Страница 6 из 60
- Слушай, хватит! - оборвал её Юра. - Я устал, меня вплетать в ваши семейные разборки не нужно, разбирайся с вашими Васями, штиблетами, мамами, папами сама, меня в покое оставь.
Катя замолчала, уязвленная тем, что Юра её оборвал.
- Правду говорят, добро не останется безнаказанным. Наслушалась хамств от мудака, где ночевать не знаю, куда идти дальше, понятия не имею, денег не копейки...
"Опять давит на жалость", - догадался Юра. На этот раз он не позволит ей манипулировать собою.
- Все понимаю, но помочь ничем не могу, - произнес он, мягко подталкивая Катю к выходу. Она отпихнула его от себя, бросила в его сторону хищный взгляд и вышла из комнаты.
"Надо будет сказать коменданту, чтоб больше не пускал эту истеричку", - решил Юра, переводя дыхание. Он подошел к своей постели, расстегнул замок на сумке, принялся доставать оттуда вещи и выкладывать их на кровать. Закончив с этим, он понял, что за день утомился и хочет спать. небрежно постелив простыню, Юра повалился на постель, сомкнул глаза и за одно мгновение погрузился в глубокий сон.
<p>
Глава 2.</p>
Поначалу Юра жалел, что рассказал Соколовой о звонках Штиблета. Если его родители действительно переживают за сына так, как рассказывала Катя, они заставят милицию приняться за поиски. И тогда Юру замучают расспросами. Ввязываться в эту историю у него не было ни малейшего желания.
Но прошло три сентябрьских недели, а никакого развития история со Штиблетом не получила. Юра благополучно позабыл о своем соседе, до сих пор к нему никого не подселили и положение, в котором он безраздельно владел комнатой, Хворостина полностью устраивало. Начало занятий привнесло свежести и обновлений в жизнь Юры. С ленью и расточительством, которым он всецело предавался летом, было покончено. Хворостин все время был чем-то занят. Для начала он устроился грузчиком в ночную смену. На полставки Юра работал в университетской библиотеке. Плюс ко всему этому старался посещать лекции и семинарские занятия, когда у него получалось. Сам себе он признавался, что выбранная специальность ему не нравится, но все-таки заставлял себя учиться, сам не зная, почему. Юра не собирался связывать свою жизнь с филологией. Однако, он хорошо помнил, как Ройт с характерным для него покровительственным тоном, предупреждал, чтобы Юра не опозорил его в университете.
"Меня там знают, помнят мои успехи. Твое имя будут напрямую связывать с моим. Не опозорься", - вещал Ройт, хлопая своими ярко-красными толстыми губами. Произносил он это таким тоном, словно Юра его уже подвел, и Семен прощал Хворостина. "Ты же не мой сын, - звучало между строк, - не удивлюсь, если облажаешься". Наверное, именно поэтому, в память об отце, Юра и старался изо всех сил. Хотя получалось не очень. Он-то и в школе не отличался сообразительностью, а здесь и подавно не поспевал за мыслью преподавателя. Но его средний балл был выше четверки и за все время обучения он "украсил" зачетку всего двумя тройками. Юра иной раз мечтал, как по окончанию учебы приезжает в Хельсинки, показывает свой диплом Ройту и матери, смотрит на Семена с ощущением собственного превосходства. Только ради этого стоило доучиться в РГУ до конца. Хотя Юра предпочел бы техникум высшему образованию.
Дожди в этом году начались рано, после десятого сентября Юра ни разу не видел солнца на небе. Плохая погода не отразилась на его настроении. Наоборот, по сравнению с концом августа оно улучшилось. Воспоминания о родителях больше не досаждали, Юра целиком и полностью погрузился в собственную жизнь, наслаждаясь блаженством эгоизма. Его забавляло приходить в университет с улыбкой на лице, когда все вокруг заспанные и мрачные. Жизнерадостность Юры некоторым даже досаждала, то ли из зависти, то ли еще по каким причинам, они пытались спровоцировать Юру на скандал, делали замечания на ровном месте, но Хворостин не поддавался. Однако так продолжалось только первые три недели. Двадцать третьего сентября Юре позвонила мама. Валя поссорилась с Ройтом, серьезно поссорилась. Он её прогоняет, жить ей негде, придется вернуться в Рязань - вот вкратце содержание разговора матери и сына.
Юра понимал, что возвращение Вали домой означало серьезные перемены в его жизни. Во-первых, он лишался поддержки Ройта - тот исправно пересылал ему раз в месяц сто долларов. Во-вторых, пять тысяч рублей, которые Юра имел с квартирантов, тоже отменялись. И того жить оставалось на зарплату - тысяча за библиотеку и четыре за грузчика. Валя в ближайшее время не устроится на работу, значит, придется жить на пять тысяч в месяц. Да и как быть с квартирой - Юре уже отдали деньги за два месяца! Теперь Хворостин жалел о своей расточительности летом. Он прокатывал по двадцать-тридцать тысяч на ровном месте, если бы откладывал деньги, то они с матерью могли бы продержаться, как быть теперь, он не знал. Выгонять квартирантов, возвращать им деньги, самому жить неизвестно на что...
Утром, двадцать четвертого числа, натянуть на лицо привычную улыбку не получилось. Юра вышел из общежития насупленным и злым. Он свернул на асфальтовую дорожку, стал подниматься по ступенькам.
- Юран, стой! - окликнул его кто-то. Хворостин нехотя повернулся, прикрываясь плащом от резкого порыва ветра. Навстречу ему, сильно прихрамывая на левую ногу, шел Толик Платонов. Он был низкий, стройный, с вечно взъерошенными волосами, далеко посаженными друг от друга голубыми глазами, девчачьим лицом и контрастировавшим с внешностью низким хриплым голосом. Толик представлял собой человека жизнерадостного, легкого на подъем, разговорчивого, но не болтливого. Юра с ним неплохо ладил.
Толик не относился ни к числу прилежных, ни к числу талантливых студентов. Жил он легко, не забивая голову проблемами, забывая о старых обидах за мгновение. Человек порыва, Толик позволял своим чувствам подхватывать его, словно оторвавшийся от дерева листок сентябрьским ветром, и кружить до тех пор, пока жар души не угаснет. Поэтому Платонов никогда не скучал, вечно ввязывался в авантюры и сомнительные предприятия, из которых, как ни странно, выбирался благополучно. Он не стыдился быть искренним, зачастую говорил то, что думал, пускай слова его оказывались совершенно не к месту. По понятным причинам, хорошим другом его сложно назвать. Попросишь о чем-нибудь, когда у Толика плохое настроение, он и послать может. Зато, если подгадать момент, можно уговорить сделать одолжение. На прямоту Толи обижались только поначалу, после к его излишне откровенным репликам привыкали, даже начинали намеренно интересоваться его мнением, когда требовалось услышать правду. Если ты выглядишь плохо, Платонов так и скажет. Если собираешься совершить глупость, Толик сразу охарактеризует твою деятельность соответствующими словами.