Страница 3 из 6
Было ли регулирование и регламентирование на микро – и мезоуровнях обязательным и необходимым для устойчивого экономического роста? Теория Кейнса даже не ставила эту проблему, откуда можно заключить, что Кейнс не считал, что из микро – и мезоуровней рынка может исходить угроза общего коллапса при условии, что на макроуровне государственная политика обеспечила равновесие основных пропорций. Из логики Кейнса вытекало, что именно макропроблема – дефицит эффективного спроса – порождает институциональные деформации на микро – и мезоуровнях, ведущие к монополизации и угасанию свободной конкуренции.
На практике же микро – и мезорегулирование после Второй мировой войны доказало свою действенность в повышении устойчивости и динамизма той реальной системы рынка, которая существовала четверть века до конца 1960-х гг. и отличалась высокой степенью монополизации. Однако теоретического обоснования такой регламентации и регулирования для преодоления ФН не существовало. Имелось лишь понимание, что между микро – и макротеорией существует разрыв, что на разных уровнях экономики протекают разные процессы, связи между которыми существующая теория не улавливает.
За указанные четверть века на микро – и мезоуровнях развернулись процессы, создававшие предпосылки для формирования «новой экономики» и новой рыночной системы: НТР, развитие новых высокотехнологичных отраслей, образование обширного среднего класса, включившего не только мелких предпринимателей и служащих, но и высококвалифицированную рабочую силу; получили широкое развитие социальные программы – как государственные, так и корпоративные; на базе роста доходов сложился огромный рынок услуг и предметов длительного пользования. Широко децентрализованный научно-технический прогресс, поддержанный системой налогообложения и политикой, стимулирующей инвестиции сотнями специальных государственных программ, а также финансированием общего и профессионального образования, явился главным стимулятором децентрализации производства, конкуренции и роста, породил новое качество в отношениях между работодателями и наемным персоналом внутри фирм, а также новые характеристики конкурентных отношений.
В условиях резко возросшей сложности и динамизма рынка, глубоких структурных сдвигов стало все резче ощущаться сковывающее и тормозящее влияние государственного регулирования и регламентации. Это особенно проявилось в 1970-е гг., когда произошли нефтяные «шоки» и крушение Бреттон-Вудской валютной системы. На авансцену выдвинулись призывы к дерегулированию и переходу к «саморегулированию» рынка. Задним числом осуждалась и отвергалась вся предшествующая государственная практика как «ошибочная». При этом кейнсианству безосновательно приписывалась концепция «тотального» регулирования, включающего не только макро, но и микро – и мезоуровни. Предлагалось отказаться от регулирования на всех трех уровнях.
Процессы трансформации рынка, которые протекали в США в 1980-е и 1990-е годы, в руководящих кругах США и большинством экономистов рассматривались как путь к усилению гибкости, устойчивости и динамизма рыночной системы. В краткосрочном и среднесрочном аспекте это так, в общем, и было. Но в долгосрочном аспекте это был путь к саморазрушению, как это бывает со спортсменами, применяющими допинг.
И речь, прежде всего, идет об эрозии института доверия, о доверии субъектов рынка друг к другу, к устойчивости рыночного механизма, к государству, к общественной системе в целом.
Наиболее крупная теоретическая работа, посвященная проблеме неопределенности, «Риск, неопределенность и прибыль» (1921 г.) принадлежит перу американского экономиста Фрэнка Найта. Согласно этому ученому, в рыночной экономике, где господствует неопределенность, существенное значение имеет не процесс производства, а принятие решения – что и как производить. Предприниматель, берущий на себя ответственность за такое решение, диктует всю организацию производства и получает вознаграждение в виде прибыли. При этом неопределенность выводилась прежде всего из непредсказуемости рынка, его сложности. Тезис о непознаваемости хозяйственного механизма получил развитие в концепции «расширенного порядка» и «организованной сложности» Фридриха Хайека и у ряда других экономистов.
