Русь неопалимая

– Ну, коли не наскочат на печенегов, доберутся. Аделю жалко, теперь уж вряд ли увидится с сыновьями, – посочувствовала Рогнеда.

– Да-а-а, а ты посчитай, сколь у нашего муженька сыновей! Вырастут, и начнётся между ними сеча за великокняжеский стол.

– Не говори так, Мальфрида, даже слушать страшно!

– Ага! Самой страшно, а ты забыла, кто мужа нашей гречанки-монашки извёл? Вот то-то. Родной братец, наш новоженец, чтоб у него там всё отсохло.

К вечеру, когда солнце клонилось к окоёму, все покрестились и почти разошлись с берега, а святые отцы еле передвигая от усталости ноги стали собирать свои церковные принадлежности. Владимир Святославич оставил своё многочисленное семейство и с тремя крепкими дружинниками пошёл на берег. Он широкими шагами спустился в Подол, подошёл к священникам.

– Спасибо вам, святые отцы, за великий почин. Пойдёмте ко мне в терем, в трапезной стол накрыт, поснедаем, медов отведаете моих, да брашно2.

Он направился в гору к воротам. Священники потянулись за ним. Владимир Святославич взглянул вверх на курган, увидел там головёнки сыновей своих и жён, приветно помахал им рукой.

– Наконец-то своих заметил новоженец наш, – ехидно молвила Мальфрида.

Княжичи в ответ дружно замахали отцу руками, закричали вразнобой каждый своё. Но ни одна княгиня и головой не кивнула.

Отужинав, священники поблагодарили князя и ушли. Жёны тоже разошлись по своим опочивальням, детей ещё раньше няньки-мамки увели и уложили спать. Проводив гостей, Анна пошла к себе в опочивальню, даже не оглянувшись на Владимира. Он посмотрел ей вслед и ухмыльнулся, налил себе хмельного мёду, выпил, встал из-за стола и, покинув трапезную, направился в опочивальню к Анне.

Анна, когда князь привёз её в свой терем, вначале была к нему холодна, но на своём ложе благосклонно принимала, да и могла ли она отказать князю, когда он выполнил ради неё требования её братьев и крестился, да ещё и дружину свою окунул. Князь понимая, что ей надо к нему привыкнуть многого от неё и не требовал, всё, что ему надо было, он получал от Рогнеды. Но время шло, и княгиня менялась. Теперь уже она с трепетом и волнением ждала его у себя в опочивальне, и когда он занятый неотложными делами не приходил, её сжигала ревность к его многочисленным жёнам. Владимир вошёл в опочивальню, горничная уже помогала Анне раздеться. Он, прикрыв за собой дверь, сказал:

– Выйди, я сам помогу княгине!

– Князь! Ты когда своих бывших жён отправишь по их уделам? А то дождёшься, что из-за них без Страшного суда прямым маршем за грехи в ад отправишься! Куда только Господь смотрит!

– Но Господь же сказал: «Люби ближних своих!»

– Не богохульствуй, князь! Господь сказал: «Возлюби ближних своих!»

– Так ты за моих бывших жён, лада моя, мне ад пророчишь? Ты у меня одна, к бывшим жёнам я ни-ни, уже давно ни ногой!

– Хочешь сказать, князь, что вот это всё только моё? – она обмахнула рукой по кругу его внушительную статную фигуру.

Он подошёл к Анне и сел рядом на её ложе. Осторожно обнял обнажённые плечи. Она показалась ему грустной. Её обаяние было сильнее, чем ему представлялось. Он тянулся к ней, как ребёнок тянется к новой яркой игрушке и, даже, не мог подумать, что это гордая, казалось бы, неприступная княгиня, уже вкусившая сладостных ощущений, которые давал ей супруг, ждёт его с нетерпением, сжигаемая страстным огнём.

– Аннушка! Ты чем-то встревожена? Скажи, может, я смогу тебе помочь.

– Я скучаю без тебя, а ещё ревную к твоим бывшим, – сказала она тихо, опустив глаза.

– Быль молодцу не укор, а тебя я не отдам никому, не продам за все сокровища земные. Мне за тебя заплатить мало станет жизни человеческой. Лебедь белая! Краса не-наглядная, солнышко моё! Мне нужна только ты, девочка моя, ради тебя я готов на что угодно! – улыбнулся он. – Давай, я помогу тебе раздеться.

