Страница 10 из 15
Кровать, столик, табурет, судно – все это было здесь такое же, как и в прежней камере. Как отапливалась прежняя камера, не могу припомнить; кажется, из коридора. Тут, в Невской куртине, в углу стояла большая чугунная печь цилиндрической формы, высокая и толстая; диаметр ее был, мне кажется, не меньше аршина с четвертью. В камере никогда не было ни холода, ни сырости.
В Невской куртине я пробыл четыре месяца с небольшим. Прогулок не было; во всем остальном распорядок дня остался без перемены. Наступали долгие осенние вечера; в сумерки служитель приносил в камеру масляный ночник, горевший довольно тусклым пламенем; мне разрешалось зажигать свечу, купленную на мои деньги.
В Невской куртине разговоры посредством стука в стену пошли у меня гораздо бойчее, чем в Екатерининской. Первая и продолжительная практика в этом искусстве установилась с соседом, занимавшим камеру рядом с моею, расположенную вниз по течению Невы, т[о] е[сть], другими словами, направо от входа в мою камеру. Первые несколько слов мы передали друг другу, придерживаясь медленной и, так сказать, первобытной манеры, которая состоит в том, что каждая буква алфавита означается числом ударов, показывающим то место, которое эта буква занимает в алфавитном ряду. Затем мы упростили способ разговора, разделивши алфавит на шесть строк, которые имели приблизительно такой вид: первая строка – а, б, в, г, д; вторая строка – е, ж, з, и, к; третья – л, м, н, о, п; четвертая – р, с, т, у, ф; пятая – х, ц, ч, ш, щ: шестая – ы, ь, э, ю, я. Для означения буквы следовало сделать сначала число ударов, показывающее, на какой строке находится эта буква, а потом, после коротенькой остановки – число ударов, показывающее, на каком месте строки находится данная буква. Например, для означения буквы л, следовало сделать три удара и после остановки – один. Это упрощение значительно ускоряло наши разговоры, тем более что очень часто после нескольких означенных букв слушающий собеседник по связи мыслей угадывал, какое слово говорящий собеседник хочет сказать, и ударом в стену давал знать, что это слово он угадал; не теряйте, стало быть, времени, чтобы доканчивать его, а сразу начинайте дальнейшее слово. Вот этаким-то манером я узнал, что фамилия моего соседа – Левашов[79], что он студент Московского университета, арестован по какой-то прикосновенности к делу о побеге Кельсиева[80]; в данное время занимается чтением сочинений Рикардо[81] и подыскиванием алгебраических формул для политико-экономических тезисов, высказанных в этих сочинениях Рикардо. Само собой разумеется, что я о себе тоже сообщил ему соответственные сведения в ответ на его вопросы. Между прочим, он полюбопытствовал:
– Какого ожидаете приговора?
– Каторга; на сколько лет, не знаю.
Он стал утешать меня:
– Ожидаются большие реформы, судебная, земско-хозяйственная; многие утверждают, что и конституция не за горами; а при конституции, конечно, амнистия будет.
Я ответил ему, что близость конституции считаю неправдоподобной, но уныния тем не менее не чувствую; ведь и в Сибири солнце светит, и люди живут.
Беседовали мы с ним обыкновенно по вечерам. Около семи часов служитель, подавши чай, удалялся; и тогда мы «шли один к другому в гости», как мы сами подшучивали. Беседовали часа полтора, два; постукивать больше этого времени было бы утомительно: пальцы уставали.
Между прочим, я полюбопытствовал при одном из наших собеседований: что нового в нашей литературе? Он ответил: напечатан роман Чернышевского[82] «Что делать?» Я попросил рассказать содержание романа; он согласился, постукивал об этом предмете вечеров пять или шесть. Не раньше, как через три года, мне удалось получить экземпляр этого романа; читая его, я убедился, что Левашов передал мне остов романа обстоятельно и толково.
