Дети Аллаха

Речь его лилась гладко, внутри пузырилось ликование – он, добился, сделал!

– Но ведь они сожгли церковь! – воскликнул Ильяс, когда Самир наконец замолчал.

– Да, но они нам не враги, – отозвался тот. – Разве они убили маму и сестренку?

Насчет отца у него имелись подозрения, но о них Самир решил промолчать – нечего говорить, если сам не уверен.

– Ну, я же… – Ильяс смутился, на это он не знал, что возразить. – Но что тогда? Если мы поступим, как ты хочешь, то нам придется отсюда уйти? Где мы будем жить? Что есть?

– Там поддерживают своих еще лучше, чем у нас. Нам дадут оружие, представь! Нас научат не бояться! – воскликнул Самир, и в этот момент он верил каждому слову. – Тебе не надоело трястись от страха?

Как вообще можно сомневаться, если с одной стороны – покорные, жалкие люди, боящиеся даже поднять голову, способные лишь молиться и ныть, а с другой – отважные и умелые бойцы, готовые схватиться с кем угодно, которых уважают все, даже те, кто не одной с ними веры?

Стоило только вспомнить похороны или то, что он видел, когда их вытащили из-под развалин, – два покрытых тканью тела, ноги в носках с покемонами – как руки сами сжимались в кулаки, сердце наполнялось ненавистью, корежило от желания стиснуть горло того, кто это совершил!

– Ну я же… Оно само… – забормотал Ильяс.

– Само? Вот, смотри! – и Самир задрал майку, показывая, что на нем нет креста.

Ильяс отшатнулся, оттопыренные уши его порозовели, челюсть на самом деле отвисла, глаза стали размером с апельсины.

– Нет!! Как?! – закричал он. – Брат?!

– Да, я сделал это, – проговорил Самир с показной гордостью, хотя ощущал в этот момент скорее неуверенность: может быть, он погорячился, может оно не стоило того. – Что в нем толку, если он помешает нам с тобой отомстить? Ведь ты со мной, ты мне брат?

– Нет, нет, я не могу пойти на такое! Упаси Господь! – Ильяс вскочил, будто вовсе собрался убежать. – Его же папа с мамой на меня повесили! Это же!.. Он же настоящий! Неужели ты не понимаешь?!

– То есть ты бросишь меня?

– Это ты бросаешь меня! Всех нас! Память о родителях! Я тебя… я тебя ударю! – Он плакал, уже не стесняясь, подпрыгивал на месте, маленький, тощий, с длинными руками, но зрелище это не смешило Самира, не удивляло, оно вызывало у него боль.

Подсердечную, тянущую, словно от воткнутого под ребра ножа.

– Вот тебе раз, – сказал он, опуская майку. – Ну что же, я думал, мы всегда…

– Это ты захотел бросить всех! Ты поругался с отцом Григорием! Зачем?! Зачем?! Вернись, брат! – Ильяс и в самом деле замахнулся, точно для удара, но в следующий момент опустил руку. – Я тебя прошу-у… Не уходи-и… Нет! Нет! Что ты делаешь? Пожа-алуйста!

Самир встал, отряхнул штаны.

– Пойдем, – сказал он. – Скоро стемнеет.

Ильяс всхлипнул еще несколько раз, сгорбился и пошел за старшим братом. Проходя мимо могилы родителей и сестры, он перекрестился, бросил на Самира полный надежды взгляд.

Кладбище осталось за спиной, показался остов горелой церкви.

Едва пожар закончился, отец Григорий объявил, что все равно будет служить внутри, что они должны отремонтировать здание, собрать для этого деньги, продать все, если нужно… На недовольный ропот он не обратил внимания, и тут же, не дожидаясь утра, полез в дымящиеся руины – спасать иконы и богослужебную утварь.

С тех пор каждый день он без сна и отдыха возился на пожарище, стараясь придать тому, что осталось, видимость храма.

– Обойдем, – сказал Самир, которому не хотелось встречаться со священником.

Они свернули в переулок и наткнулись на Умм-Насиб, что спешила навстречу с сумкой в руке.

– Вот вы где! Святой Иоанн Милостивец! – воскликнула она. – А я вас ищу! Заходила в трапезную, там сказали, что вы ушли…

Самир вздохнул – наверняка его опять будут уговаривать покаяться перед священником, извиниться и принять наказание, честно поработать во благо общины на том же пожарище. И так все уши прожужжали, и Азра, и остальные, и даже родной брат!

