Восхождение в бездну

– Простите меня, люди, я подорвал доверие… – Стригой даже сейчас не о жизни своей думает, а о чести.

– С тобой мы разберёмся после, сейчас будь храбр, но не до безумия. На нас охотятся… – Табрис надел свой шлем, а в руку взял щит со спины. Его доспехи блеснули остатками света, устремив последний блик по острию гладиуса в пугающий туман. Всё вокруг разом стихло и исчезло, туман накрыл их с головой.

Слабые силуэты стволов деревьев замерли, даже мула не видно, что в стороне не двигается, оцепенев от страха. Во всей этой затаившейся тишине вдруг что-то заскрипело, да так близко и резко, что, кажется, дерево переломилось надвое, и тут же вновь затихло, следом – опять где-то в стороне, и опять затихло. В этих пугающих тресках ощущается присутствие чего-то неживого и до озноба холодного. Неожиданно хруст промчался волной вокруг и послышался звук резкого удара, как будто сухое дерево упало в стороне. Мул тут же заржал, и его голос затих уже вдалеке, а туман только клубами пошёл по сторонам, как густая пена.

– Создатель, – силясь духом, Люциан позвал его вслух. Сжав рукоять пернача двумя руками, он выставил его перед собой, как знамя паладинов. – Пусть рука моя верой тебе служит, пусть не остановит её нечисть, что не достойна даже взгляда Твоего. Пусть буду я карой твоей праведной, – он склонил голову, и в перначе почувствовалась дрожь. Рукоять задрожала, будто набираясь силы, и оголовье его раскалилось синим светом. – Мой путь праведный, и ступаю тропой веры к Тебе. – Люциан произнёс клятву, и его глаза вспыхнули неистовой синевой в непроглядном тумане. Он вскинул пернач над собой, что как факел залил синим сиянием оголовья поле грядущей битвы. Люциан со всей мощью обрушил его оземь, и удар прогремел громом, разогнав собой туман. Бледная вспышка разошлась растущей сферой света, и всё в миг затихло, погрузив лес в глухую тишину. Стало так тихо, лишь оголовье пернача перед ногами Люциана шипит в сырой земле. В воздухе повис запах грозы, пропитанный искрами, будто кристаллизуя напряжение материи. Порыв ветра оголил чащу, оставив всё те же сухие стволы, что бросаются в глаза в первую очередь, но вторая очередь, хоть и сразу не хочется верить, но наступает неизбежно следом. Полчища нечисти открылись взору конвоиров. Злые гнилые тела мёртвых эльфов стоят и белыми глазами пронизывают воздух. Только что их скрывал туман, теперь же они вышли на свет и от этого замерли, обозначив, что не деревья хрустели в тумане, хрустели кости этих мертвецов.

– Их здесь сотня, а может, и две, – Люциан вскинул вновь пернач на плечо и огляделся вокруг. Он не чувствует страха, а только предвкушает неизбежность боя, его мышцы сжались, как пружины, ожидая первого удара.

– Я не верил, что такое может быть… – шёпотом произнёс Табрис, теряясь в выборе первой цели для гладиуса из необъятной армии мертвецов. – Мёртвые встали.

Все как один гнилые, в лохмотьях одежды. У кого глаза белы, а у кого их нет: сгнили и вытекли, оставив следы, будто от слёз. Может, они и могут двигаться, но так и не поймёшь, стоят, не шелохнутся, вросли, как деревья.

– А почему они не нападают? – Люциан выставил вперёд пернач, устремив его оголовье в разложившееся лицо ближайшего эльфа, но тот никак не отреагировал, будто действительно мёртв.

– Мне кажется, они нас не видят, – так же тихо произнёс свою догадку Стригой.

– Ты это нашему мулу скажи, его они тоже не видели? – Табрис чуть повысил голос от напряжения перед ожидаемой битвой.

– Думаю, всё дело в тумане, – Люциан огляделся: как стена выстроились мёртвые эльфы вокруг, взяв в кольцо конвоиров.

– Тогда нужно уходить, пока туман не вернулся… – сделал заключение Стригой, потирая нос.

– Нет, мой юный друг, – Люциан усмехнулся и посмотрел сначала на Табриса, а затем на Стригоя. Ни у кого в глазах нет страха и уж тем более отчаяния, каждый готов биться. – Пока туман не вернулся, лучше их перебить.

– Поддерживаю, – Табрис только сказал, и Люциан с разворота перначом снёс двум мертвецам головы.

