Бланковый король

<p>

Бланковый король.</p>

   Произошла эта история в сорок четвертом году, весной. Наш полк в то время стоял на Украине, и мы быстро продвигались вперед. Немцы хоть и были превосходными вояками, устоять перед нами не могли, отступали назад, освобождая дорогу на Румынию.

   Не смотря на то, что за всю войну я услышал самые разные байки и невероятные истории, украинский марш запомню навсегда, как что-то исключительно особенное. Потому что события, произошедшие в маленькой деревне, в сорока километрах от Одессы, события эти... Лучше я расскажу, а вы уж сами судите, что они значили для меня.

   Итак, на дворе весна сорок четвертого, я капитан Советской армии, занял ту самую деревню и получил приказ дожидаться основных сил. Жители встречали нас приветливо, хотя многие солдаты догадывались, что не у всех на устах искренние улыбки. Это позже будут говорить, что перед врагами вся страна сплотилась, люди жертвовали собой ради общего дела. Бывало, местные прятали еду, бывало, отказывали в ночлеге. Такое случалось крайне редко, но случалось. А бывало, и это хуже всего, что люди давали и еду, и кров, но при этом прятали камень за пазухой. Улыбались, благодарили, суетились и при всем при том про себя проклинали нас, называли разбойниками, может даже гибели желали.

   Так вот, о жителях той деревне упрека не заслуживали: они, худые, бледные, с ввалившимися глазами, находили в себе силы радоваться триумфу народа. Но больше всех радовалась вдова, потерявшая на войне и мужа, и детей. Она всячески пыталась мне угодить, угощала куриными яйцами, предлагала переночевать у нее в хлеву, на стене которого немцы, то ли ради шутки, то ли по неизвестным мне причинам краской написали 815. Я принял ее предложение, и сам разместился в хлеву, вместе с двумя лейтенантами. С офицерами я был давно знаком, то были коренастый и широкоплечий грузин Сашка Мамедашвили и украинец Коля Лебедь. Им я доверял, потому и устроил с собой в хлеву - мало ли чего ночью случится.

   Хозяйка накормила, правда, кроме яиц и молока у нее ничего не было, ну да солдат не гурман, и на том спасибо. Зато голод, за время войны ставший моим верным спутником, отступил. Стало клонить в сон, глаза закрывались сами собой. Но время было ранее, да и не мог я ложиться спать, пока не проверю посты. По нашим сведениям немцы были далеко, можно было отдохнуть. Но бдительность на войне терять нельзя, потому я заставил-таки себя подняться, растолкал задремавших Сашку и Колю, потому как одному идти не хотелось, и вместе мы направились к постам.

   Деревня была небольшой, мы быстро ее обошли, проверив все посты, и уже собирались возвращаться обратно в хлев, к радушной хозяйке, когда мое внимание привлек маленький накренившийся дом. Тропинка к нему поросла сорняками, забор покосился, два огромных вяза накрывали его своей тенью, будто пытаясь спрятать от окружающего мира. Дому не хватало разве что курьих ножек, да частокола, на который насажены головы несчастных, чтобы признать в нем жилище лесной нечисти. Рядом стоял хозяин - высокий, мрачный старик, с густыми бровями и длиной - чуть ли не до пояса - черной бородой. Выглядел он так же отталкивающе, как и его дом: измазанный грязью серый балахон, жилистые, сухие руки, желтоватый цвет лица.

   Вступать в беседу с этим стариком мне не хотелось, поскорей бы пройти мимо да забыть о нем. Но мрачный взор мужчины заставил Колю остановиться.

   - А ты отец, почему не рад нам? Что хмуришься? Похоронил кого? - обратился к нему Коля, а в голосе слышались раздражительные нотки. Таков был весь Лебедь, любил он показуху, хотел, что бы к нему относились с уважением и любовью, вот и решил поругаться со стариком.

   - Некого мне хоронить, один я на свете, - бесстрастно ответил старик, переведя свой тяжелый, жгучий взор на нас. Его глаза были так глубоко посажены, что, казалось, их у старика и вовсе нет - только две дыры в голове, словно глазницы черепа.

   - Тогда не хмурься! Мы горя знаешь сколько повидали, и то улыбаемся, а ты глядишь на нас, словно смерти желаешь, - сказал Коля.

   Мне вдруг представилось, что старик скажет: "Желаю, и тебе, и друзьям твоим, и семье твоей, и народу твоему". От этой мысли я весь сжался. Но этого не случилось, он только ухмыльнулся, не сводя с нас взора.

   - Оставь его в покое, - вмешался Саша, который, не смотря на свое грузинское происхождение, по-русски говорил без акцента. - Пошли уже, поужинаем да спать ляжем.

   - Нет, погоди, - Коля уже завелся. Чем-то ему этот старик не понравился. - Я понять пытаюсь, - сказав это, Лебедь направился к забору, встал напротив старика. - Вот скажи отец, ты жизни не рад, или обижен на кого? Почему хмуришься-то? Я за войну только хмурых и видал, устал уже. Ты солдат-освободителей встречаешь, мы ведь за тебя, да за соседей твоих бьемся, и вместо того, чтоб улыбнуться, стоишь и сверлишь нас взглядом, будто и не рад вовсе.

   - В карты играешь? - неожиданно спросил старик, продолжая презрительно ухмыляться.

   - Карты? - переспросил Коля, не ожидавший резкой смены темы разговора. -При чем тут карт?

   - У меня колода есть, в пятьдесят два листа. Сыграем? - предложил старик.

   - Я за что с тобой разговаривал, старик? Я с тобой о жизни, а ты мне о картах! - Коля злился, казалось, готов броситься на старика с кулаками. И чего Лебедь завелся?

   - Нет-нет, дедушка, вы нас простите, но мы пойдем, - я ухватил Колю за локоть и потащил за собой, от греха подальше. Не нравился мне ни старик, ни его дом, ни враждебный настрой Лебедя.

   - Дед, - не унимался Коля. - А ты в революцию за кого был - за красных или белых? Контра поди, так ведь? Буржуй недорезанный!

   Старик продолжал ухмыляться.

   - Я в революцию в карты играл, хочешь, и тебя научу, - старик прошагал к калитке, отворил ее. - Заходи служивый, сыграем, а там, глядишь, и расскажу чего интересного. Про революцию, про войну, про себя, ты ведь этого хочешь?

   - А пошли, - принял вызов Коля. - В преферанс играешь, отец?

   - Нет, у меня дома играют только в винт. Проходи, и друзей своих зови, четверо нужны.

   Я посмотрел на Сашку, он пожал плечами и последовал за Колей, который уже оказался у дверей хаты старика. Мне ничего не оставалось, кроме как последовать за своими товарищами, хотя я прекрасно понимал - затея эта до добра не доведет.