В той камере, которая была расположена рядом с моею, вверх по течению Невы, т[о] е[сть], другими словами, налево от входа в мою камеру – не было никого. Левашов был освобожден в ноябре, и в его камеру никто не был посажен. После Левашова моим собеседником был Петр Давидович Баллод[83], студент-естественник Петербургского университета; его лично я не знал, но фамилия была известна мне и многим другим студентам-медикам: в академии появился и бойко пошел в ход учебник описательной анатомии человека – сочинение Гиртля[84], переведенное под редакцией Баллода (этого самого) и Фаминцина[85] (профессора музыки и эстетики в консерватории). Камера Баллода была расположена на левой стороне коридора, т[о] е[сть] ее окно было обращено во двор. Моя камера была, как я упомянул, на правой стороне коридора, четвертая или пятая от входа; его камера – на левой стороне коридора подальше моей, пятая или шестая от входа; двери наших камер – через коридор, наискось одна от другой. С Левашовым я мог перестукиваться очень легкими ударами в стену; я думаю, что находящийся в коридоре часовой мог заметить эти постукивания в том только случае, если останавливался около двери нарочно и прислушивался внимательно. С Баллодом не было возможности перестукиваться подобными легкими ударами. На столике камеры всегда стояла оловянная кружка с водой для питья; вот этой-то кружкой я постукивал по столику, и звук получался достаточно сильный, чтобы Баллод мог различать нумер строчки алфавита и нумер буквы в строчке. Впрочем, он скоро указал мне возможность дальнейших упрощений нашего разговора; свои упрощенные приемы он заимствовал из телеграфной техники; но моя практика с ним была гораздо кратковременнее, чем с Левашовым, и потому я давно забыл те упрощения, которым он научил меня тогда. Иногда он укорял меня, что я черезчур осторожен, стучу слишком тихо: «Стучите громче; ведь уж за это нам каторги не прибавят».
Перестукиваясь с Баллодом, я узнал, что он арестован в июне (или в июле) 1862 года. При обыске, произведенном на его квартире, ничего противозаконного не оказалось; но тотчас по окончании этого обыска ему сказали: «А теперь поедем на вашу другую квартиру». На этой другой квартире, снятой на какое-то чужое имя, оказалась небольшая типография; насколько мне известно, это была первая тайная типография в России (оставляя Польшу в стороне). Доносчиком был Горбачевский, наборщик, работавший в этой типографии; за свой донос он получил от жандармов награду – триста рублей и был произведен из унтер-офицерского звания в классный чин. В типографии оказались кое-какие рукописи; из них особенно важною, по мнению властей, была рукопись, в которой неизвестный автор громил Шедо-Феротти[86] и его памфлет, направленный против Герцена[87]. Но всего хуже было то, что оказался еще небольшой рукописный листок с заглавием «Предостережение» и почти оконченный набор этого листка. В листке от имени Центрального революционного комитета упоминалось о распространяемых полицией и жандармами слухах, будто бы большие пожары, происходившие около того времени в Петербурге и в некоторых других городах России, будто бы эти пожары – дело революционеров; комитет выражал уверенность, что публика оценит эти слухи по достоинству и заклеймит злостную жандармскую клевету презрением, какого она вполне заслуживает. Когда Следственная комиссия спросила Баллода: от кого он получил этот листок? он написал в ответ длинное повествование о том, как он однажды получил по городской почте письмо с приглашением явиться в такое-то время к такому-то пункту; как его на этом пункте встретили незнакомцы, одетые вот так-то и так-то (чуть ли даже не в масках); ну, и т[ак] д[алее] – роман с переодеваниями и с приключениями во вкусе какого-нибудь Понсон-дю-Терайля[88]. Члены комиссии сказали ему, что во всем этом романе они не верят ни одному слову, и что своим упорным запирательством он отягчает свою участь. Баллод счел нужным вызвать в них некоторое доверие к своим показаниям и для достижения этой цели назвал им литератора Писарева[89], как автора той упомянутой выше рукописи, в которой предавался растерзанию памфлет Шедо-Феротти. Члены комиссии сказали ему, что они уже и сами почти открыли автора этой рукописи следующим способом: изложение рукописи, бойкое, искусное, ядовитое, привело их к убеждению, что автор рукописи – литератор по профессии; они добыли образцы почерков всех более или менее известных сотрудников тогдашних газет и журналов; сличение почерков приводило к заключению, что автор рукописи – или Чернышевский, или Писарев; но способ начертания буквы д и еще какой-то буквы склонял их более в сторону Писарева.
