Правила обманутой жены

– Идиот! – взвыл он и так сжал в руке стакан с кофе, что тот лопнул.

Вязкая коричневая жижа пролилась на светлый ковер. Платон подбежал к двери, схватил с вешалки куртку и бросился к машине. Эта клуша, что следила за своим мужем, так задурила ему голову и взбесила одним своим присутствием, что он забыл обо всем, и сам же и выбросил телефон в мусорку вместе с пальто.

Метель разбушевалась. Дворники едва справлялись со снегопадом. Серебристый «Порше» Платона осторожно двигался по пустынной загородной трассе, заметенной снегом. Платон нетерпеливо сжимал зубы. Пижон! Нужно было «Джип Гелендваген» брать, а не эту игрушку. Немецкому танку никакая метель не страшна. Уже давно был бы на месте. Платон с досадой хлопнул по рулю, остановившись на светофоре.

Патрики даже глубокой ночью бурлили жизнью. Витрина ресторана Адели призывно светилась неброскими элегантными огнями. Платон выскочил из машины и бросился к мусорному баку. Рядом с ним медленно прошли две девушки. Их лица вытянулись от удивления. И было от чего. Импозантный респектабельный мужик в ботинках, которые стоили как зарплата кассирши из супермаркета за полгода, рылся в мусорном баке. Одна из девушек вытащила из кармана телефон. Платон представил заголовки видео на ютьубе: «На Патриках бомжи одеты в люкс».

– Даже не думай! – зарычал Платон и погрозил девушке пальцем.

Обе девчонки быстро юркнули в подворотню. Бак был почти пуст. Его содержимое валялось на асфальте. Но пальто не было. Неужели бомжи сперли? Так их в ночное время здесь нет. Они уже давно закинулись всем, чем можно, и дрыхнут. Платон посмотрел в витрину ресторана. Адель в зале не было. Платон зашел внутрь и обратился к худому рыжему официанту.

– Адель здесь?

– Ее нет, она давно ушла, – официант опустил глаза и принялся собирать посуду со стола.

– Одна? – Платон взял с тарелки большую маслину и закинул в рот.

Официант не ответил, продолжая аккуратно расставлять тарелки на подносе.

– Любезнейший, прошу минуту вашего драгоценного внимания! – Платон щёлкнул пальцами и достал из кармана пятитысячную купюру.

Официант ловко сунул ее в карман жилета и охотно доложил:

– С крепким таким мужиком ушла, здоровым. По дороге обнимались.

– С тем гопником, что возле нее отирался? – в глубине души затеплилась надежда на отрицательный ответ.

Но официант быстро убил надежду:

– Ага! С гопником. Он ничего не ел, физиономию от всего воротил, только минералку хлестал. Я ему предложил устриц. Так у него морда красными пятнами пошла, явно блевануть потянуло, и он меня послал. Сказал: «Сбрызни, мелкий, в… устрицу! Гондурасам-лизунам такое будешь предлагать». Его, кстати, Димоном зовут. Слышал, как Адель его звала.

– Прямо так и сказала: Димон? – переспросил Платон.

Да что с ней? У нее, как у Горького, хождения в народ? Неужели она так изменилась? Его жена просто не могла произнести так имя Дима. Так говорят мужики и дешевые девицы вроде Ивлеевой.

– Да, так и сказала: Димон, душа моя, пойди-ка сюда.

Платон сжал зубы от бешенства. Когда он с ней познакомился, она еще была Клавой из крошечного городка. И всячески пыталась уйти от нищего детства и пролетарского происхождения. В богему рвалась. А теперь почувствовала себя московской барыней и завела себе Димона. Устала от сложных натур. Сейчас хочет гопника. Материально она больше не нуждается в поддержке. Хотя питекантроп явно не беден. Вряд ли Адель позарилась бы на нищеброда. Она считала, что настоящий мужик должен уметь зарабатывать деньги. Пару раз Платон замечал, с каким брезгливым презрением она смотрела на спившихся от безнадеги нищих художников, у которых Платон покупал работы. Ему было жаль этих людей. И он мягко делал жене замечание:

– Не осуждай их. Талант иногда бывает не благословением, а проклятием. Они просто не справились с реальностью. Не смогли распорядиться искрой божьей. Они не виноваты.

– Они виноваты в том, что не смогли быть мужиками.

– Какая связь? – не понимал Платон.

