Архив Корсакова: Дебют

Сложно было понять, что находилось в комнате раньше – сейчас это был просто огромный пустой зал без единого окна, обставленный десятками свечей, отбрасывающими длинные тени на стены. В центре его у мольберта застыл Стасевич. Он рисовал, быстрыми, резкими движениями, явно торопясь. Художник действительно был дьявольски талантлив – с момента прибытия Корсакова и Родионова прошло не более получаса, но Стасевич за это время успел практически закончить огромный холст. На нем была изображена громадная приоткрытая дверь, словно врезанная в каменную породу. От холста исходило тошнотворное зеленоватое свечение, отбрасывающее жутковатые отсветы на фигуру художника. Более того – Корсаков понял, что гул, ставший практически оглушающим, тоже доносился от незаконченной картины. Стасевича нужно было остановить.

Владимир решительно шагнул внутрь зала и выстрелил в воздух из револьвера – даже в таких отчаянных обстоятельствах он не мог заставить себя стрелять в спину безоружному человеку, хотя и советовал Родионову обратное.

– Остановись! – велел молодой человек. Стасевич даже не дрогнул – ни выстрел, ни окрик Корсакова не заставили художника обернуться.

– Тебя послал этот старик из министерства? – поинтересовался Сергей. – Далеко же ты забрался! Извини, я не могу остановиться, иначе все мои труды пойдут прахом.

Корсаков уже и сам понял, что художник идет ва-банк – у Стасевича не оставалось времени ждать, пока его картина в церкви принесет в жертву божествам каменного круга город. Сейчас своей работой он пытался срочно открыть дверь туда, где спящие существа обитали, чтобы напитаться дармовой силой. Что ж, Владимиру ничего не оставалось, кроме как остановить безумца.

Он уже навел на художника пистолет, когда чутье буквально спасло от верной смерти – он даже не услышал, а почувствовал, как что-то шевельнулось у него за спиной. Корсаков кувыркнулся вперед, вскочил – и развернулся лицом к новой угрозе. Перед ним стояли Серебрянская и Родионов. Мертвые, в этом сомнений не оставалось. У женщины была пробита височная кость, у исправника разворочено выстрелом горло. Корсаков мог лишь предположить, что в движение эти жуткие создание приводила воля безумного художника, который управлял ими через портреты даже после смерти моделей. Владимир опустил револьвер – пули против покойников были бессильны.

Труп Родионова, страшно клокоча разорванным горлом, поднял руки и бросился на Корсакова. В последний момент, молодой человек, подражая испанскому тореадору перед быком, отступил в сторону. Бывший исправник пролетел мимо и упал прямо на груду свечей у стены. Не теряя ни секунды, Корсаков схватил оказавшийся под рукой канделябр-трехсвечник в половину своего роста, и, орудуя им, словно трезубцем, встретил уже тянущую к нему скрюченные пальцы Серебрянскую. Невероятным усилием воли, он оттеснил покойницу к двери и вытолкнул её в коридор, а затем захлопнул дверь и заблокировал её своим импровизированным оружием.

Полыхающий Родионов поднялся с пола. Огонь распространялся вокруг него и опрокинутых свечек, охватывая пол и стены. Но самым страшным было не это. Стасевич закончил свою картину. Чернобородый художник протянул руку вглубь холста, взялся за нарисованную створку и приотворил дверь, за которой уже ожидали хозяева каменного круга. Счет шел буквально на мгновения. Не обращая внимания на приближающегося к нему Родионова, Владимир вскинул револьвер и начал стрелять. Наполовину вошедший в картину Стасевич вздрогнул, медленно обернулся и с пораженным выражением лица перевел взгляд с оставленных пулями дыр в сюртуке на Корсакова. Кажется, он не верил, что его могут остановить в момент величайшего триумфа.

