Ночной администратор

– Так кто он такой? – вернулся к Роуперу Джонатан.

– Ублюдок. Я же сказал.

– Из какой он семьи? Где корни всего этого?

Берр пожал плечами:

– Отец мелкий аукционер, эксперт графства. Мать из столпов местной церкви. Брат. Частной школы родители не могли себе позволить...

– Итонский колледж?

– По чему вы определили?

– По речи. Не признает местоимений и артиклей. Глотает звуки.

– Я только раз слышал, как он говорит по телефону. Но с меня хватит. У него такой голос, от которого впору блевануть.

– Он младший или старший брат?

– Младший.

– Учился в университете?

– Нет, похоже, ему не терпелось прижать мир к ногтю.

– А брат?

– Учился. Хотите меня сбить? Брат вошел в семейную фирму. И она обанкротилась. Теперь он держит свиней. И что? – Он бросил в сторону Джонатана сердитый взгляд. – Только не вздумайте искать ему оправдания, Джонатан, – предупредил он довольно сурово. – Если бы даже Роупер кончил Итон или Оксфорд и имел ежегодный полумиллионный доход, он все равно прижал бы мир к ногтю. Он страшный преступник, говорю вам. Поверьте уж на слово. Зло существует.

– О, я верю, верю, – поспешил успокоить его Джонатан.

Софи говорила ему нечто подобное.

– Так вот, что бы он ни сделал, сделал он уже порядочно, – подвел черту Берр. – Речь идет о сверхсложных, просто сложных, простых и черт знает еще каких видах вооружения. Он терпеть не может танки, так как они долго не устаревают, но за хорошую мзду готов преодолеть эту нелюбовь. Речь идет об обуви, униформе, отравляющих веществах, красном фосфоре, кассетных бомбах, химическом оружии, инерционных системах наведения, истребителях, пусковых установках, гранатах, торпедах, подводных лодках, построенных по спецзаказу, торпедных катерах, зенитках, полевых кухнях, медных пуговицах, медалях и штыках, спецлабораториях, оборудованных под инкубаторы, шинах и автопокрышках, ремнях и втулках, боеприпасах всех калибров, как американского, так и советского производства, пусковых установках для ракет типа «Стингер» и тому подобном. Вернее, речь обо всем этом шла раньше. Теперь она идет о пресыщении, банкротстве целых государств и о том, что сами правительства предлагают лучшие условия, чем когда-то дельные проходимцы. Посмотрели бы вы на его склады. Тайбэй, Панама, Порт-оф-Спейн, Гданьск. Он, бывало, нанимал около тысячи человек только для того, чтобы успевать стирать пыль с товара, дожидавшегося там повышения цен. Только повышения, ни в коем случае не понижения. Сейчас у него всего шестьдесят человек, а цены катастрофически упали.

– И что же он собирается предпринять?

Наступила очередь Берра отвечать уклончиво.

– Замышляет одну крупную аферу. Хочет в последний раз откусить от того же яблока. Завершающий маневр, после которого он сможет почить на лаврах. Скажите-ка мне одну вещь.

Джонатан никак не мог привыкнуть к тому, как резко менял Берр тему разговора.

– В то утро в Каире, когда вы катали Софи в машине... После того, как Фрэдди измочалил ее...

– Да?..

– Никто не следил за вами? Не видел ее в вашем обществе? Ничего не заподозрил?

Джонатан сам уже тысячу раз задавал себе этот вопрос. Ночью, когда он бродил по своим темным владениям, пытаясь уйти от себя, и днем, когда он не мог спать, и поэтому уходил в горы или поднимал паруса.

– Нет, – сказал он.

– Точно?

– Насколько я могу быть уверен.

– Вы куда-нибудь еще ездили с ней? Куда-нибудь, где вас могли узнать?

Джонатан вдруг обнаружил, что ему доставляет необъяснимое удовольствие лгать, защищая ее, пусть это и было слишком поздно.

– Нет, – повторил он твердо.

– Что ж, тогда вы чисты, не так ли? – Берр не подозревал, что вновь повторил слова Софи.

Они потягивали виски в очаровательной кофейне в старой части города, в том уютном заведении, где не бывает ни дня, ни ночи, среди богатых дам в мужских фетровых шляпах, зашедших сюда съесть парочку пирожных. Порой Джонатана зачаровывала многогранность швейцарцев. Сегодня вечером ему казалось, что они расписали всю свою страну разными оттенками серого цвета.