Как полное отрицание рыночной неопределенности можно рассматривать «теорию рациональных ожиданий» Р. Лукаса, доминировавшую в экономической мысли Запада на протяжении последней четверти XX века. Согласно этой теории, субъекты рынка принимают рациональные решения на основе полного понимания ими системы этого рынка как механизма совершенной конкуренции. Неопределенность способно внести только государство своей непоследовательной экономической политикой.
О концепции Ф. Найта и о современных тенденциях в теории неопределенности представители посткейнсианства Дж. Акерлоф и Р. Шиллер пишут: «По его (Ф. Найта – Ю. О.) мнению, риск можно измерить посредством математических вероятностей. Неопределенность же, напротив, измерить нельзя, поскольку не существует объективных критериев для ее выражения. Экономисты-теоретики до сих пор бьются над тем, чтобы понять, как люди обращаются с такой «настоящей» неопределенностью. Постепенно все такие исследования все больше смещаются в сторону поведенческой экономики. И здесь как нельзя лучше подходит фраза Джека Уэлча (бывшего президента Дженерал Электрик. – Ю. О.) про то, что он «нутром чувствовал», что поступает правильно: инвестиции делаются на основании интуиции, а не анализа. Этот подход распространяется на все общество, следуя законам психологии – в первую очередь, социальной»[7].
Психологическая направленность эволюции взглядов на неопределенность в рамках современного либертарианства проявилась в концепции бывшего председателя ФРС США А. Гринспена. Эта концепция состоит в том, что чем короче прогнозируемый период, тем неопределенность выше, поскольку в краткосрочном плане поведение субъектов рынка определяется их неустойчивой психикой, тогда как в более долгосрочном плане действуют уравновешивающие силы спроса и предложения.
Гринспен пишет: «Врожденная людская склонность переходить от эйфории к панике и наоборот кажется вечной: опыт многих поколений не смог ее искоренить… если участники рынка предчувствуют финансовый кризис, он вряд ли случится… А вот внезапные всплески эйфории или паники предугадать невозможно. Катастрофический обвал цен в черный понедельник (биржевой крах 19 октября 1987 г. – Ю. О.) стал громом среди ясного неба». И далее: «Поскольку рынки склонны к самобалансированию, рыночная экономика оказывается более стабильной и прогнозируемой в долгосрочной перспективе, чем в краткосрочной, при условии, что общество и его фундаментальные институты сохраняют устойчивость»[8].
Представление о том, что неопределенность рынка проявляется в его краткосрочной неустойчивости, а в долгосрочном плане саморегулирование рынка обеспечивает его относительную устойчивость не изменил позицию Гринспена, о чем свидетельствует его статья «Активизм», написанная в начале 2011 г. «Врожденная реакция бизнесменов и домовладельцев на неопределенность любого вида состоит в том, чтобы освободиться от занятий, требующих надежных предсказаний о том, каким окажется будущее. Экономисты определяют возрастание неопределенности по утолщению хвостов риска, увеличению амплитуды и учащению колебаний ожидаемой доходности на инвестиции. Более того, поскольку почти все человеческие существа избегают риска, мы придаем страху возможных потерь больший вес, чем перспективе возможной эквивалентной по размеру выгоды. Следовательно, с возрастанием неопределенности отрицательные отклонения хвостов риска увеличиваются в большей степени, чем положительные отклонения этих хвостов. Взвешенное интегрирование этих распределений дает норму дисконта, характеризующую ожидания будущих доходов на индивидуальные инвестиции. В соответствии с расчетами, премия на акции (дополнительная доходность, требуемая от акции сверх безрисковой нормы доходности), стала исключительно высокой. По оценке банка Дж. П. Морган, в середине 2010 г. она достигла максимума за последние 50 лет, но с того времени несколько понизилась»[9].
7
Акерлоф Дж., Шиллер Р. Spiritus Animalis. – М., 2010. С. 177.
8
Гринспен А. Эпоха потрясений. – М., 2010. С. 442. означает, в конечном счете, что неопределенность сводится к риску, как это изначально свойственно неоклассическому подходу. Даже кризис 2008–2009 гг.
9
Greenspan A. Activism. // International Finance. 2011. Рр.166–167.