Дети Аллаха

– Идем, – Бутрос подхватил Самира под мышки и поставил на ноги, Ильяс вскочил сам. – У нас есть свободная комната, пусть маленькая, но чистая. И окна… мы вставим. А о матери и сестре не беспокойтесь, мы о них позаботимся. Не бойтесь.

Самир глянул туда, где из-под ткани торчали ноги в розовых носках с покемонами, и сам пошел следом за сапожником, зато брата взял за руку – просто на всякий случай. Ильяс такой – лучше за ним присмотреть.

Пустота колыхалась внутри, как исполинский аэростат, и в то же время придавливала к земле. Конечно, у них есть свой дом, и они туда обязательно вернутся, но не сегодня, а завтра… Горло сухое, синяки со ссадинами ноют слишком сильно, ноги дрожат, так что сейчас он мало на что годится, да и Ильяса надо пристроить.

Завтра утром обыскать развалины, найти все ценное, забрать то, что можно восстановить или продать…

Они двое, они семья, они выжили и должны жить дальше.

Хотя бы для того, чтобы отомстить.

Глава 2

Горячее небо изрыгало зной. Он обжигал голову, но Самир все равно чувствовал, что ему холодно. Ледяной сыростью тянуло из могилы, похожей на воронку, возникшую рядом с их домом.

Ильяс всхлипывал, опустив голову на грудь, и сапожник Бутрос успокаивающе похлопывал его по плечу. Умм-Насиб, его жена, вытирала слезы, как и многие другие женщины; мужчины выглядели мрачными, кое-кто сжимал кулаки и шепотом ругался.

В результате позавчерашнего налета в их квартале погибло шестеро.

– Аминь! – торжественно произнес облаченный в епитрахиль и фелонь отец Григорий, и вслед за ним тот же возглас повторили все, от передних рядов до задних. – Аминь!

Самир смолчал, но перекрестился: указательный палец ко лбу, к груди, а затем от левого плеча к правому. Только не ощутил ничего: ни радости, ни облегчения. Словно пустота, появившаяся внутри два дня назад, поглотила светлые чувства, оставив только боль потери, отчаяние и ненависть.

Ильяс всхлипнул громче, поднял голову.

Священник подал сигнал, и гробовщик опустил крышку, пряча то, что осталось от их матери. Сестру упавшими камнями изуродовало до такой степени, что ее пришлось хоронить с закрытым лицом.

– Как же так? Ну почему… Оно же… – запричитал Ильяс.

– Молчи! – одернул его Самир. – Ты взрослый!

Двенадцать лет – уже не мальчик, особенно теперь, когда они остались вдвоем.

Мужчины крякнули, подняли гроб на веревках, и он мягко скользнул в холодную тьму. На мгновение завис на краю видимости, а затем исчез, растворился, пропал навечно.

Самир опустил веки, думая, что сейчас должны вернуться слезы, высохшие утром. Да, позавчера в доме у Бутроса он немного поплакал после того, как заснул Ильяс, тихо, кусая себя за кулак, чтобы никто не услышал, но на следующий день глаза его стали сухими, точно песок из сердца пустыни, где не живут даже змеи и шакалы.

Сегодня он думал, что это – навсегда.

– Покойся с миром, во имя Господа, – сказал отец Григорий, и первый ком земли ударился о крышку гроба.

Звук этот показался Самиру громким, как разрыв бомбы.

Он неуклюже, едва не упав, наклонился, нащупал кусок твердой, словно камень, глины, и бросил его. То же самое сделал Ильяс, к могиле двинулись Бутрос, Умм-Насиб, другие соседи, все жители их маленького квартала, зажатого между мечетью шейха Мансура и старой крепостной стеной, уцелевшей чуть ли не со времен крестоносцев.

Самир отступил, давая дорогу, и голова его закружилась, показалось, что кресты на кладбище пустились в пляс.

Проклятый зной, что жжет макушку, но не в силах согреть сердце.

Вчера он один, оставив Ильяса под присмотром соседей, оглядел то, что осталось от дома. Стены из камней и глины обрушились, от их комнаты не уцелело ничего, сохранился угол кухни с печью и часть спальни матери, где в сундуке помещалось все ее имущество.

