Страница 11 из 13
Примерно тогда же он пришел к убеждению, что ему, как преподавателю юриспруденции, надеяться не на что. Недостаточность юридического образования в стране на некоторое время привлекала внимание более просвещенной части данной профессии, и в конце концов Общество Внутреннего Храма[99]решило, что следует предпринять попытку преподавать принципы и историю юриспруденции. Одним из самых ревностных сторонников этого плана был друг г-на Остина, г-н Бикерстет, впоследствии лорд Лэнгдейл. В соответствии с этим в 1834 году г-на Остина пригласили читать курс лекций по юриспруденции во Внутреннем Храме. Если бы это назначение было сделано при других условиях, он предпочел бы его любому другому, каким бы выдающимся и прибыльным оно ни было. К сожалению, оно не давало ему спокойствия и уверенности, которых он хотел. Его пригласили взяться за обескураживающую задачу – попытаться установить новый порядок вещей без определенной, хотя и отдаленной перспективы, которая обычно радует первопроходца в таком предприятии. Его назначение можно было рассматривать лишь как эксперимент. Эта неуверенность давила на него с самого начала. Как я уже сказала, он от природы был лишен способности ко всякой работе преходящего и временного рода, и для того, чтобы трудиться с бодростью и одушевлением, ему нужно было видеть перед собой долгий период непрерывного изучения и безопасность от изнуряющего беспокойства. Его шаткое здоровье и подавленное настроение требовали всяческой поддержки, и он слишком легко впадал в уныние от того, что, по его мнению, недостаток доверия к плану или к нему проявился в простом предварительном назначении.
Было также ясно, что те же причины, которые сделали несостоятельным назначение на должность профессора юриспруденции в Лондонском университете, действовали (возможно, в еще большей степени) и в Судебных иннах[100]. Нужно было создать спрос на нечто вроде научного юридического образования. Выдающиеся юристы, составлявшие украшение английского суда и адвокатуры (великие способности которых не ценились никем столь высоко, как г-ном Остин), были сформированы в рамках совершенно другого процесса, а молодые люди, вступавшие в профессию, были по большей части глубоко равнодушны к любым занятиям, кроме тех, что позволили их предшественникам занять почетные места и получать прибыль. Так, он был подавлен неудачей, лишен сочувствия к своим высоким и доброжелательным устремлениям или признания его ценности как преподавателя, взбудораженный противоречивыми обязанностями и измучен беспокойством о средствах к существованию, и неудивительно, что его здоровье заметно ухудшилось. Тяжелые лихорадочные приступы, которым он всегда был подвержен, становились все более частыми и сильными; и часто после тщательной и напряженной подготовки лекции он был вынужден в назначенный для ее прочтения день, посылать гонцов к джентльменам своего класса, чтобы объявить о своей неспособности присутствовать. Вскоре он понял, что бороться с такими препятствиями бесполезно. Он решил отказаться от борьбы, в которой не встретил ничего, кроме поражения, и искать неприметное, но спокойное убежище на Континенте, где он мог бы жить на очень небольшие средства, имеющиеся в его распоряжении.
Он покинул Англию с сильным чувством того неблагополучного положения, в котором оказался такой человек, как он, преданный исключительно истине и вечному благу человечества, в стране, где мирской успех является не только наградой, но и критерием добродетели; и где, если он не продвигается вперед по некоторым проторенным тропам, он не получает ничего, кроме пренебрежения и своего рода презрительного удивления. Он остро чувствовал это и сказал единственному человеку, с которым когда-либо свободно говорил о себе: "Я родился вне времени и места. Мне следовало бы быть ученым XII века или немецким профессором", – положение таких прославленных и почитаемых учителей, как Гуго и Савиньи, казалось ему самым завидным в мире. Материальная неполноценность такого положения по сравнению с доходами, получаемыми в этой стране от юридической практики, не была тем соображением, к которому его ум мог легко снизойти.
Он поселился в Булони, прожив там около полутора лет, когда Министерство по делам колоний через многоуважаемого и верного друга г-на Остина сэра Джеймса Стивена предложило ему отправиться на Мальту в качестве королевского уполномоченного, чтобы выяснить характер и степень недовольства, составлявшего основу для жалоб со стороны коренного населения этого острова. Он принял назначение, для которого действительно был особенно пригоден. Справедливость и человечность были частью его натуры и воспитывались разумом и обучением. Он не испытывал сочувствия к надменности господствующей расы и не был склонен снисходительно относиться к нарушениям условий, на которых Англия признала добровольную передачу Мальты ее жителями. С другой стороны, его проницательность, знание и строгое чувство справедливости делали его недосягаемым для фантастических схем или беспочвенных жалоб. С помощью своего способного и опытного коллеги г-на (а ныне сэра) Джорджа Корнуолла Льюиса он оказал острову услуги, которые не привлекли особого внимания в Англии, но с живой и нежной благодарностью вспоминаются на Мальте.
