Битва в кальсонах

И опираясь на этот расклад, который был для него более приемлем, нежели несколько туманный и далекий от его чаяний постулат «о взаимотворчестве двух начал, основанный на принципе любви», о котором ему и пытались донести архангелы в труде Клизовского1, но перевернули разнос, споткнувшись о низкий порог его восприятия, Ганеша наивно считал (отворачиваясь и суеверно пятясь от них в догму своей бесовской выпечки), что и на таких позициях сможет удержать любую ситуацию под локоток ото всех её падений на асфальте. Из-за щелей, которые та держала под каблуком, заходясь от двойственности его натуры.

Только и ожидая, когда же он уже там наиграется и наконец-то уже взлетит. Развернув над миром свои гигантские крылья самого совершеннейшего ангела, который только блуждал в этих краях.

Да и то – случайно.

Ну, хотя бы потому, что своими ярко-красными шторами, обоями с тёмно-красными розами и чёрно-красным ковром с восточными арабесками на полу снимаемая им студия сразу же Ганеше понравилась. Навевая ему воспоминания о той самой «красной комнате», которую Ганеша с первого же рейса постоянно пытался бессознательно воссоздать у себя в каюте. Чтобы и в рейсе чувствовать себя в ней, как дома. Ведь после того, как у него всё никак не получалось прыгнуть за борт, Ганеша наконец-то понял, что он, как постоянно вымирающий вид, записан заглавными буквами в «Красную книгу» Вечной Жизни. Предпочитая жить с тех пор в «Красном уголке». Чтобы это подчеркнуть! Хотя, заходившие к нему в гости моряки и находили его дом слегка «публичным». И всё искали, с усмешками, глазами красные фонари. Взахлёб махая воспоминаниями о «Розовых кварталах». И рассказывали ему свои забавные там (та-ра-рам!) истории. Так, что ему по долгу не удавалось их прогнать. Настолько сильно они проникались бодрившей его атмосферой.

Особенно – одну буфетчицу. Которую привлёк постоянно включенный им на полную громкость музыкальный центр и вечный «день открытых дверей». Сквозь проём которых и донёсся до неё, отражаясь по лестничным пролётам на третий этаж в надстройку, пока она мирно шла из кают-компании в душ, глубочайший вокал певицы Анни Муррей, включенный им, как всегда, «на всю катушку». Благо, что звучание его музыкального центра «Шарп» было просто божественным. Заставив её невольно замедлить шаг, прислушаться, найти в её зычном голосе нечто общее со своим музыкальным прошлым и пойти по этой трепетной «нити Ариадны» вниз. Безусловно, рискуя наткнуться в этом полутёмном лабиринте коридоров на какого-нибудь Минотавра.

Но увидев вместо него скромного Ганешу, расслабиться и, играючи постучав в и без того открытую дверь, с улыбкой напроситься в гости:

– Можно? Просто, дослушать песню.

Затем – альбом. И – расцвести душой!

А затем и другие, не менее прекрасные композиции, добытые им в Корее в музыкальных лавках.

И Ганеша, сидя рядом с ней, прекрасно её понимал. Даже глубже, чем она хотела.

Его самого. Ведь в море из-за постоянного давления сенсорного голода твоя психика постепенно становится буквально обнажена к прекрасному. Целиком и полностью! Готовая, в глубине твоей чуткой души, всем сердцем обнажиться перед любым, кто тебе таковым хотя бы просто покажется.

И только потом уже – и телом. Если до этого дойдёт (до этого дурашки).

Тут же получив от хозяина этого заведения – с ней беседы – бесплатный абонемент на его постоянное посещение.

– В качестве музы, разумеется.

– И не более того! – подхватила та.

Но неожиданно для самой себя, так завелась своими же рассказами о своих музыкальных похождениях по ресторанам, за которые тебе ещё и платят, а затем ещё и приплачивают, если ты соглашаешься снизойти со сцены – до одного из не самых простых смертных, чтобы забрать приготовленные им для тебя цветы и прочие знаки внимания на накрытой на столе поляне… Что тут же пожелала-ла-ла-ла завести (себе) хозяина. На высочайшую из вершин!

Который буквально отговаривал своих, столь же неожиданно зашедших к нему друзей, не покидать его:

– Ни в коем случае!

Выйдя с ними в туалет и в трёх словах обсудив сложившуюся у него на диване ситуацию. Поджав ноги. В ожидании того, пока их наконец-то уже оставят. Вдвоём.

Которая пошла после этого принять душ, вернулась и очень удивилась тому, что он их ещё не выгнал.

«Идиот! Я же сказала им всем, что иду в душ. Неужели – непонятно?» – лишь подумала она. Но решила для себя уже не сдаваться и сидеть там до посинения. Мол, не на ту нарвался!

