принимала всё унижение, что было приготовлено, но уже не чувствовала любви. Сломали её. Лишь страх и саднящее чувство боли от её скользящего, полного ненависти взгляда. Стояла, роняя слёзы, что отчаянно пытались залечить мою сломанную любовь.

– Ты – дешёвка! – она дождалась, чтобы выплюнуть последнее оскорбление в глаза, и звонко шлёпнула меня дневником по лицу с такой силой, что я рухнула на дверь.

Звук бьющегося стекла ещё долго стоял у меня в ушах. Даже когда меня переносили на холодные клеенчатые носилки – звенело, когда женщина с родными чертами лица, но со стеклянными от слепой ненависти глазами до боли сжимала мою руку в карете скорой помощи – звенело, когда катили под мигающим больничным потолком – звенело. И наступила тишина, лишь когда перед глазами вспыхнула огромная лампа…

Глава 1.

Весенний ветер нагло ворвался под тонкий плащик. Закрыла глаза, чтобы посмаковать запах прелого газона и сладость молодых листьев.

Внутри разлилось тепло, а голова закружилась от частоты жадных вдохов. Вытянула руку, схватилась за облупившуюся колонну, чтобы не рухнуть, и рассмеялась.

Глупенькая, чему же ты так радуешься?

Внутри ощущался странный, необъяснимый трепет, словно бабочек кто-то выпустил на волю, и они рассыпались по телу: щекотали ноги, кружили в груди и порхали где-то в горле, вызывая ком предвкушения. Чего только я ждала – сама не понимала. Как девчонка, ей Богу!

«Тельцам сегодня гороскоп приготовил подарок. Вы ждали его и уже готовы», – сухой голос диктора просочился сквозь монотонные голоса пассажиров автобуса, на котором я ехала на работу. В тот самый момент и проснулось внутри что-то. А ещё эта улыбка странная приклеилась, как в детстве, когда ждёшь боя курантов, чтобы содрать с коробок красивую обертку. Хотя ещё неделю назад проковыряла дырку и уже прекрасно знаешь, что там кукла и розовые пушистые тапочки с ушками.

– Ольга Станиславовна! До свидания! – хором крикнули мои большие малявки, что толпой выпорхнули из дверей начальной школы, в которой я работала.

Перегнулась через перила, помахала им, впитывая последний раз их искренние улыбки. Следом показались благодарные родители, что никак не хотели меня отпускать, засыпая благодарностью за 3 «а» класс. Они уже улыбались не так радужно, потому что в отличии от своих детей не предвкушали новый этап жизни, а готовились к первым трудностям. На их взволнованных лицах сменялись эмоции, а в глазах читалась грусть расставания.

– Вовка! Не хулигань! – напоследок взмахнула я пальцем, и рыжий мальчишка рассмеялся. Звонко и весело, как и должен это делать счастливый ребёнок. И это стоило намного больше пятёрок и почётных грамот, потому что счастью ещё не придумали эквивалента. Оно либо есть, либо нет. А у детей оно было. В избытке, на зависть взрослым, измученным рутиной будней. Мы часто путаем их счастье с непослушанием, невоспитанностью, забывая чаще всматриваться в искрящиеся радостью глаза своих детей.