Владимир Мономах

Западные рыцари предприняли одии поход на восток, потом второй. На Руси было доподлинно известно, что среди крестоносцев во втором крестовом походе был граф Гуго Вермандуа, брат французского короля Филиппа I, сын Анны Ярославны, а значит, его, Мономаха, двоюрод-пый брат; из Лотарингии рыцарей вели Готфрид Бульои-ский и два его брата Евстафий и Болдуин, норманнских крестоносцев возглавил брат Роберт - брат Вильгельма Рыжебородого, воины которого под Гастингсом убили английского короля Гарольда, отца Гиты, его, Мономаховой жены. Как все-таки тесен этот огромный мир…

Теперь Болдуин - король Иерусалимский, рыцари по-тоспили арабов, разъедаемых, как и Русь, внутренними

распрями, у Византии крестоносцы отняли Сирию, но натиск неверных на запад приостановлен. И началось такое наступление на восток от Великого моря, что омывает земли Испании до сирийских границ, значит, пришло время и Руси, которая в этой многовековой войне занимает как бы левое крыло сражения. Что-то не складывается у восточных владык, если повсюду уступают они свои земли. И силы их разобщены, не могут прийти на помощь друг другу.

Возок остановился. Старший дружинник из княжеской охраны подъехал к дверце, спросил князя, не хочет ли тот отдохнуть и пообедать - путь еще далек. Мономах вышел из возка, и пока дружинники расстилали под деревьями ковер, несли еству и питье, начал разминать тело, уставшее от долгого недвижения. Вдруг до слуха его донеслось равномерное побрякивание, словно кто-то бил слегка одним куском железа по другому. Князь прошел дубраву и вышел на опушку, где бродила одинокая корова, на шее которой действительно болталось привязанное веревкой маленькое било - два железных обрубка, и тут же Мономах увидел человека. Он стоял под деревом и во все глаза смотрел на незнакомого путника. Человек был одет в холщовую домотканую рубаху, подпоясанную такой же веревкой, что была завязана па коровьей шее; за плечами его был лук, а на поясе висел колчан со стрелами, здесь же около дерева стоял боевой топор - оружие русского воя-пешца.

– Ты чей? - спросил Мономах, прищурившись и тем самым еще лучше разглядывая человека.

– Переяславский, из пригородной слободы смерд князя Владимира Всеволодовича, - сказал человек.

– И что же ты здесь делаешь с луком и боевым топором, - мягко усмехнулся князь, - говяда пасешь?

– Нет, господин хороший, - отвечал человек, - я не пасу говяда, а гоню его к себе в слободу из дальнего села, купил по случаю, а лук и топор всегда со мной - кому же охота быть полоненным половцем.

– Так и ходишь в поле?

– Так и хожу, и за сохой, и за бороной…

– Добро же тебе жить так-то.

– Не жалуюсь, господин хороший, но уж больно половец насел, что ни лето, то выход за выходом - сколько домов уже спалено, сколько лошадей и скота угнано!

– Прощай же, - сказал Мономах, - может, свидимся скоро, как звать-то тебя?

– Звать меня Сшшо, а в крещении Василий.

– Ну что ж, хорошее имя, меня-то тоже в крещении Василием звать.

Мономах повернулся и пошел прочь.

Потом, уже приехав в Переяславль, он не раз еще вспоминал эту встречу в дубраве и своего вооруженного смерда, который перегонял говяда по его княжеским владениям, ожидая сечи с половцами и плена в любой час своем жизпи.

Осень и зиму Мономах провел в Переяславле, тщетно ожидая согласия князей на договоренный поход в степь.

Он посылал гонцов в Киев и Чернигов; Святополк и Святославичи отмалчивались, но не отказывались от похода. В середине зимы Мономах двинулся в Смоленск. Он несколько лет не был в этом городе, где совсем еще недавно сидел Олег Святославич, отрезанный им от родного Чернигова, от связей с половцами, и теперь Мономах хотел еще и еще раз утвердить киязей во мнении, что Смоленск - это прирожденный город Всеволодовой отчины. Была у него и еще скрытая цель. Ои вызвал в Смоленск сына Мстислава, князя новгородского. Тот подтвердил, что люди Святонолка бегают по Новгороду, требуют, чтобы город вновь отошел к киевскому столу, приспешники, Моломаха бьют их, но покоя в Новгороде нет. Все пити смут и беспокойств идут в Киев, а это значит, что упрямый Святополк не отступится, пока вновь не nor садит в Новгороде киевского наместника.

Мстислав епдел в горлице напротив отца - невысокий, широкоплечий, с темными, глубоко посаженными глазами, которые смотрели из-под густых черных бровей ухватисто и быстро; темные жесткие волосы его, несмотря на молодость, уже кое-где тронула седина. Новгородский князь слушал, что говорил ему отец, иногда переспрашивал, бросал быстрые короткие вопросы. Мстислав никогда ни в чем не сомпевался, был тверд и жесток в решениях, ретив и исполнителен во всем, что ему наказывал отец.

А Мономах неторопливо, с мягкой усмешкой плел свою нить: «Святополк за участие в походе против половцев будет торговаться, просить в обмен новгородский стол, предлагать Владимир-Волынский, возможно, придется ему уступить, иначе будет новая распря». Мстислав внимательно слушал. «…Но и отдавать Новгород из нашего дома нельзя, уже долгие годы, начиная от отца Всеволода, владели мы новгородским столом. Новгород прикрывает с северо-запада наши ростово-суздальские земли, а вместе с ними, со Смоленском и Переяславлем составляет половину Руси. Надо осторожно поговорить с боярами, с владыкой, с гостями, хотят ли они отдать город в руки Киева».

Мстислав понимал, что отец затевает хитрое дело, хочет руками самих новгородцев, не споря со Святопол-ком, оставить за собой Новгород и вовлечь Святополка в общерусский поход в степь. Мстислав понимал ташке, что все это опасная, острая игра, которая неизвестно чем кончится, но он привык доверяться отцу и обещал ему сделать все, как он советует.

Начало 1101 года Владимир снова провел в Пореяс-лавле, ссылаясь гопцами с двоюродными братьями, а поздней весной, оставив Гиту чреватой десятым но счету ребенком после семи сыновей и двух дочерей - Марии и Евфимии, отправился по своим северным владениям - сначала снова в Смоленск, а потом в Ростов, чтобы самолично подготовить зкшско к будущему походу. Смоленская и ростово-суздальская дружины были ему хорошо известны, и его заботой в этом краю были прежде всего пешцы, вооруженные ремесленники и смерды. Уже во время прежних боев со степняками он приметил, что половцы, лихо сражавшиеся с конными русскими дружинами, не выдерживали спокойных, неторопливых действий простых пеших воев, яростные конные наскоки разбивались об их сомкнутый щитами строй, о выставленные прямо в конские груди копья. Свою железную хватку пешцы показали даже во время злосчастпой битвы у Треполя, задержав на берегу Стугны половецкую конницу. И теперь Владимир хотел перебрать все свои волости, вычислив вместе с посадниками, тысяцкими и сотскими количество воев, которых можно было здесь собрать, а также распорядиться о том, чтобы пенщев хорошо вооружили, чтобы были у них с собой и топор, и копье, и щит, и лук со стрелами.