Терция

   - Что ты здесь делаешь? - строго спросил Коллатин. - Разве ты не должна быть на занятиях?

   Девочка не знала, что ответить. Про шкатулку, которую она сжимала в руках, и ключ, упавший на пыльную дорогу и предательски блестевший на солнце, Терция уже успела позабыть. Но Тарквиний заметил безделушку в ее руках. Отчего-то переменился в лице. Напускная строгость сползла. Ее сменило изумление.

   - Что это у тебя? - после нескольких секунд молчания выдавил Коллатин.

   - Шкатулка, - опустив глаза, произнесла Терция. Не смотря на то, что она не совершила ничего предосудительного, ей все же стало стыдно. И как это удается взрослым - внушать ребенку чувство вины, одним только взглядом, парой-тройкой слов?

   Тарквиний растерялся. Оглянулся на пожилого человека, с которым прогуливался в саду и заметил валявшийся в стороне ключ.

   - Позволь, Секст, - Тарквиний наклонился и подхватил один конец веревки. Она оказалась порванной. Ключ соскользнул и упал в пыль. Коллатин отбросил шнурок и поднял его.

   - Что это такое? - поинтересовался пожилой мужчина.

   - Так, одна фамильная легенда, - протянул Тарквиний. Подошел к дочке, наклонился к ней и прошептал:

   - Иди домой и жди меня, шкатулку поставь на стол и не своди с нее глаз, я скоро приду, - сенатор распрямился. - Понятно? - спросил он.

   Терция покорно кивнула и ушла. Тарквиний сжал ключ в руке и вернулся к прерванной беседе с пожилым мужчиной.

<p>

...</p>

   Выложенный мрамором пол, стены, украшенные мозаикой, свет, проникавший через узкое квадратное незастекленное окно через дверной проем из атриума, шкафы, под завязку забитые пергаментами, искусно выполненные мраморные скамейки у стен комнаты поверх которых лежали мягкие подушки, привезенные из Персии - таким был рабочий кабинет Коллатина, как его называли в Риме таблиниум. Взволнованный сенатор ворвался сюда прямо из атриума, положил шкатулку и ключ на стол около окна, закрыл двустворчатые двери обоих выходов из комнаты на засов, отчего внутри стало темнее, устроился пололулежа в роскошное кресло у стола, взял принесенные предметы.

   Тарквиний смотрел на казавшиеся простыми и незамысловатыми узоры, украшавшими шкатулку. Тонкие черточки переползали с крышки на боковые поверхности, змейкой прятались на дне. Ирригационные каналы - очень похоже. Может лабиринт? Тоже неплохо. Что же хотел отобразить художник, украшавший шкатулку, что вдохновило его на создание данного казалось бы незамысловатого, но при ближайшем рассмотрении, очень хитрого узора?

   Коллатин прекрасно помнил тот день когда он впервые увидел шкатулку. Он помнил, через что пришлось пройти странникам, решившимся отправиться на поиски этой полулегендарной вещицы.

   Россказни варваров оказались правдой - коробок колдунов существовал. Мир духов - говорили они. Мир безумия - называл его Тарквиний. Предприимчивый Коллатин видел перспективы, которые перед ним открывались, начни он использовать шкатулку теперь, когда все, что-либо слышавшие о ней мертвы. Он станет консулом, он поведет войска на пунийцев, не подарит им возможности первыми атаковать Республику. Он станет спасителем Рима, обессмертит свое имя и имя своего рода.

   Тарквиний небрежно отмахнулся от неисполнимых желаний. У него не было сыновей. Старшая дочь погибла, передать политическое наследие некому. Такая опасная вещь, как шкатулка не должна принадлежать смертным. Ее создали боги для себе подобных. Гордецов, подобных сенатору Коллатину, шкатулку уничтожит, раздавит, высосав все жизненные силы. Кажущееся всемогущество сменится бесконечным ужасом, страхом потерять власть, упустить из рук столь ценную вещь. Да и что в ней ценного? Может ли поклясться Тарквиний, что взаправду видел то, что видел, может ли честно сказать, что больное воображение, яд, которым их пытались извести дикари, не сыграло с римлянами злую шутку. Увы, тех, кто бы смог помочь Коллатину вспомнить, не осталось в живых.

   Сенатор отложил шкатулку в сторону, взял ключ.

   Небольшой, но изящный. Кончик стержня раздваивался - такого типа замков Тарквиний не знал. Ручка ключа напоминала стилизованный четырехлистный клевер. Что хотел сказать кузнец, выковавший этот инструмент, когда подбирал такую форму? Удачу должен нести этот предмет или наоборот, проклятье своему обладателю?

   Тонкие, словно струйки родника, черточки тянулись вдоль металлического стержня, от ручки к кончику ключа. Коллатин был уверен, что как только он вставит ключ в шкатулку, черточки эти идеально совпадут с черточками на самой шкатулки, словно бы перетекут в нее.

   Сенатор сжал ключ в кулаке, желая ощутить необъяснимое, не поддающееся описанию чувство. Предвиденье, предсказание, предугадывание - всё не то. Просто ты помнишь, что произойдет. Знаешь, что делал, так, словно бы не в первый раз проживаешь свою жизнь, будто бы повторяешь действия в порядке, заведенном много веков назад. Не видение, не какая-то конкретная картина. Нет, что-то смутное, образы тусклые и расплывчатые. Несформировавшиеся мысли, воспоминания, прячущиеся где-то глубоко в бессознательном. Тарквиний помнил, что он испытал в тот памятный день, когда нести ключ доверили ему. Воспоминание о нападении дикарей, спрятавшихся на вершине ущелья и намеревавшихся завалить путешественников камнями.

   Тарквиний знал, что Гай Люций первым заметит длинные тени, отбрасываемые дикарями, знал, что наемники примутся натягивать луки, что он побежит к шкатулке, но его опередит другой участник экспедиции. Знал, что камни убьют почти всех, что Люций отнимет у него ключ и спасется, а он, будущий сенатор Римской Республики Тарквиний Коллатин, три дня проваляется в ущелье, чувствуя, как жизнь покидает его, пока к нему не спустятся горцы и не вытащат его из завала.

   Коллатин положил ключ на раскрытую ладонь, поднес его к самому носу, чтобы рассмотреть сложный узор. Удивительно, скольким пришлось пожертвовать ради такой мелочи? Сколько человек загубили себя, ради обладания этими безделушками? Во время потасовки с дикарями Тарквинию пришлось убить Люция и бежать. Когда же он вернулся назад, чтобы отыскать ключ и шкатулку, обнаружил, что они пропали - вероятно, дикари забрали все добро экспедиции. И вот, спустя почти тридцать лет, сенатор обнаружил его у своей младшей дочери - разве не смешно, разве не трагично?