Страница 14 из 78
Глава 5
Двенадцать трехсвечных канделябров на столе смотрелись внушительно: обед на тридцать шесть свечей — это благородно.
Но сегодня свечи были лишь в двух канделябрах. Правда, и за столом нас всего трое: хозяйка, госпожа Мануйла, урожденная графиня Гольшанская, я, барон Магель, и доктор пан Сигизмунд, шляхтич почтенного, но бедного рода, учившийся на врача в самой Вене.
— Так вы хорошо знаете моего мужа? — сказала графиня. Не спросила, а именно сказала, ответ мой её очевидно не интересовал.
— Мы служили в одном полку, — откликнулся я.
— А затем?
— А затем я уехал за океан, в Бразилию. И вернулся лишь недавно.
— То есть вы давно не видели моего мужа?
— Совершенно верно, давным-давно. Почти четверть века. Но мы переписываемся. В последнем письме, от декабря прошлого года, он и пригласил меня, буде на то случай, в поместье.
— Долго же вы добирались...
— Долго. Расстояния, знаете ли... Сначала письмо добиралось из России в Бразилию, потом я из Бразилии в Россию... Долго.
— Письмо позвало в дорогу? — усмехнулась графиня.
— В Россию-то? В Россию позвала сама Россия. Знаете, год за годом откладывал, откладывал, откладывал, а потом чувствую — пора! А здесь да, здесь вспомнил послание господина Мануйлы, и решил заглянуть. Есть о чём поговорить.
За спиной графини — два гайдука в чёрных с серебром ливреях. Внушительно.
Прислуживает за столом лакей лет шестидесяти, если не больше. Впрочем, расторопен и ловок.
Тяжелое старое серебро с гербом графов Гольшанских: осетр и орел. Странное сочетание. Но бывают, взять хоть бы герб фон Лейтгольдов.
По случаю поста обед наш проходил без вина и прочих излишеств, но уж что есть, то и будем есть.
Дед Алексея Мануйлы, Михаил, из купцов (и богатых купцов), в последний год правления Елизаветы был вместе с нисходящим потомством пожалован дворянством. Алексей же, получается, женился на натуральной графине, породнившись с родом и старым, и знатным. Девятнадцатый век, век капитала, да-с!
— Мой муж болен. Весьма болен. Мне тяжело говорить об этом,
пан Сигизмунд позже вам расскажет, — сказала графиня и покинула нас.
С ней ушли и гайдуки, унося один из шандалов. Другой оставили нам. Лакей принес два стакана тяжелого стекла, до трети наполненных чёрной как смоль жидкостью. Один стакан чуть красный на просвет, другой — чуть синий. Поставил перед нами. Мне — синий.
— Это рижский бальзам. Попробуйте, удивительный вкус. И, поскольку относится к лекарствам, «его и монаси приемлют в пост», — и он сделал маленький глоток.
— Словно ангел босиком по душе пробежал, — добавил он.
Я понюхал. Пахло миндалем. Ах, девятнадцатый век, девятнадцатый век...
— Не сладко ли будет?
— Чуть-чуть, чтобы оттенить горечь миндаля.
— Позже, — я вернул стакан на стол. — Так чем же болен мой друг Алексей Мануйла?
Доктор помрачнел.
— Сложный случай. У него меланхолия пасифик.
— Что, простите?
— Отвращение к войне и всему, что связано с войной. Вернувшись после усмирения Польши, он подал в отставку и поселился здесь, в Новом Замке. Не хотел видеть ни друзей, ни соседей, впал в мизантропию, в общем, проявил все признаки душевного нездоровья. И с тех пор графиня Гольшанская посвятила мужу свою жизнь: покинула свет и живет здесь практически затворницей.
— А вы?
— Я бедный дворянин. Меня наняли, мне платят, я слежу за состоянием больного. И, поскольку вы знакомы с господином Мануйлой по войне, я решительно против того, чтобы вы с ним виделись. Это может вызвать обострение, а во время обострения он опасен и для себя, и для окружающих.
— Печально слышать. Собственно, я хочу увидеть Алексея Яковлевича ещё и по делу, — я взял стакан, но пить не спешил. — Узнав, что я буду в этих краях, его тетушка попросила навестить господина Мануйлу, а потом рассказать ей, в каком он состоянии.
— Тетушка? — нахмурился доктор.
— Какая-то троюродная или четвероюродная. Седьмая вода на киселе, но она стара, и у неё нет других наследников. Был настоящий племянник, близкий, но в начале июня утонул. Пошёл купаться, и... Вот она, перебрав всю родню, и задумалась о господине Мануйле. Она не дворянка, купеческого рода,
Корастылёва. Возможно, Алексей Яковлевич о ней и не знает толком, но... Вот она и попросила узнать, стоит ли Алексей Яковлевич наследства, или лучше отдать монастырям. Монастыри, они такие... умеют увещевать.
— И велико предполагаемое наследство? — небрежно спросил доктор.
— Точно не скажу, я же не душеприказчик. Не меньше миллиона.
— Миллиона?
Слово «миллион» имеет власть над человеком. Услышав о миллионе, он, человек, чувствует себя словно заживо вознесшимся в компанию Еноха и Ильи, миллион невероятно окрыляет, возвышает и воодушевляет.
— Серебром, разумеется, — тоже небрежно ответил я. — Эти старинные купеческие семьи считают на серебро, не веря ассигнациям. Между нами, правильно делают. Но если я не увижу Алексея Яковлевича, то всё это богатство достанется монастырям. Ну, значит так угодно небесам, — и я поднёс стакан ко рту.
— Нет! Вы правы, это дамский напиток, — доктор даже как-то невежливо выхватил у меня стакан из рук. — По такому поводу нужно открыть бутылочку настоящего коньяка. Вы любите коньяк?
— Можно и коньяк, — не стал спорить я.
— Если необходимо, вы увидите господина Мануйлу. Но нам нужно будет дождаться часа, когда он пребудет в спокойном состоянии. Через день, возможно, через два. Вы ведь не спешите?
— До пятницы я совершенно свободен, господин доктор.
— И славно! Вы не пожалеете о своем решении, у нас здесь можно славно провести время. Простите, я вас покину на пару минут.
И он покинул.
Вернулся он не через две минуты, а через двадцать, но я был к этому готов. Сидел спокойно. Смотрел на портреты вельмож елизаветинских времён, украшавшие стены. На расписной потолок, повторяющий Снайдерса. На окна, в которых начиналась ночь.
— Я проведал больного. То есть господина Мануйлу. Сейчас он возбужден, но есть признаки наступающего улучшения. Болезнь протекает приступообразно, светлые периоды сменяются тёмными... Ах, где же наш коньяк? Гектор, каналья, где коньяк?
Лакей вернулся с бутылкой.
— Нет, не то. Принеси коньяк, что в сундуке, понял? — и, обращаясь ко мне, добавил:
— Гектор хороший слуга, но с возрастом немножко поглупел.
— Да пусть его, коньяк. Раз пост, то пост. Лучше расскажите мне о достопримечательностях замка.
— Достопримечательностях? Я не знаю. Это же новый замок. Молодой. Ему нет и ста лет. Если бы вы видели родовой замок Гольшанских!