Самир открыл его, заглянул внутрь, и понял, что ничего полезного не найдет, а просто так смотреть на дешевые побрякушки, склянки, платья и платки он не в силах. Все это – напоминание о жизни, обратившейся в прах, что это тоже прах, а прах к праху, кость к кости, мертвое к мертвому. Сундук он засыпал камнями, а брату сказал, что ничего ценного не обнаружил.

И он не соврал. Они остались лишь с тем, что на них, без денег или еды, вдвоем. Даже сотовый телефон, старенький, еще с кнопками, один на двоих, погиб там, под завалами. Может быть, его даже расплющило в лепешку.

Затих стук земли о дерево, холодная черная яма превратилась в углубление, а затем и вовсе исчезла.

– Да пребудет наша сестра со всеми святыми угодниками. Помолимся за нее, – произнес отец Григорий, и гробовщик принялся устанавливать крест, самый простой, из дешевого дерева.

Многие действительно начали молиться, и над кладбищем зазвучало нестройное бормотание. Ильяс захлюпал носом, пытаясь не отстать от других. Самир же лишь заскрипел зубами и отвернулся.

Встретился с сочувственным взглядом Азры и захотел провалиться сквозь землю. Куда угодно, хоть в ад, только бы она не смотрела на него желто-зелеными прекрасными глазами, словно на калеку!

Вон рядом ее мать, губы шевелятся. Никогда не упустит возможности повторить молитву, а крестится чаще, чем священник.

Но ни одна молитва не вернет мертвого. Ни одна.

Прощание закончилось, и Бутрос похлопал уже Самира по плечу тяжелой рукой, затем обнял. Прошептал в ухо что-то сочувственное и отошел, давая место следующему, и потянулись одинаковые лица, мужские и женские, одинаковые слова, от которых не становилось легче, зато возникало желание с криком броситься прочь.

Из круговорота сочувствующих вынырнула Азра, и ему стало еще хуже.

– Они сейчас с ангелами на небесах, – сказала она тихо и коснулась руки Самира, от этого прикосновения его словно ударило током.

– Спасибо, – сумел выдавить он, и она улыбнулась, мягко, словно Пресвятая Дева.

Азру оттеснила ее мать, затем ее отец, учитель. Сверкнули очки на его лице. Запах одеколона окутал Самира душным облаком, от него защекотало даже не в носу, а в горле и глубже, чуть ли не в сердце.

– Сын мой, – произнес объявившийся рядом отец Григорий. – Мы скорбим с тобой. Помни, что душа наша уповает на Господа: Он – помощь наша и защита наша; о Нем веселится сердце наше, ибо на Святое имя Его мы уповаем.

– Конечно, так – проговорил Самир, сам удивляясь злости в собственном голосе. – Буду уповать на Господа. После того, как отомщу.

Брови поднялись на лице священника, такие же рыжие, как его борода, он нахмурился. Гомон вокруг разом стих, стало слышно, как с той же мечети шейха Мансура птицей летит призыв:

– Спешите на молитву! Ищите спасения! Аллах велик! Аллах велик!

– Кому ты собираешься мстить, дорогой, клянусь своими усами? – осведомился сапожник Бутрос, изумленно моргая.

– Тем, кто приносит смерть, – Самир ткнул вверх, в беспощадно-голубое небо. – Которые там, на самолетах… до них мне не добраться, но как насчет того, кто убил отца? Ведь вы знаете, кто это сделал! Просто не хотите, чтобы все было как десять лет назад!

Тогда ему не исполнилось и пяти, но запомнил он все хорошо – стрельба и крики, рев озверевшей толпы, испуганные лица взрослых, кровь на мостовой и тела на земле, почти такие же, как позавчера.

Много позже он узнал, что погром начался из-за пустяковой драки на рынке.

– Бог с тобой, Самир, – начал отец Григорий. – Как сказано в Писании: «Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: «Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь». Ведь «Ибо вот, придет Господь в огне, и колесницы Его – как вихрь, чтобы излить гнев Свой с яростью и прещение Свое с пылающим огнем».

– Ты что! Ты что! – испуганно зашептал Ильяс, дергая брата за рукав майки. – Замолчи!

Он всегда боялся сказать что-то против взрослых, а когда его ругали, даже зря, виновато молчал, понурив голову. Самир же возражал, горячо и яростно, обижаясь на несправедливость, и получал обычно вдвое больше.