– А такая, – объясняла она. – Мужик должен зарабатывать. Все равно как. Не можешь продать свою мазню – иди на завод, а по ночам малюй картинки. А не обвиняй весь мир в том, что никто не понимает твою нежную натуру.

– Какая ты жестокая и бескомпромиссная, – улыбался Патон, прижимая ее к себе. – Ты мой жестокий, но безумно красивый критик! Что ты понимаешь в мужских характерах?

– А что ты понимаешь в колбасных обрезках, избалованный московский мальчик? – якобы шутя парировала она.

Перед глазами встала картинка, как этот пещерный человек лапает его утонченную Адель, гнусно ухмыляясь. Он-то точно понимал в колбасных обрезках. Без сомнения!

В голове полыхнуло. Руки зачесались от острого желания разнести весь ресторан. Как гопник. А что? Если Адели это нравится, то, возможно, ему, Платону стоит сменить имидж? Мир – хижинам, война – дворцам? В глубине души Адель осталась Клавой. Платон взялся за спинку стула, задумчиво подвинул его, борясь с желанием запустить в витрину, но тут же оставил эту затею. У него все равно не получится так, как у Димона. Генетику не обмануть.

– Телефон дай, – приказал Платон официанту.

Парень с готовностью протянул ему дешёвенький «Самсунг». Платон набрал своей номер.

– Абонент находится вне зоны доступа. – любезно сообщил приятный женский голос.

– Черт! Без телефона, как без рук! – скривился Платон, возвращая официанту «Самсунг».

Надя

Утром в ванной я долго терла лицо кусочком льда, пытаясь снять припухлость с заплаканных глаз. Не получилось. Пряча лицо, я быстро приготовила завтрак. Могла бы и не стараться. Дима на меня даже не взглянул.

– С добрым! – он вышел на кухню распаренный после горячего душа, в одной майке.

На мощных плечах сверкали капельки воды. И я представила, как его любовница обнимает эти крепкие плечи, на которые так хочет опереться. Из глаз едва не хлынули слезы. Пришлось закусить губу.

Дима ел охотно, забрасывая в рот большие куски яичницы. Неужели эта каланча его так умотала, что у него до сих пор волчий аппетит? И это после котлет и картошки на ночь? Стерва ненасытная!

Я с трудом заставила себя выпить глоток кофе. Сережа вяло ковырял яичницу, глядя в планшет.

– Ну хватит! За едой нужно есть, а не пялиться в эту ерунду, – Дима решительно отобрал у сына планшет. – А то так и останешься задохликом. Чё ты вилкой ковыряешь, как девка на смотринах? Отрежь кусок, забрось в клюв, разжуй. И силы появятся.

– Мне это не мешает есть, – тихо сказал Серёжа, опустив глаза.

– Дима, хватит! Отдай, пожалуйста, – вмешалась я.

– А ты не встревай, – Дима закинул в рот помидор черри и с удовольствием разжевал. – Чё он все в экран пялится? Реально ботан. Пошел бы в футбол поиграл, с пацанами подружился. А то друзья у него сплошные чудики из инета. Ты их видела вообще? Там же вместо реальных фоток сплошные картинки. Может, они не дети. Может, они извраты-гондурасы. Вон пацаны рассказывали, что они в этих сетях косят под малышню, а потом знакомятся с мелкими и опа! Привет, твоя попа! – Дима звонко похлопал ладонью одной руки по кисти другой. – Думаешь, как у богемы дети вдруг пол меняют? Был пацан, а стал гендер, ёпта! Я ж такого не допущу: сразу говорю. Ты ж, Надюха, меня знаешь. Я этих гендеров на коленвале крутил!

– Дима, успокойся, пожалуйста! Чего ты завелся с утра? – тихо осадила его я, пытаясь унять дрожь в голосе, потому что отлично знала причину этой агрессии.

Все у моего мужа наоборот. Других мужчин хороший секс успокаивает. А Диму, наоборот, заводит. Он, как Кинг-Конг, который когда побеждал, то бил себя кулаком в грудь и грозно ревел. Видимо, вчера он эту дылду не раз победил. И теперь чувствует себя альфа-самцом.

– Я не могу играть в футбол, ты знаешь, что мне больно, – прошептал Сережа.

– А ты через не могу! – возразил Дима. – Больно – так привыкнешь. Я вон на рыбалку с мужиками собираюсь в субботу. Все пацаны сыновей берут. Ты бы тоже поехал. Там же бегать не надо.