Страница 1 из 7
Игорь Митюшин
Литература и кино – миф или реальность
© Митюшин Игорь, 2022
© Общенациональная ассоциация молодых музыкантов, поэтов и прозаиков, 2022
Введение
Сегодня у человека меняется отношение к литературе и кино. С одной стороны, видеоиндустрия потеснила письменную литературу. Более того, она стала доступной любому владельцу смартфона. С другой стороны, человек по-прежнему мечется в мире кризисов смысла, удовольствия и других. Автор пытается дать некоторую навигацию в этом пространстве.
Часть первая
О роли языка
Символический прообраз эстетического
– символическая роль языка —
– культурная и социальная роль языка —
– язык как символическое знание —
Человеку, как только он становится человеком, нужна оформленность своего Я или МЫ. Эта оформленность необходима прежде всего в общении, в процессе коммуникации как в родо-племенном обществе, так и в цивилизованном. Главным средством коммуникации становится язык. Кроме языка есть другие аудио- и видеосредства, да и сам язык усложняется, изменяется, приобретает новые формы, новое качество.
В многовековой отшлифовке этих инструментов формировались эстетическое чувство, вкус, развивалась фантазия.
Мы будем рассматривать язык как инструмент выражения эстетического отношения.
О складывании языка общения, закономерностях этого процесса пишет Ортега-и-Гассет. Очевидно, что в человеке, с того момента как он начал «очеловечиваться», должна была существовать потребность в общении, несопоставимая с прочими животными, и что эта столь жгучая потребность могла зародиться лишь потому, что ему много, аномально много надо было сказать. В нём было нечто, чего не было ни в одном другом животном, а именно – переполняющий его внутренний мир, жаждавший быть выраженным, изречённым.
В нём должна была пышно расцвести, получить аномальное развитие одна из первичных функций – фантазия. Сегодня эту фантазию, упорядоченную временем (историческим, генетическим…), именуют разумом. Аномальность человека, в отличие от животного, как раз и состоит в буйстве образов, подсказанных воображением, которое вдруг пробудилось в нём и создало его внутренний мир, который буквально распирал его, беспокоил и пугал, требуя выхода вовне, соучастия, собеседника; иными словами, человек жаждал быть понятым. Он испытывал неукротимую потребность сделать явным для другого мир чувств, скрыто кипевших в нём, – потребность лирическую, исповедальную.
Следствием этой жгучей потребности становится конфликт с несовершенными средствами общения, в результате которого «изобретается» язык, и не только он, но и множество других творческих форм. Этот непрестанный конфликт перерастает в плодотворный творческий процесс создания разговорных языков.
Лингвисты отмечают, что изначально все слова и обороты были выдумками отдельных людей. Затем они превратились в застывшие словоупотребления, штампы, и лишь тогда стали составной частью языка.
Борьба между индивидуальной манерой речи и народными речениями – нормальное состояние языка. Пленник общества, индивидуум, то и дело предпринимает попытки освободиться от его влияния, жить, творя жизнь по себе. (Для художника это свойственно в большей мере.) Иногда общество, изменив что-то в системе сложившихся обычаев, усваивает новые формы.
Артикулирование звуков – лишь одна сторона речевого процесса. Вторая его сторона – это жестикуляция, выразительные возможности всего человеческого тела. Жестикуляция в данном случае включает, конечно, не только движения рук, но также и мимику. А поскольку речевая жестикуляция сопровождается жестикуляцией телесной, то система языкового общения перерастает рамки языка и предстаёт перед нами как проекция народной души. Все пластические и языковые виды искусств пользуются описанным инструментом в целях эстетического воздействия.
И ещё одну особенность языка отмечает Ортега: разговорный язык состоит и из умолчаний. Здесь уместно вспомнить знаменитые сценические паузы, которые умели держать великие актёры, сохраняя максимальное напряжение в зрительном зале. Более того, если бы человек не был способен умалчивать о многом, то он оказался бы неспособен говорить. Соотношение между высказываниями и умолчаниями в каждом языке – своё.
Испанец говорит открыто то, о чём у англичанина принято умалчивать. Из-за этого возникают и трудности перевода художественного текста с одного языка на другой: переводчик пытается высказать на каком-то языке то, о чём данный язык стремится умолчать.
Один язык не может выразить всё многообразие впечатлений, чувственных ощущений, поэтому возникают и другие языки – языки искусства.
Таким образом, эмоциональное мироощущение индивида как существа, живущего в символическом мире и творящего этот мир, складывается на основе языка или языков общения.
Вместе с тем говорить об эстетике как особенности мировосприятия у символического человека ещё рано. Это скорее предэстетика или протофеномен эстетики. Ибо здесь человек ещё в плену «коллективного бессознательного» (термин, введённый К.Юнгом). Он зависим от обычаев, сложившихся в обществе, он в плену у языка. Такое состояние свойственно ребёнку, ученику, который ещё только вступает на путь социализации – знакомства с нормами общества, интериоризации их. О самостоятельном эстетическом вкусе, выборе эстетического объекта ещё говорить не приходится.
Предэстетика – это только зачатки, потенция будущего эстетического чувства как индивидуальной черты, признака «культурного человека».
Здесь уместно вспомнить, что Е.Кассирер, изучая символическую функцию языка, сделал очень важный вывод о так называемом предпонимании, или квазикатегориальном предустроении в познающем субъекте.
М. Хайдеггер (1889–1976) считал самым подлинным языком язык поэзии: язык – дом бытия, стражи этого дома – поэты и мыслители. В отличие от языка поэзии, повседневное общение – язык неподлинный.
И действительно, ещё с детства, навязывая нам общеупотребимый язык, наше социальное окружение попутно навязывает нам и образ мыслей, выразителем которого этот язык служит. Подавляющее большинство наших представлений (обычаи, язык или форма приветствия) механистичны, непонятны, навязаны извне. Поэтому в интеллектуальном отношении человек, как правило, живёт за счёт общества, безраздельно и бездумно ему доверяя, то есть он функционирует в обществе как автомат.
И только творческий человек, художник, актёр «взрывает» ситуацию, заставляя меняться её, себя и других.
Из Ф.Ницше (1844–1900) о воле и воле к власти
(что искажённо понимается многими читателями)
Мир явлений есть объективировавшаяся воля, метафизическая воля, которая и создаёт мир в целях своего эстетического и этического самопознания и самоискупления.
Ницше, отталкиваясь от этого постулата Шопенгауэра, сформулировал своё «жизнеоправдание»: «жизнь есть эстетический феномен» («Рождение трагедии из духа музыки», 1872).
Жизнь же – вид становления – никак не может обойтись без создания фикции сущего.
Поэтому, мысля сущее, мы всегда мыслим нами же созданные фикции. И, если мы говорим об истине, то эта истина всегда будет истиной сущего, следовательно, будет относиться к фикции.
«Мы изначально нелогичны, и поэтому мы несправедливые существа, и это есть одна из самых неразрешимых дисгармоний бытия» («Человеческое, слишком человеческое», Ницше Ф. Сочинения в 2 тт., т. 1, стр. 260).
Вся человеческая жизнь, пишет Ницше, глубоко погружена в неправду, неистинное формирует её.
Проблема истины как необходимого для жизни заблуждения неизбежно выдвигает другую проблему: существует ли истина сама по себе в качестве возможности прикоснуться к самому бытию.