Пламенеющие храмы

Проходили дни. Жан уж вполне освоился в здешних краях. Здесь его никто не преследовал и он уже не испытывал прежних страхов. Теперь к нему вернулась способность и возможность размышлять спокойно и абстрактно. Более того, Луи, человек в этих местах известный и вхожий во многие дома, представил Жана местной аристократии и даже самой королеве Маргарите, сестре короля Франциска I, которая в Нераке держала свою резиденцию. Маргарите, натуре тонкой и поэтической, Жан пришелся вполне ко двору. Устраивая дела Луи и аббатства или выполняя какие-то просьбы Маргариты, Жан под защитою её герба вполне свободно стал разъезжать по ближним и дальним окрестностям. Не без труда, но удалось восстановить связь с Францисом и Этьеном, друзьями, оставшимися в Париже. Из их писем Жан узнал много интересного. Что после достопамятного выступления в университете им удалось ускользнуть от преследований Парижского парламента. Что их кружок студентов-евангеликов сохранился, пополнился многими членами и соединился с другими лютеровыми кружками. Что по приглашению короля Франциска в Париж

приезжал последователь самого Лютера Филипп Шварцерд, прозванный Меланхтоном. Что осенняя выходка с разбрасыванием скабрёзных листовок по всему Парижу это их, евангеликов, рук дело. Что к рождеству они думают устроить нечто ещё более грандиозное и будут рады видеть его, Жана, в своих рядах. На это Жан ответил, что, к сожалению, не сможет составить им компанию, так как обязался выполнить некоторые поручения королевы Маргариты, но непременно, как только освободится, вернется к друзьям в Париж. И что кроме того, он, находясь в постоянных размышлениях о вере и Церкви, пытается изложить свои взгляды в виде некоторых наставлений, чем он и занят всё последнее время.

Вот такова вкратце предыстория того, как Жан Ковень снова оказался в Париже. Но волею судеб он опоздал со своим возвращением и это в очередной раз спасло ему жизнь. Не далее как несколько дней назад король Франции Франциск I в очередной раз сменил милость на гнев. Он объявил всех лютеран и иже с ними евангеликов еретиками, отринувшими веру католическую, и врагами Франции, а по сему повелел уничтожить их как скверну. Сен-Антуанская бастида и прочие узилища приняли новых постояльцев, многие из которых, не задержавшись в застенках, отправились на костер. И не далее как вчера Жан увидел Франциса и Этьена, своих друзей, к которым так спешил, прикованных цепями к ритуальным столбам в языках очищающего пламени. Жан снова остался один. Но с Богом в сердце он под именем Жана Кальвина уже начал свой путь к новой вере.

Глава 4

Июнь 1536 г.

провинция Пиккардия, Франция

Одним летним днём по дороге из Лилля в Париж, петляющей между полей и перелесков, не спеша катилась карета, запряжённая четверкой добрых лошадей. Обычно всякое появление кареты свидетельствовало о том, что к вам намереваются пожаловать особы весьма знатного происхождения или же прелаты Церкви. Однако карета эта, весьма добротная, не была увешана ни флагами с гербами, ни штандартами, по которым любой мог бы сразу определить, кто в ней путешествует. Единственным отличительным атрибутом этой кареты мог быть узор на её дверях, искусно вырезанный из красного дерева. Приглядевшись, среди витиеватых линий узора можно было разглядеть латинскую букву Ь. На крыше кареты среди сундуков можно было разглядеть и клетку с голубями, очевидно почтовыми. Карету сопровождал конвой из шести бравых всадников. Вид у них был довольно суровый. Одеты они были на единый манер и у каждого на плаще можно было разглядеть всё тот же вензель, что и на карете, которую они охраняли. Все они были хорошо вооружены. Помимо обычных шпаг и кинжалов у каждого за поясом виднелась рукоять пуффера10, а к седлу была приторочена ещё и аркебуза. Такой эскорт напрочь отбивал интерес легкой поживы у всевозможных бродяг и разбойников. Простому же люду подобное представительство внушало почтение и трепет, а знати – уважение.