Упрямо высиживая своё «золотое яйцо» несколько долгих дней в его каюте за красными шторами. Ровно до тех пор, пока её не покинут остальные матросы. Наконец-то оставив их между штор в спальном отсеке наедине. За столь же красными, но более плотными шторами из красного бархата. Бесконечно выслушивая то, как он добыл их ещё на складе во время работы грузчиком, когда он и его напарник Славик проникли в соседний склад, и каждый взял там то, что ему понравилось. С разрешения завскладом, разумеется! Которой было плевать на такие мелочи (которые нельзя было тут же продать). Особенно после того, как Ганешу однажды пригласили к завскладом на импровизированный в рабочей обстановке юбилей, и он тут же спросил, сколько той лет:

– Неужели – уже сорок?

Завскладом улыбнулась и просто ответила:

– Больше!

– Пятьдесят? – ещё сильнее удивился Ганеша. Искренне вытаращив глаза.

Та только улыбнулась. А её помощница Марина над чем-то своим засмеялась.

– Не может быть! – совершенно искренне отреагировал Ганеша. – Неужели – шестьдесят? Да, ладно. Вы меня разыгрываете! Где торт? Почему нет надписи?

И долго ещё не мог поверить.

Прощая ему после этого всё на свете!

Всегда и во всём с тех пор был виновен Славик. Даже если в тот злополучный день его и вовсе не было на работе. «То есть – как раз именно поэтому!» – подчёркивала завскладом.

А когда Ганеша уже увольнялся через пять с половиной месяцев работы для того чтобы уйти от них в моря, завскладом умудрилась отправить его «в отпуск с последующим увольнением». То есть – насчитав ему каким-то чудесным образом чуть ли не четыре зарплаты. За последние полтора месяца.

Ох, уж это женское сердце! Как легко его подкупить.

Особенно, если ты и не пытался это сделать. А просто наивный балбес! Которому «девушки» просто хотят помочь.

И пока Славик возился на складе с каким-то устаревшим оборудованием, Ганеша нашёл для себя и жадно схватил там рулон красного бархата. Из которого затем и сшил в море себе и сожителю шторки. Иглой и ниткой. Таская их из рейса в рейс.

Что просто завораживали матросов! Глядя на маленькие рожицы, образовывавшиеся на барельефе бархата. Этих немых свидетелей из потустороннего мира. Которые смотрели на них столь пристально, что даже матросам становилось жутко от этих взглядов. Пока он буквально умолял их не покидать каюту! Раньше, чем уйдет буфетчица. Иначе она его тут же изнасилует. На глазах у всех! Буквально заставляя моряков его, ну, блин, никак не понимавших, играть в игру «кто кого пересидит». Рядом с ней.

Не пытаясь уже и объяснить в курилке, что даже у бездетных женщин за тридцать грудь вроде бы всё ещё красивой и правильной формы, исполненной всё того же изящества и обещания захватить тебя новизной переживаний и непередаваемых (твоим товарищам) ощущений (сколько бы ни старался ты им на следующий же день живописать её волнующие очертания со всё столь же высокомерно вздёрнутыми носиками сосков), но что когда ты хватаешь за хвост удачу, словно ускользающую в небо жар-птицу, обдавая тебя лёгким жаром и румянцем на щеках, проникаешь-таки в её «святая-святых» и, целуя её, слегка касаешься одного из округлых приложений к твоему счастью, вдруг обнаруживаешь, что оно уже слегка дрябловато. Как воздушный шарик – через пару дней, проведённых под потолком после дня рождения твоего племянника. Запоздало понимая, когда твои эмоции предвкушения начинают медленно оседать, как и тот шарик, что ты слегка опоздал на праздник её жизни. Что её грудь теряет ту волнующую тебя в юности упругость. Как у всё ещё полной жизненных сил и самых светлых надежд девушки после раннего аборта. Переломившего чужим «жизненным порывом» (перешедшим в страсть) веточку её цветущей юности, сделав женщиной. Раз и навсегда. Буквально выпнув из «юношеской сборной»! Слегка расширив этим «пинком» её тазовые кости. Убивая её внутреннюю суть, а через это и её красоту. Что становилось ещё более обидно, когда ты пытался её коснуться. Буквально. Ощутив её на своих губах. И столь вероломно разочаровываясь в юношеских ошибках своей избранницы. Невольно начиная относиться к ней уже более поверхностно. Тут же меняя свое отношение к ней на более предвзятое. За жабры. Тем более если после этого пережитого стресса она то внезапно полнела, то опять хваталась за голову и худела, вновь «сдуваясь». То опять расслаблялась и полнела, ещё сильнее растягивая кожу. Начиная, с годами, играть на своём теле, как на гармошке. То расправляя «меха», то вновь сжи-маясь своей мятежной душой. Не желая признаться даже самой себе в том, как печально эти гормональные «игры» отражаются на твоей более нежной, чем у мужчин (которые этого не понимают, но сразу же ощущают руками, а тем более – губами) коже.

1

А. Клизовский, «Основы миропонимания новой эпохи».