Страница 25 из 78
— «С отважным не пускайся в путь, чтобы он не был тебе в тягость, ибо он будет поступать по своему произволу и ты можешь погибнуть от его безрассудства», — процитировал я Ветхий Завет. — А безрассудство у Пушкина в крови. Смотри, журнал его делает самые первые шаги, как младенец, а он уезжает на месяц в Москву. Пусть, хотя и зря. Но вот он ни с того, ни с сего задевает Уварова, человека, который может ему помочь с журналом, но может и навредить, сильно навредить. Зачем? Да и вообще... кого он только не задевает, с кем не ссорится. Даже с твоим прежним патроном, князем Репниным, чуть не дошло до дуэли — и всё по вздорности характера.
— Об этом я слышал, — вздохнул Перовский.
— За полгода у него три конфликта, с князем, с Соллогубом и с Хлюстиным. Лишь благоразумие последних не привело к дуэли. Но повадился кувшин по воду ходить...
— Не желаешь ли пройтись? Покажу тебе сад и окрестности, — перебил меня Перовский, показав глазами на племянника.
— Охотно, — сказал я, — а то всё сижу, да сижу, то в коляске, то на станции.
И мы пошли в глубину сада, а племянник с мешочком денег и книгой — в дом.
— Рано ему такое слушать, — сказал Перовский. — Он же разболтает по простодушию, ему захочется показать перед приятелями причастность к литературным делам.
— Не беда. Мы ведь не против Государя злоумышляем, напротив. Впрочем, тебе, конечно, виднее. На твоего племянника, на молодежь вообще я возлагаю большие надежды. Но вернусь к делу. Помимо скверного характера у Пушкина как издателя есть другой недостаток: пустая мошна. На коротких кредитах журнал не поднять, тем более без союзников. И если он откажется от участия Одоевского и Краевского, «Современник» ждет печальная участь. Она и сейчас незавидна, у Пушкина семьсот подписчиков, что не окупает даже текущих расходов. А ведь есть и долги, большие долги... Ладно, то дело Пушкина, а я хочу другого: издать журнал прочный, на солидной основе. Не для того, чтобы изливать желчь на весь мир, а для того, чтобы его выписывали десять тысяч семейств — для начала.
— Губа у тебя не дура! — ответил Перовский.
— И никогда не была дурой, душа моя. Я ведь не призрачные замки строю, я строю крепкий дом на крепком фундаменте. Базис определяет надстройку. Между нами, я уже купил типографию, и сейчас её переустраивают по последнему слову европейской науки и техники. Будет качество, будет и количество. А кто дает качество? Качество дают люди. И вот мое тебе предложение: становись главным редактором будущего журнала!
— Я?
— Ты. Пригласим ещё и Краевского, и Одоевского, даже и пайщиками. Они будут отвечать за свои отделы — науку, домашнее хозяйство, моды и прочее, но капитаном корабля будешь ты.
— Ну, знаешь ли...
— Именно знаю. Такой человек, как ты, поведёт журнал к процветанию. Смирдин выбрал Сенковского, и очень умно поступил. Я уверен, ты Сенковскому не уступишь, более того, превзойдёшь. Средств у тебя будет достаточно. Я набросал деловой план нового журнала, посмотри, прикинь, посоветуй.
Перовский вздохнул.
— Я уже говорил, что собираюсь в Ниццу. Не развлечься. Доктора посылают. Говорят, срочно нужно лечиться.
— Лечиться?
— Чахотку у меня нашли. Вялую чахотку. А чахотка, она такая... Хоть и вялая, но без лечения сведет в могилу в два года.
— Вздор. Какая чахотка? Переутомление, может быть. Хронический бронхит тоже. Бросай курить, совершай моцион, и всё пройдет. Вот сейчас, прямо сейчас ты как себя чувствуешь?
— Чувствую? — Перовский остановился, прислушался к себе. — Чувствую отлично. Но это потому, что рад нашей встрече, первое. И кофий вызывает прилив сил, я это знаю, второе.
— А еще у тебя будет полезное, увлекательное и прибыльное дело, это третье. Увидишь, к осени следа от твоей чахотки не будет.
— Ты ж не доктор, барон.
— Ох, Алексей, кем только не приходится быть плантатору. И доктором тоже приходится. У меня, кстати, есть индейское снадобье, общеукрепляющее. Очень действенное. Лучше хины. Давай так: я еду в Москву, а ты три недели принимаешь это индейское средство, я тебе дам с подробной инструкцией. Через три недели на обратном пути я заезжаю к тебе. И ты решишь сам, лучше тебе, или хуже. Поедем вместе в Петербург, покажешься тамошним светилам, хотя как по мне, медицина сегодня — один процент науки, девять процентов заблуждений, и девяносто процентов откровенного шарлатанства. Три недели — вот что я прошу.
— Что ж, три недели, три недели — можно, — в голосе Перовского я услышал надежду. Надежда, она многое может. Очень уж умирать Перовскому не хочется. И не умрет. Ну, умрет, конечно, но нескоро. Весьма нескоро.
И мы пошли назад, к дому.
— А теперь... Теперь — самое главное. «Чёрная Курица» — ты её выдумал, подземную страну? Или...
На нашей ветви баньяна Алексей Алексеевич Перовский умер двадцать первого июля тридцать шестого года в возрасте сорока девяти лет в Варшаве, через которую ехал в Ниццу для лечения туберкулеза.Но вот что странно: на портрете кисти Брюллова, написанном весною того же года мы видим вполне здорового, даже цветущего человека (сравните с портретом Чехова).
Пушкин, посетивший Перовского в мае, за два месяца до его смерти, в письме жене ничего не пишет о болезни последнего, напротив, отмечает юмористическое поведение Алексея Алексеевича.В общем, не нужно ему ехать в Ниццу. Совсем не нужно.