Копыта коней мерно выбивали из дороги пыль, карета нудно поскрипывала рессорами. Пассажиры, изнуренные, очевидно, не одним днём пути, пытались развлекать себя беседой. Их было двое. Один невысокий и грузный, солидного возраста муж с густой чёрной бородой полулежал на диване, прикрыв веки, и изредка поглядывал в окно. Второй же довольно бойкий молодой человек крутился на своём месте, рядом с ним небрежно лежали несколько книг.

– И каковы же, дорогой мой Люсьен, твои успехи в освоении новых «Исповеданий»? Чем же на твой взгляд они могут быть лучше, чем каноны римские?

– Что ж тут сказать, дорогой мсье Леммель …

– Дорогой мой мальчик, еще раз прошу тебя, обращайся напрямую ко мне. Называй меня господин Якоб. Для беседы со мной вовсе нет необходимости упоминать всуе весь мой род Леммелей. Я же, как ты мог заметить, никогда не обращаюсь к тебе как к Морелю, по наречению всего рода твоего до глубоких колен. Мне совершенно нет до него дела. Я обращаюсь лично к тебе, Люсьен. Почувствуй, наконец, это.

– Как вам будет угодно, господин Якоб. Наверное, вы правы. Что же касается новых духовных доктрин, с коими я смог ознакомиться, то могу сказать следующее. Самые серьёзные и весомые из всех, что мне довелось исследовать, это исповедания Лютера и Буцера, что были представлены на рейхстаге в Аугсбурге. К ним же по праву можно прибавить исповедание Цвингли из Цюриха. Так вот что я скажу. Все эти доктрины отнюдь не ставят под сомнение ни самого Бога, ни всей Пресвятой Троицы и всего, что составляет Символ веры, с незапамятных времен установленный во главу угла Церкви католической. Все доктрины в основе своей никак не расходятся с Римом.

– Но ведь в чём-то же они должны расходиться и весьма существенно. Иначе Рим не стал бы их так истово хулить.

– Расходятся, конечно. В способах того, как нужно верить, да простит меня Бог за прямоту такой фразы. Лютер и подражатели его решили исповедовать только то, что прописано в Евангелии. Sola scriptura как они это называют. Все остальные поучения для них не более чем шум ветра в поле. Так же, как и Папа с его буллами и энцикликами. Еще один лютеров принцип Solus Christus утверждает, что каждый человек сам должен обращаться к Богу за помощью и получать её прямо от Него самого. По сему получается, что и священники как таковые теперь совершенно не нужны. А принцип Sola fide учит, что прощение за грехи можно заслужить только верой, а не богоугодными делами, вроде покупки индульгенций. У Лютера есть ещё и другие принципы, но к папским доктринам они не слишком уж резки.

– А в чём тогда их доктрины различны между собой?

– Да, пожалуй, только в обрядах и таинствах и в том, как их осуществлять. В основном спорят между собой о таинстве евхаристии.

В разговоре Люсьен непроизвольно брал в руки то одну, то другую книгу из тех, что лежали рядом с ним на диване. Очевидно, что это были издания тех самых «Исповеданий», о которых он рассказывал. Господин Якоб, по-прежнему наполовину прикрыв глаза, возлежал на своем месте. Неискушённому взгляду могло показаться, что он просто дремлет. Однако по почти неуловимым движениям его лица можно было понять, что он не только внимательно слушает собеседника, но и о чём-то думает. Спустя минуту-другую он, словно размышляя вслух вымолвил:

– М-да, в мире существуют десятки языков и в каждом тысячи слов, которые произносятся каждый день в разных уголках. Однако всего несколько латинских слов, сложенных в простейшую мозаику, оказались способны перевернуть всё вверх дном. Тебе так не кажется, Люсьен?

– Ну что вы, господин Якоб, это всего лишь слова, ничего не значащие звуки, обращённые в буквы, которые могут сложиться так или этак. Всё в мире будет идти своим чередом, не важно с ними или без них.

– Не скажи, мой дорогой, не скажи. Каждое слово имеет не только смысл, но и силу, которая может влиять на способность людей мыслить. А некоторые слова, сложенные вместе, в определенный момент возрастают по силе своего воздействия тысячекратно. Как ты думаешь, чем закончится вся эта катавасия с лютеранскими исповеданиями?

10

Пуффер – ручное огнестрельное оружие, изобретённое в 16 веке, похожее на пистолет.