С отчаянным криком, Владимир бросился вперед и толкнул художника внутрь написанной им картины. Тот провалился сквозь холст – и оказался за дверью, посреди источника зеленого сияния. Одного взгляда на существ, ждавших художника за порогом, почти хватило, чтобы лишить Владимира рассудка. Корсаков утопил руки в стремительно твердеющей картине, упер их в нарисованную створку и изо всех сил толкнул. Дверь начала закрываться – медленно, слишком медленно. Из-за неё выскользнула дрожащая рука Стасевича и попыталась ухватить молодого человека за рукав. Из последних сил Корсаков надавил на нарисованную дверь и отпрянул от холста, вытянув руки из картины. Ладонь художника, похожая на отвратительного белого паука из мертвенной плоти, шевеля длинными пальцами показалась следом. Но картина, поглотившая создателя, уже теряла свою силу. Дверь на ней захлопнулась, отрубив руку художника по самое плечо, а затвердевший холст отсек кисть, бессильно рухнувшую на пол.

Окружающий хаос резко вернул Корсакова к действительности. Чудом ему удалось увернуться от обрушившегося на мольберт безжизненного горящего тела Родионова. Марионетка лишилась своего хозяина. Пламя стремительно распространялось вокруг, грозя поглотить молодого человека. Он бросился к уже занявшейся двери, вышиб её плечом, перепрыгнул через горящее тело последней из Серебрянских в коридоре – и бежал, бежал, бежал, пока не оказался на свежем воздухе. За его спиной, огонь пожирал трухлявые внутренности усадебного дома. Лишь отсыревшие стены и крыша пытались ему сопротивляться, но пламя уже лизало и их. Уцелевшие окна лопались одно за другим. А затем в глубине усадьбы что-то ухнуло – и особняк сложился внутрь, словно карточный домик под рукой неловкого игрока. Пылающие бревна завалили тела погибших и проклятые картины.

XIII

23 июля 1880 года, утро, церковь на краю холма.

Чувствуя себя опьяненным пироманом, Корсаков сорвал с потолка картину Стасевича, облил её керосином из запасной фляги (фонарь сгинул вместе с Родионовым) и запалил второй за сутки пожар, сжигая проклятое полотно вместе с оскверненной церковью. Нетвердой походкой, молодой человек прошествовал к краю обрыва и без сил уселся на мокрую землю. Подозрительно покосился на древние валуны, но те хранили молчание. Владимир трезво оценивал свои шансы покончить с этим проклятым местом – вряд ли его сил (да и сил всех горожан, если уж на то пошло) хватило бы, чтобы уничтожить каменный круг, а значит оставалось лишь надеяться, что с гибелью последних Серебрянских и Стасевича в живых не осталось никого, кто мог бы обратить его силу во зло. Но Корсаков был в меру циничен (сам себя он почитал, конечно, реалистом), и не сомневался, что рано или поздно пароход доставит на городскую пристань очередного безумца, который почувствует могущество монолитов и попытается заполучить его. Но – в другой раз. И, хотелось бы верить, не на его, Корсакова, веку.

Дождь потихоньку заканчивался, впервые за две недели. На горизонте, за рекой, выглянуло солнце. С того места, где сидел Корсаков, было видно, как первые люди, казавшиеся отсюда муравьишками, высыпали на городскую площадь, встречая рассвет и завершение ненастья. Жаль только, что в последний раз не успел увидеть храбрый исправник. Молодой человек невольно улыбнулся, глядя на спасенных ими жителей города, перевел взгляд на разгорающийся сруб – и позволил себе улечься на землю, которая, несмотря на холод и влагу, казалась сейчас самой мягкой периной на свете.

– Господи, – пробормотал он. – Пусть какой-нибудь пароход уже плывет обратно к цивилизации! Нескольких дней стряпни в здешней гостинице я просто не выдержу…

Интермеццо 1

Больше всех других комнат в отчем доме маленький Володя Корсаков любил отцовскую библиотеку. Хотя ребенком ему и запрещалось в ней появляться, сорванец проникал туда тайком, пока никто не видит. Ему нравилось, как солнечный свет из окон освещает огромные, уходящие к высокому потолку шкафы. Нравилось ползать вниз-вверх по рельсовым лестницам. Крутить огромный старинный глобус. Брать с полок, до которых мог дотянуться, старинные тома и листать их в поисках картинок, вдыхая неповторимый запах книжной пыли.