79
Александр Николаевич Левашов (1841–1900) – студент Московского университета, за участие в студенческих выступлениях в 1861 г. отчислен из университета. В 1863 г. в связи с делом Андрущенко арестован и заключен в Петропавловскую крепость, но сенатский суд освободил его от ответственности. Работал судьей в Рязанской губернии. См.: Деятели революционного движения в России… Т. 1.4. 2. Стб. 210.
80
Иван Иванович Кельсиев (1841–1864) – за участие в выступлениях студентов Московского университета осенью 1861 г. был арестован и отправлен под надзор полиции в Пермскую губернию. Там арестован и заключен в Петропавловскую крепость. Приговорен к четырем месяцам заключения и повторной ссылке в Пермскую губернию. В мае 1863 г. бежал за границу, жил с братом в городе Тулча в Молдавии, где вскоре умер от тифа. Его старший брат Василий находился в эмиграции в Лондоне, тесно сотрудничал с Александром Герценом. См.: Деятели революционного движения в России… Т. 1. Ч. 2. Стб. 164–165.
81
Давид Рикардо (1772–1823) – английский политик и экономист, входивший в число классиков экономики. Считался продолжателем идей Адама Смита, одновременно не соглашался с ним по многим вопросам. Работы Рикардо оказали большое влияние на экономические теории Карла Маркса.
82
Николай Гаврилович Чернышевский (1828–1889) – русский философ, писатель и публицист. Один из главных идеологов «Земли и воли». Арестован в мае 1862 г. и приговорен к 14 годам каторги и пожизненному заключению в Сибири. В ссылке находился до 1883 г. Название его произведения «Что делать?» было впоследствии использовано Лениным.
83
Пётр Давыдович Баллод (1839–1918) – латыш, сын пастора. Учился в Медико-хирургической академии, затем на физико-математическом факультете Петербургского университета, но учебу так и не закончил. Арестован в июне 1862 г. за создание подпольной типографии. Приговорен к 15 годам каторги и пожизненному заключению в Сибири, позже срок наказания уменьшен до 7 лет каторги. Освобожден в 1865 г., жил в Иркутской губернии. В 1877 г. освобожден из-под надзора полиции. Остался в Сибири, работал чиновником и предпринимателем на золотых приисках. В начале XX в. издавал газету «Амурский край».
84
Йозеф Гиртль (1810–1894) – австрийский врач и анатом. Автор учебников по изучению анатомии человека.
85
Александр Сергеевич Фаминцын (1841–1896) – учился на физико-математическом факультете Петербургского университета. После окончания университета посвятил себя музыке. Учился в консерваториях в Лейпциге и Львове. Позже был профессором музыки в Петербургском университете. Пробовал себя в качестве композитора, но без особого успеха. Многолетний секретарь Императорского русского музыкального общества.
86
Д. К. Шедо-Феротти – псевдоним русского чиновника и публициста немецкого происхождения Фёдора Ивановича Фиркса (1812–1872). В 1861 г. он выступил с открытым письмом к Александру Герцену под названием «Lettre de М. Hertzen а ГAmbassadeur de Russie a Londres, avec reponse de M. Schedo-Ferroti», в котором критиковал идеи, изложенные в «Колоколе». Это письмо в 1861–1862 гг. издавалось в России пять раз.
87
Александр Иванович Герцен (1812–1870) – русский публицист, писатель и философ. С 1848 г. находился в эмиграции. Один из самых непримиримых критиков официальной идеологии и политики России, пропагандист революционной борьбы с царизмом.
88
Пьер Алексис Понсон дю Террай (1829–1871) – популярный французский писатель и публицист. Автор читаемых приключенческих и авантюрных романов. Многие из них переведены на русский язык.
89
Дмитрий Иванович Писарев (1840–1868) – уже с 1859 г. он пробовал свои силы как публицист и литературный критик, за несколько лет став одним из самых выдающихся русских публицистов. В июле 1862 г. за критику публикаций Д. К. Шедо-Ферроти был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. Пробыл там до ноября 1866 г., но с августа 1863 г. ему разрешили писать. Сотрудничал с газетами «Русское слово», «Дело», «Отечественные записки». Трагически умер (утонул во время купания в море) в июле 1868 г.