Вот пуля пролетела

Вышли. Зимний полдень: солнце и низко, и за тучами, а всё же видно и без фонаря.

Работа не то, чтобы кипела, но градус держала высокий.

Подбежал грамотей-десятник:

— Вашсиясь господин барон! Господин Штакек... Шнайна... Господин главный строитель сейчас на третьем участке. Прикажете позвать?

— Нет, не нужно. Работайте, работайте.

Мы неторопливо шли по стройке. Работают, работают!

— Это что тут такое будет? — спросил Перовский.

— Воксалий в греческом стиле. У древних греков, конечно, никаких воксалиев не было, но если вообразить... Что-то вроде почтовой станции, но на два чина выше. Концертный зал, ресторация, картинная галерея, бальный павильон и много чего ещё. Даже книжная лавка будет.

— И этот... вокзалий строишь ты?

— Этот воксалий строит господин Штакеншнейдер, который учился у самого Монферана, а скоро и сам будет учить других. Большая умница. Но капитал мой, всё верно.

— Ты точно миллионщик, — по праву старинной дружбы сказал Алексей. — Тратишь деньги налево и направо.

— Капитал должен работать, — назидательно сказал я, — без этого он хиреет. Капитал боится отсутствия прибыли или слишком маленькой прибыли, как природа боится пустоты. Но раз имеется в наличности достаточная прибыль, капитал становится смелым. Обеспечьте десять процентов, и капитал согласен на всякое применение. И по моим расчётам десять процентов здесь будет. Получается, я не трачу деньги, напротив, я их зарабатываю. Прирастаю рублём — потенциально.

В беседах об экономики мы дошли до третьего участка, где Генрих Штакеншнейдер наводил немецкий порядок. Увы, на нашей почве сам по себе порядок долго не живет, и потому требует регулярной поправки — тут подкрутить, там завинтить, а где-то и ослабить, не без того.

Штакеншнейдер распекал грамотея-десятника. Как я понял, за срезание углов: что-то сделал тяп-ляп, побыстрее да полегче.

— Да оно того... все так делают, и ничего!

— Я не все, запомни это, и другим передай. Всё переделать! И вдругорядь рассчитаю!

Десятник хмуро кивнул:

— Будет сделано, ваше высокородие. Бес попутал, не повторится.

Завидя нас, Штакеншнейдер отпустил десятника и сам пошёл навстречу.

— Господин барон, господин...

— Перовский Алексей Алексеевич, действительный статский советник, Андрей Иванович Штакеншнейдер, лучший архитектор России — совершил я представление.

Взаимные поклоны.

Штакеншнейдер тут же перешёл к сути.

— Находка в штабном шатре, — сказал он. — Пятая бригада по недосмотру десятника отклонилась от плана, и стали рыть яму в десяти саженях против нужного. И нашли! На глубине трех аршин — нашли!

Мы прошли в шатёр.

В центре стояла печурка, рядом на поддоне брикеты древесного угля. Труба выходила в нарочито сделанное отверстие в верху шатра, и потому было и тепло, и воздух оставался чистым. Удобно. Это вам не чум, и не крестьянская изба, где до сих пор кое-где у нас порой топят по-чёрному. Не в Санкт-Петербурге, нет. Кое-где.

Там, в полутьме, оно и лежало, завернутое в мешковину.

Более всего оно напоминало куколку майского жука, только величиной со свинью. Среднюю свинью.

— Вот, господа. Даже и не знаю, что, собственно, это такое, — сказал архитектор.

Мы наклонились. Янтарь? И очень может быть.

— Как искусно сделано, — сказал Перовский.

— Сделано? — удивился архитектор.

— Ну, а как же?

— Я полагаю, что это древняя окаменелость. Настоящее насекомое в метаморфической стадии куколки. Слышал, что их изредка находят, но только слышал. Никогда сам не находил.

— Окаменелость? Да, в древности насекомые были крупнее, но чтобы настолько? Хотя много ли мы знаем о древности... Удивительно!

— Обыкновенно считают, что янтарь — это окаменевшая живица, смолка хвойных деревьев, хотя никто не смог воспроизвести этот процесс, — сказал я веское слово. — Сам Ломоносов считал, что потребно время, миллион лет или около того. В подтверждение он приводил находки в янтаре мелких насекомых: мол, летели, на дерево сели, прилипли к смолке и через то сохранились навеки.

— Вот видите! — это Перовский архитектору.

— Но есть сторонники и животного происхождения янтаря, — продолжил я. — Правда, они считают, что это некие выделения морских существ. Конечно, это не так красиво, как застывшая смолка. В любом случае, эта находка заставит учёных поломать голову.

— Вы хотите предъявить учёным эту находку? — в голосе Штакеншнейдера я расслышал сомнение.

— Ну, а кому же ещё?

— Набегут, станут мешать, задерживать работы...

— Не набегут, — утешил его я. — Нет у них такой возможности — набегать. Кто они такие, чтобы набегать? Но если что найдется при устройстве путей ли, строений — то пусть изучают. Только аккуратно и не мешкая. Вы же сами сказали — рыли в стороне от плана.

— В стороне, — подтвердил Штакеншнейдер.

— Ну, пусть в стороне и покопаются. Немножко. Вдруг что и отыщут. Но нет у них бюджета на раскопки. Не сами же учёные будут рыть, на то они не пойдут. Нет, мы эту находку отнесём князюшке, а он уж пусть сам решает.

— Князюшке? — спросил Алексей.

— Дондукову-Корсакову. Он в Академии Наук хочет подвиг совершить, так пусть совершает.

— Я, господа, должен вас оставить. Дела, — видя, что разговор зашел на темы, его не касающиеся, уведомил Штакеншнейдер.

— Разумеется, Андрей Иванович, разумеется. Но сначала вот что, — я достал бумажник, а из бумажника — несколько «красненьких». — Вы тех, кто вне плана копал, верно, наказали?

— Непременно, — ответил Штакеншнейдер.

— Это правильно. Но за находку, будьте добры, наградите их от своего имени. Вдруг у них особое чутье на необычное? Ну, и вообще, вдруг ещё какую диковину сыщут, так вот чтобы не закопали обратно, а вам несли, — и я протянул архитектору купюры.

— А почему ты его Андреем Ивановичем зовешь, если он Генрих? — спросил Алексей, когда архитектор вышел.

— Когда говорим по-русский, он Андрей Иванович, а когда по-немецки, то Генрих. Так уж повелось.

— Интересно, — Перовский задумался. — История: Некто, будучи архитектором — нет, лучше доктором Иваном Ивановичем, является добропорядочным, честным человеком, прекрасным семьянином и тому подобное. А в ипостаси, к примеру, Генриха Баумгартена — это злодей. Иван Иванович и не догадывается ни о чем, просто иногда удивляется, отчего это на его сюртуке вдруг пятна крови появляются?

— Так напиши повесть, друг мой, напиши обязательно.

— Да вот как выкрою время, тогда... Ведь журнал!

— Это верно, журнал. Но подыщи толковых товарищей, и рутину делегируй им. Ты генерал, стратег, а не каптернамус.