Страница 33 из 78
Глава 10
На второй день по возвращении в Петербург ко мне зашел Денис с видом смущенным и неутешительным.
— Мустафа, кофию господину генералу!
Кофий был немедленно подан, благо приготовлен был только что.
— Садись, Денис, рассказывай... Что Пушкин? Поселился?
— Нет... Понимаешь... Я дом-то, ну так получилось, того...
— Продал, что ли?
— Проиграл. В карты. Нет, ты не беспокойся, плату за квартиру я верну, а то можешь и дальше жить с новым хозяином. Просто... Ну, что я буду звать Пушкина в чужой теперь дом? Да и вообще, — он махнул рукою.
— Проиграл? В карты? Кому?
— Догановскому.
— Кому-кому? — удивился я притворно.
— Есть такой... Играет порядочно. Ну, на днях мы с Пушкиным к нему зашли, у Пушкина с Догановским свои счёты. Сели играть. Я то выигрывал, то проигрывал, а потом чёрт дернул сыграть ва-банк. Думал, и отыграюсь, и деньги на новый журнал выиграю. А проиграл. Что делать? Ставлю дом против сорока тысяч в банке. Ну, это так говорится, денег там было двадцать тысяч, из них пятнадцать мои, и вексель на двадцать тысяч, опять же мой. Ставлю — и проигрываю! Дом. Пришлось переписать этот дом на него, на Догановского. Долг чести.
— Чести? А причем здесь честь? Честь — когда на страну напали, встать на защиту. А тут — отдать свой дом невесть кому невесть почему. И он не сорок тысяч стоит, а все восемьдесят, если не больше.
— Игра, брат, она такая... Я же и выиграть мог. Не повезло просто.
— То есть ты пятнадцать тысяч наличными проиграл, потомдом, и ещё должен по векселю двадцать тысяч? Долг чести? Я правильно понял?
— Ну... Да. Правильно.
— И когда переписал дом?
— Позавчера, за день до твоего приезда.
— И зачем ты сел играть?
— Ты же сам гусар, должен понять! Я не с человеком играю — с судьбой! Хочу знать, благосклонна она ко мне, или нет!
— Хочешь знать? Ты? Ты прошел не одну войну, жив, здоров, не увечен! Тебя боялся сам Наполеон! Ты — первый русский поэт! У тебя жена, дети, поместье, Государь пожаловал тебя генералом! Наконец, сейчас судьба подарила тебе дом! И ты хочешь знать, благосклонна ли она, судьба?
Денис промолчал.
— Вспомни пушкинскую Золотую Рыбку. Нельзя испытывать судьбу, нельзя! Она этого не любит. Обижается.
— Да я и не собирался. Как-то само получилось. Позвал Пушкин, пойдем, мол, у меня там дельце есть, свидетелем будешь. Вексель нужно было переписать, Пушкину, то есть, он должен Догановскому. А там слово за слово, банчок, ну, думаю, могу поиграть — до пяти сотен.
— А в итоге, значит, ни денег, ни дома. Гусар, а гусар, там канделябры на столе были?
— Конечно, были. Вечером же шла игра. Ночью.
— По-гусарски и поучил бы этого Догановского. Канделябрами.
— Нет, барон, в Петербурге так дела не делаются. Он чисто играл. Пушкин тому свидетель. И Языков там был из наших, из поэтов.
— Языков тоже?
— У Догановского многие бывают. Почти все.
— Значит, и мне пора.
— Пора?
— Я же тоже гусар. Пусть не генерал, а ротмистр, но разве это помеха? Ты, душа моя, меня проводишь?
— Провожу.
И вечером мы отправились на Большую Дмитровку, к Догановскому.
Нас впустили.
Квартира в бельэтаже, средних размеров, не генеральская. В гостиной — игра. Присутствует Пушкин, Жемчужников и пара неизвестных мне господ.
Хозяин же сидел в кабинете. В камине, не смотря на лето, горел огонь, на столе в канделябре светили две свечи.
— Я сегодня не играю, — сказал он. — Неблагоприятное расположение небесных светил. Попросту голова болит, и знатно болит. И перед глазами туман.
— Гемикрания, — сочувственно сказал я.
— Но Пушкин держит банк, и, если вам угодно провести время, прошу.
— Мы, собственно, не играть.
— Нет?
— Мой боевой товарищ, генерал Давыдов, выдал вам вексель на двадцать тысяч?
— То так.
— И ещё он поставил дом против сорока тысяч, и проиграл?
— Спросите у него.
Давыдов кашлянул.
— Я не спрашиваю, я уточняю.
— С какой целью?
— С обыкновенной. Вы ведь не успели оформить передачу дома?
— Это требует времени. Сегодня воскресенье, да и вчера... Завтра займусь.
— Таким образом, генерал Давыдов проиграл вам наличные, затем под вексель двадцать и дом против сорока тысяч. Я не спрашиваю, я подвожу итого. Двадцать плюс сорок будет шестьдесят?
— Тоже уточняете? Да, шестьдесят. Но что вам угодно?
— Мне угодно, во-первых, выкупить дом обратно, за сорок тысяч, и выкупить вексель за двадцать тысяч, это второе. Итого шестьдесят тысяч, — и я поставил на стол портфель.
— То есть вы хотите уплатить долг господина Давыдова?
— Правильно. Вы передаете мне вексель и бумаги на дом, я передаю вам шестьдесят тысяч ассигнациями, — и я достал из портфеля деньги, шесть пачек по десять тысяч каждая, «катеньками».
Вид денег произвел обычное действие. Прошла мигрень, прошла. Лучшее средство, рекомендую: крупная сумма денег на столе. Это же деревенька в сто двадцать душ. Весомо и зримо.
— Почему бы и нет? — сказал спустя минуту хозяин.
— Тогда позовите Пушкина и Жемчужникова, они будут свидетелями, что генерал Давыдов уплатил долг чести.
— Пушкина? Это будет чудесно.
И в присутствии Александра Сергеевича и Луки Ильича произошла передача денег.
— Прошу пересчитать, — сказал я.
— Я верю на слово.
— Я тоже, но деньги это любят — когда их считают.
Возразить было нечего, и Василий Семенович Огонъ-Догановский пересчитал деньги. Вышло это у него быстро, ловкость пальцев изумительная.
— Ровно шестьдесят тысяч, — подтвердил он.
— Деньги наши стали ваши, долги уплачены, — сказал я. Взял вексель и дарственную на дом, подошел к камину, и бросил бумаги в огонь.
— Ай, гусары, славные вы люди, — сказал Жемчужников. — Благородные! Умеете выигрывать, умеете проигрывать, — и посмотрел на Пушкина. — Непременно нужно выпить шампанского, не так ли, господин барон?
— В другой раз, господин полковник, в другой раз. Когда наш хозяин будет чувствовать себя лучше. И выпьем, и поиграем, и опять выпьем, и опять поиграем. А теперь извините, нам пора.
И я увел Давыдова. Он ведь и не прочь на радостях — шампанского. А потом и поиграть. Гусар всегда гусар.
Придется выпрямить кривую березу, как говаривал товарищ Ежов. Сам слышал.
Когда мы вернулись на Сорокинскую улицу, Давыдов принял решение.
— Я перепишу дом на тебя, — сказал он.
— А смысл?
— Ты заплатил — значит, теперь он твой.
— Остынь. Мустафа, сделай нам вечернего кофию, будь добр.