Берр между тем уже рассказывал занятную историю о выдающемся юристе Апостоле. Он начал короткими, рваными, фразами, похоже, не очень обдуманными, словно вторгаясь в собственные, тщательно скрываемые мысли. Наверно, он не должен был ничего говорить, и понял это, когда было уже поздно. Так часто бывает: знаешь некую тайну и поневоле выбалтываешь ее.

– Апо – жуткий сластолюбец, – откровенничал он. Хотя, впрочем, это он уже говорил. – Его ханжеская наружность – сплошной обман. Апо готов уложить под себя всю округу. Он – один из тех мужчин, которые считают своей обязанностью доказать, что у них больше мужской силы, чем у всех крупных самцов, вместе взятых. Секретарши, неверные жены, вереницы проституток – проходят через него, – продолжал Берр. – И вот однажды его дочь наряжается во все лучшее и кончает с собой. И так нехорошо кончает, если это можно сделать хорошо. Настоящее дикое самоубийство. Пятьдесят таблеток аспирина, запитые хлорной известью.

– Но почему? – ужаснулся Джонатан.

– Ничего особенного. Папаша подарил ей к восемнадцатилетию золотые часики от Картье за девяносто тысяч долларов. Лучше часиков не найти ни за что.

– Не понимаю. Это причина наложить на себя руки?

– Конечно, нет, если не знать, что точно такие же часы он подарил ей к семнадцатилетию. О чем успешно забыл. Полагаю девочка чувствовала себя заброшенной, а часы стали последней каплей. – Берр без остановки, не меняя интонации, сменил тему. Ему, видимо, хотелось скорее забыть об этой истории. – Я не расслышал. Вы что, сказали «да»?

Но Джонатан, к неудовольствию Берра, не все еще для себя выяснил.

– И что же он сделал? – Имелся в виду Апостол.

– Апо? А что они все обычно делают. Начал новую жизнь. Обратился к Христу. Лил слезы прямо в коктейль на вечеринках. Так мы берем вас, Джонатан, или вычеркиваем? Я не привык к придворным церемониям.

Лицо того ирландского парня опять вспомнилось Джонатану. И лицо Софи, изуродованное до неузнаваемости – уже во второй раз, когда ее убили. И лицо его матери с отвисшей челюстью, которую сиделка поставила на место и подвязала кусочком марли. И лицо Роупера, когда они стояли нос к носу в вестибюле.

Берр тоже молчал, думая о своем. Он не мог простить себе, что так долго забивал голову Джонатану доктором Апо, и в сердцах проклинал свой длинный язык.

Они сидели в крошечной квартире Джонатана на Клозбахштрассе, пили виски, но оно уже не доставляло им удовольствия. Джонатан устроился в единственном кресле, пока Берр бродил по комнате, подбирая ключи к собеседнику. Он все трогал руками: пощупал альпинистское снаряжение, повертел в руках парочку Джонатановых акварелей, изображавших Бернские Альпы. Теперь он стоял в нише, перед книжными полками, роясь в хозяйских книгах. Он устал, и уже начал терять терпение. Он злился и на себя, и на Джонатана.

– Вы, как я погляжу, любитель Гарди, – заметил он. – Чем это объясняется?

– Наверно, разлукой с Англией. Моя дань ностальгии.

– Ностальгия? Гарди? Чушь. Бог играет с человеком как кошка с мышкой – вот что такое ваш Гарди. Минуточку. А что у нас здесь? Томас Эдуард Лоуренс из жарких арабских стран собственной персоной. – Он вытащил тонкий томик в желтой суперобложке, потрясая им как трофейным флагом. – Непризнанный гений, хотевший только одного – что-то значить. Оставленный своей страной. Вот это уже теплее. Написано дамой, которая влюбилась в него уже после его смерти. Да, этот должен быть вашим героем. Аскетизм, судорожные попытки что-то сделать, бобы из котелка. Естественный человек. Ничего удивительного, что вы так вели себя в Египте. – Берр смотрел на форзац. – Чьи это инициалы? – Но сам уже догадался.

– Моего отца. Его книга. Поставьте, пожалуйста, на место.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.