Сухие черепушки с гниющими мозгами разлетелись, как перезрелые помидоры. Тела их осыпались в тот же миг с каким-то бурлящим звуком из оставшейся шеи. Люциан сделал резкий разворот и обрушил оголовье в лоб следующему мертвецу, что разом рухнул под ним с расколотой головой. Следующий удар с подъёма через себя пришёлся мёртвому эльфу повыше, что тут же стал маленьким, в полгнома.

– Три удара, а четверых мертвецов уже нет, – Люциан опять усмехнулся, оглядывая Табриса, что так и стоит в ожидании боя. – Это не бой, а забава, Табрис. Бей их, представь, что это тренировка…

– Как жаль, что сегодня смажу гладиус не кровью врага, а только его гноем, – и тут же наотмашь срубил мертвецу голову. По блестящему лезвию волною полилась чёрная слизь вместо крови, и брызги её полукругом прошлись по остальным мертвецам. Мёртвый смрад поднялся вокруг. Так завоняло, что глаза режет, и тошнит, если неудачно вздохнуть. – Как же воняет от них, хуже ничего не чувствовал…

– Возьми, юнец, – Люциан поднял меч, что остался от павшего под перначом мёртвого эльфа, и протянул ему, – и присоединяйся, только не пей их кровь – живот болеть будет. Руби их, Стригой, туман вернётся – они тебя жалеть не будут, – орк принял меч из рук человека, и его глаза вновь блеснули волчьей лютостью. Рукоять легла как родная в крепкую руку юнца, и он, не теряясь, с размаху полоснул ближайшего мертвеца. Пусть бой с ними для него – как рубить трухлявое дерево без толку, но довольный оскал всё-таки расчертил ему лицо.

Удар за ударом, только и слышен хруст черепов под оголовьем пернача, падают мёртвые эльфы без сопротивления под ударами Люциана. Что ни удар, то новое тело с размозжённой головой осыпается на землю. Рядом с ним струи слизи из гниющих тел пускает Табрис, что, как ветер, машет гладиусом. Удар слева, удар справа, он косит одного за одним. Даже юный Стригой через раз валит на землю и режет головы, как скоту, этим мёртвым эльфам с какой-то извращённой радостью.

– Об этом слагать легенду будут, – вдруг возгласил юный орк в азарте бойни, – как мы втроём две сотни эльфов зарубили, – его глаза горят от переполняющей его радости, он чувствует себя героем.

– А кто слагать-то будет, Стригой, ты, что ли? – Табрис рассмеялся, щитом прикрываясь от брызг гнили в лицо.

– Я расскажу всем своим братьям о вашей славе в этой битве, – Стригой отрезал очередному эльфу голову и за волосы поднял её, показывая Табрису трофей.

– Ты, юный орк, считай, что нам троим крупно повезло, – Люциан остановился, сбившись со счёта, скольких положил. – Сомневаюсь, что в тумане у нас был бы хоть шанс с ними справиться…

– Пусть даже так, – Стригой откинул голову мёртвого эльфа и выпрямился. – Славная смерть, что принята в бою.

– Славная? – Люциан возмутился и подошёл к юнцу. – Да о твоей смерти никто бы не узнал, а если бы и узнал, то всего лишь пожалели бы очередного бедолагу, что в лесу бесцельно слёг, – он вдруг на миг опешил, ведь в своих словах услышал отца.

– Люциан, ты чего? – Табрис заметил его помутнение и окрикнул друга, тот слегка усмехнулся мимолётному просветлению и вновь пошёл бить мёртвых эльфов.

Ноги вязнут в гниющем болоте, что вытекает из обезглавленных мертвецов, от каждого удара под ногами их тел становится только больше. Люциан не пробивает себе дорогу из окружения, он истребляет их. Табрис также, срубая головы, зачищает всё вокруг, чтобы не пропустить никого. Они бьют так, чтобы наверняка, чтобы не поднялся никто, да и без головы не поднимется. Стригой то и дело глядит на этих двоих, восхищаясь силой людей. Пусть враг не сопротивляется, но какие удары у этих двоих – точные и сильные. Они бьют и не устают вовсе, уже сотня легла этих гниющих эльфов, а они будто только начали бить.

Вдруг где-то в стороне один мертвец выронил оружие сам по себе и продолжил стоять, но это привлекло внимание всех. Шумно оно рухнуло на землю, но сам мертвец будто продолжал смотреть в пустоту. Следом выронил оружие ещё один и сразу ещё, как волна пошло внезапное разоружение мертвецов.