Он с удовольствием наблюдал, как все меры, рекомендованные им, принимались Министерством по делам колоний, и всегда с большим удовлетворением вспоминал о своей связи с двумя людьми, к которым питал столь искреннее уважение: лордом Гленелгом и сэром Джеймсом Стивеном. Но и здесь его ожидало еще одно разочарование. После реформы таможенных пошлин (которую много лет спустя сэр Джеймс назвал "самым успешным законодательным экспериментом, который он видел в свое время") и различных частей администрации острова, г-н Льюис был отозван в Англию, чтобы председательствовать в Комитете попечения о бедных, г-н Остин готовился приступить к более характерной для него области – правовой и судебной реформе. Однако лорд Гленелг более не занимал свой пост, а его преемник неожиданно прекратил работу Комиссии. Причины этого не назывались, как и внезапное увольнение г-на Остина не сопровождалось ни единым словом признания его заслуг. Их признание осталось на долю мальтийцев[101].
Действительно, крайне вероятно, что состояние его здоровья сделало бы его неспособным к работе, которую он планировал. Но он часто говорил мне, что, если бы, как он предполагал, Министерство по делам колоний хотело положить конец расходам Комиссии, он продолжал бы жить на острове в уединении и скромности, пока не внес бы некое подобие порядка в разнородную массу законов, завещанных сменявшими друг друга властителями Мальты. Однако, это удача, что ему не позволили взяться за дело, для которого у него не хватало сил.
Давая это краткое описание его беспокойной жизни и расстроенных планов, я лишь хотела показать, каковы были обстоятельства, заставившие его свернуть с пути, на который он вступил, и которым были заняты весь его ум и душа, и то, почему он, казалось, оставил науку, которой посвятил свои исключительные способности с таким пылом и напряжением.
Именно этот пыл и напряжение, эта полная поглощенность своим предметом делали для него невозможным в любой момент возобновить череду мыслей, от которых он был вынужденно отвлечен. Для его природы было свойственно разбираться с вопросами с затруднениями – почти с неохотой. Казалось, он испытывал какой-то страх перед трудом и напряжением, который, однажды овладев им, подчинит его с неизбежностью. Его часто призывали писать о вопросах, которые он изучал с серьезностью, уступавшей лишь тому усердию, которое он посвятил своей собственной самобытной науке, – например, о философии, политической экономии и в целом политической науке. Как правило, он уклонялся от этих обращений, но человеку, с которым у него не было никаких недомолвок, он обычно говорил: "Я не могу так работать. Я не моту ничего делать в небрежной манере". Он прекрасно знал свою силу и свою слабость. Он мог разработать тот или иной вопрос, требующий предельного напряжения человеческих способностей, с ясностью и полнотой, с которыми редко кто мог сравниться. Но быстроты ума у него не было. Когда он отдавался исследованию, оно овладевало им, как непреодолимая страсть. Еще в 1816 году он писал мне в письме о "трудностях, которые он находил в том, чтобы обратить свои способности от любого предмета, на котором они были долго и усердно сосредоточены, к любому другому предмету". И по той же причине, когда его ум однажды ослаблял хватку предмета, он с трудом мог ее восстановить.
99
Почетное Общество Внутреннего Храма (или Внутренний Храм) – одно из четырех профессиональных объединений адвокатов («барристеров») и судей в Лондоне, ответственных за подготовку, регулирование деятельности и отбор адвокатов к практике в судах Англии и Уэльса. – Прим. перев.
100
Название профессиональных объединений адвокатов и судей в Лондоне, одним из которых было Общество Внутреннего Храма. – Прим. перев.
101
«Таков был человек, – пишет один из мальтийских журналов в статье, извещающей о его смерти, – которому мальтийцы всегда должны быть благодарны за улучшение их положения как народа и за многие привилегии, которыми они теперь пользуются, и прежде всего за свободу печати, в силу которой мы пишем сейчас. Нельзя отрицать, что жители этого острова значительно продвинулись в масштабах цивилизации, как в политическом, так и в социальном плане, и стали в большей степени британцами в гражданском политическом устройстве и институтах, благодаря мерам, принятым по рекомендации Комиссии под председательством г-на Остина».