– Великая радость, Господь услышал наши молитвы! – Умм-Насиб перекрестилась. – Есть возможность всем нам уехать в Европу, к единоверцам, туда, где нет войны, где никто не сжигает храмы! Она и раньше была, вот только отец Григорий все возражал! Теперь только сдался! Сначала автобусами до Ливана, а там самолетами, прочь отсюда!

Самир ощутил, что его ударили под ложечку.

Уехать, бросить родину, ту землю, где их предки жили тысячелетиями, проливая пот и кровь? Оказаться на чужбине, где ты никому не нужен, где все иное, незнакомое, где ты человек второго сорта?

«А здесь что, первого?» – спросил голос внутри головы.

«Но здесь у меня есть цель! – возразил Самир сам себе. – Здесь я могу отомстить! Поехав туда, я отдамся в руки людям, которые посылают на мою страну самолеты! Кидают бомбы!».

Умм-Насиб говорила что-то еще, всплескивая руками, но он не слушал.

Бросил взгляд на брата, убедился, что тот слушает с развешенными ушами, губы уточкой, а глаза горят от восторга – как же, вожделенная Европа, где сколько хочешь сладостей и газировки, где можно достать комиксы какие хочешь, а не жалкие обрывки, как в Машрике, и телевизор в каждом доме, и сто программ с мультфильмами, и кино есть, а ведь они там никогда не были!

Отчаяние обварило внутренности, вольготно расположилось в сердце, просунуло толстую лапу в горло.

«Ну что же, придется делать все в одиночку», – подумал Самир.

И такая горечь заполнила его рот, словно он наелся острого зеленого перца.

Глава 13

Из Кошачьего переулка люди уехали всего три года назад, но выглядел он так, словно дома простояли покинутыми сто лет.

Самир оглядел вывеску над дверью, на которой ржавчина доедала остатки краски, и шагнул внутрь. Дверь закрылась за ним с тихим стуком, вспыхнул фонарик, купленный сегодня в Рыночном квартале, луч его уперся в облачко пыли.

Поперек тянулся широкий, обитый жестью прилавок, сбоку, у окна на нем покоился огромный котел. Стену за прилавком украшали многочисленные полки, где некогда громоздились бутылки с оливковым маслом, куски мыла, ведерки с крупами, штабеля из консервных банок.

Самир хорошо помнил «Бакалейную лавку Шуши», где можно было купить все, что угодно, от уксуса и соли до ратля[7] -другого настоящего хорошего кофе из Африки, за которым они с отцом сюда и заходили. Но ему казалось, что это совсем другое помещение, тут никогда не стояли мешки с рисом и чечевицей, в том ящике не лежали бутылки лимонада, закопанные в лед, и здесь всегда царило запустение, властвовали пауки и крысы.

Он обогнул прилавок, убедился, что люк в полу находится там же, где всегда. Подцепил железное кольцо, и потянул так, что захрустело в спине, но ничего не добился, только ободрал кожу на пальце.

В детстве маленькому Самиру казалось, что там, под люком прячутся чудеса: кувшины с джиннами, сундуки с сокровищами – иначе как без того и другого Шуша ухитряется держать в лавке столько разных предметов?

Но Шуша уехал и забрал чудеса с собой, оставив пыль и пустоту.

Такая же затхлая пустота царила и у Самира внутри, она поселилась там после очередного разговора с братом.

Тот, размахивая руками, заявил, что отправится с другими в Европу, что ему вовсе не хочется оставаться там, где нет ничего, кроме могил, развалин и постоянной опасности. Самир тогда с презрением ответил: «Хорошо, как знаешь, только я надеюсь, что ты не предашь родного брата», и ушел, не слушая оправданий.

Ушел готовить убежище, в котором он тихо отсидится, пока остальные не уберутся.

За пределы Крепостного квартала так просто не выйдешь, всюду после нападения поставили дозоры из мужчин, раздали оружие, какое только нашлось в домах, по окраинам пустили патрули. Да и если он ухитрится это сделать, место так легко не найдет, ведь и улицы знает хуже, и пока не нужен там никому, везде его воспримут как чужака и отнесутся враждебно.

7

Ратль – около 450 гр.