Страница 57 из 78
И на прощание протянул госпоже Пушкиной футляр с диадемой:
— На память об «Америке» и о сегодняшнем дне. Портрет будет готов в субботу. Два больших оттиска, и шесть кабинетных.
Наталья Николаевна от диадемы поначалу отказывалась, мол, такой дорогой подарок она не может принять, но я уверил, что это пустяки, что в моих бразильских поместьях помимо серебряных шахт просто россыпи цветного хрусталя, очень похожего на драгоценные камни, и мои ювелиры в свободное от работы на плантациях время обожают мастерить такие вот вещицы.
— Ну, если это хрусталь, — сказала Наталья Николаевна несколько разочарованно, — тогда, пожалуй, можно.
— И можно, и нужно, — заверил я.
И пока Антуан с Гансом колдовали с модами, я представлял, как оно будет дальше.
Наталья Николаевна, воротясь домой, посмотрится в зеркало, и ей захочется к диадеме добавить серьги. Как без этого? И назавтра она уговорит мужа сходить к ювелиру, посмотреть что-нибудь простенькое, хрусталь и серебро, под стать диадеме. Муж поморщится, хрусталь и серебро — это неблагородно, но пойдёт, поскольку хоть и неблагородно, но дёшево. Поведет жена его, понятно, к Дювалю, решив, что если уж диадема из серебра и хрусталя, то серьги пусть будут с бриллиантами. А позже можно будет к бриллиантовым серьгам добавить и бриллиантовую диадему.
Придут они к Дювалю, ювелир возьмёт в руки диадему и скажет, что да, у него есть серьги к этой диадеме, двадцать тысяч рублей.
Как двадцать тысяч, спросит Пушкин, рассчитывавший рублей на двести, на триста, много на четыреста. К диадеме серьги за двадцать тысяч? А сколько же стоит сама диадема?
Тысяч пятьдесят, не меньше, ответит честный ювелир.
Как пятьдесят тысяч, возмутится муж. За хрусталь и серебро пятьдесят тысяч?
Это не хрусталь, это бразильские бриллианты чистейшей воды. И бразильский же изумруд в тридцать пять карат. И не серебро это вовсе, а платина, металл королей, очень искусно выделанный. Если не спешить с продажей, можно выручить и шестьдесят тысяч.
Так будете брать серьги-то, спросит Дюваль. Он знает, что с деньгами у Пушкиных нехорошо, но наличие диадемы в шестьдесят тысяч (на самом деле в семьдесят, ювелиру ведь тоже нужно заработать) поднимет кредит Александра Сергеевича, и поднимет значительно, ведь серьги — не шампанское, они и сами по себе надежный залог.
Наталья Николаевна посмотрит искоса на мужа, и тот не выдержит, и скажет «подумаю».
А потом, уже дома, станет допытывать жену, откуда у неё эта диадема. А жена скажет: это подарок от заведения, что давно практикуется в отношении особых клиентов в лучших кофейнях Санкт-Петербурга, вроде серебряной ложечки или щипцов для сахару.
Хороши щипцы, вскипит муж, в пятьдесят тысяч! Но я же не знала, что в пятьдесят тысяч, резонно ответит жена. Я думала, что это хрусталь и серебро, рублей на пятьдесят, на сто. Ты же отдал господину Магелю стихов на полторы тысячи, вот я и подумала, что он хочет загладить свою вину. Я же не графиня А., не княгиня Б., и не Идалия Полетика. У них бриллиантов во множестве, вот они в них и понимают. А у меня никаких бриллиантов нет, вот я в них и не разбираюсь. С меня, бедной, и хрусталя довольно. И зарыдает громко и некрасиво.
Пушкин встанет перед проблемой: что, собственно, делать? Конечно, нужно вернуть подарок. Но почему барон Магель решил сделать подобное подношение? С Натальей Николаевной он ни разу не говорил: во время визита на дачу жена была больной и к гостям не выходила, на балу они тоже не разговаривали, а исполнить её портрет он, Пушкин, сам упросил барона, и отдал ему стихов изрядное количество в уплату.
Или барон просто передаточное звено, и подарок сделал кто-то другой? Кто? Этим «кто» может быть только один человек в государстве. Сам Государь. Но так ли это? И как быть с женой? Ей и в самом деле нужно бриллиантов, она этого достойна.
И Пушкин решит поговорить со мной — завтра. То есть уже послезавтра. В пятницу.
«Morgen, morgen, nur nicht heute»
А вот дагерротип Оноре де Бальзака от 1842 года. Подумать только: проживи Лермонтов еще хотя бы год, и у нас была бы подлинная фотография!