– Нет уж… лучше не надо…, я сама…

Анна опустила голову. Она была молода и не знала, что тот огонь, который она вдруг с некоторых пор стала ощущать при виде князя, огонь любви и страсти, той страсти, которой предаваться с мужем не грех не только ради того, чтобы одарить его наследником, но и ради счастья быть с любимым. Она взяла его руку и положила себе на грудь, скрытую лишь тончайшим бархатом и прикрыла глаза. Владимир, почувствовав под своей ладонью упругую девичью грудь, почувствовал, как сильно бьётся её сердечко, обнял свободной рукой, нежную и стройную, тянущуюся к нему, как полевой цветок к солнцу и стал целовать, слегка прикасаясь к приоткрытым губам. Она, вцепившись в кафтан, притянула его к себе, и тогда Владимир стал целовать её так, словно завтра должен наступить конец света и надо всё успеть, потом отодвинулся, сдёрнул с неё рубашку, она быстро прикрыла руками груди. Он убрал её руки.

– Аннушка, не надо прятать от меня свою красоту, я же твой муж.

Она схватила покрывало, и прикрылась им.

– Я пока так, я потом…, потом, когда привыкну.

Князь смотрел на свою молодую супругу и будто кто-то перекрыл кислород. Это был тот случай, когда от женской красоты перехватывает дыхание и земля уходит из-под ног. Он быстро скинул с себя одежду, подхватил Анну на руки, положил на ложе, лёг рядом и крепко прижал её к себе. Они слились так неожиданно и естественно, что в первый миг даже этого не поняли, дыхание смешивалось, превращаясь в сладострастный стон…

Потом Владимир лежал, положив её голову себе на пле-чо и подумал: «Если бы я её не увидел, она стала бы женой другого мужчины. По утрам рядом с ней просыпался бы не я. Её сонную целовали бы не мои губы. Она такая красивая по утрам. И по ночам дарила бы наслаждение не мне. И не только по ночам. Ох ты! Чудны дела твои, Господи! – Он, вздохнув, положил свою большую ладонь на её голову и прижал к себе. – Моя…».

Владимир встал чуть свет, умылся, оделся и пошёл в свою молельню. Пламя свечей дрожало, расплавленный воск прозрачными капельками скатывался на серебряные подставы. В молельной было жарко и душно, пахло лада-ном. Князь молился истово, самозабвенно. Слова молитвы сами срывались с губ и падали в тишину клети. Закончив молитву, он последний раз взглянул на Спасителя, трое-кратно перекрестился, повернулся, толкнул небольшую, украшенную орнаментом дверь и вышел из клети. Во время молитвы никто не смел его беспокоить. В большие православные праздники они вместе с Анной ходили в церковь и стояли заутреню, а в простые дни он возносил молитвы к Богу в своей молельне, где стояли иконы и го-рели свечи. После завтрака он потребовал к себе течца. Переступив порог, мужалый отрок остановился, оглядел пустую людскую палату, увидев князя, вмиг сорвал шапку с чубатой головы.

– Звал, князь? – спросил он густым басом.

Князь удивлённо посмотрел на отрока и повёл бровью.

– Заутре двуконь беги в Новгород и передай Добрыне, чтобы он с сыном Константином явился в Киев.

Течец прибыл в Новгород и немедля, пыльный, грязный, уставший и голодный явился в терем к посаднику. Добрыня не стал с дороги его пытать, сначала накормил, напоил и дал отдохнуть. Через час пришёл в гридню, где отдыхал течец. Мужалый отрок, дремавший на лавке, услышал стук двери, открыл глаза и, увидев Добрыню, сел. Посадник посмотрел на молодого дружинника и позавидовал молодости, сколько дней вершнем отскакал, а час поспал и опять свеж и полон сил.

– Ну, давай, милостник, сказывай, с чем прибыл, что за нужда у князя объявилась, гнать тебя на другой край Руси!

– Великий князь тебя, Добрыня Малкович, к себе требует и непременно с сыном вместе.

– Во как! А нашто ему сдался мой Константин?

– Мне это неведомо!

– Ну что ж, стало быть, заутре и побежим в Киев, раз в нас нужда есть! Нонче отдыхай, сил набирайся на даль-нюю дорогу.

Владимир стоял на крыльце, когда услышал дробный перестук лошадиных копыт. Лошади остановились у ворот княжеского двора. Ворота открылись и въехали Добрыня с Константином и с ними течец, отправленный Владимиром в Новгород. Владимир встретил Добрыню радостно, обнял его и своего двоюродного брата Константина.

2

Брашно – еда.