Дочь Революции

Лёд сковал многочисленные окна. Уцелевшие витражи да разбитые стали едиными, и иней вырисовывал на них новые картины. Исторические полотна, прочесть которые не хватило бы ни времени, ни сил. Как в одном мерещился склонившийся над монументальным городом титан, так на другом — бегущие в панике люди. Сплетались прошлое и будущее, обращая настоящее в поле бесконечной бессмысленной войны.

«Прости нас».

Одни говорили, что строчки эти принадлежали демиборцам, ошеломлённым жестокостью своего магистра и разуверившимся в праведности Парада. Другие верили, что авторство принадлежало убитым горем карпейским подданным.

«Прости нас».

Воздушные фильтры маски не были исправны, и капитан отчётливо слышал тлетворный дух имения. От мужчины не укрылись ни возросшее за десятилетия количество пыли, ни уплотнившиеся паутинные занавесы. Интерьер, уцелевший лишь чудом, тронул элегический налёт: где грибком, а где изморозью проступал он.

Стоило Кемрому переступить порог тронного зала, как пространство вокруг преобразилось. Гнетущий морок интенсивно чередовался со всплесками посмертной жизни.

Прежде трон Ганноморт был инкрустирован множеством драгоценных камней. После Свинцовой свадьбы их разворовали — никакой вечности не хватит, чтобы их найти. Даже сам Кемром не знал наверняка, сиял трон рубинами или алмазами: порой ему вовсе казалось, что именно отсюда взяли демитиры, использованные при создании ключей.

Когда Кемром припал перед троном на колено, зал окончательно принял тёмную форму. Пространство наполнилось гнилостным смрадом, и живые трупы обступили истлевший ковёр. Десятки горящих глаз устремились на визитёра — их руки потянулись к нему. За ними следовали щупальца, лианы, над которыми мухами роились ядовитые споры. Всё, к чему они прикасались, начинало стремительно разлагаться. Увядать.

— Enilokof zex… — вновь прошептал Кемром. Голос его прозвучал грубо, простуженно. Закашливаясь, он дрожащей рукой прикрыл рот. Изо всех сил держался, чтобы не осквернить Федрой ступени перед троном. — Hor разочаровал тебя. У меня… для тебя… подарки.

Дева Возмездия едва наклонила голову. Её взгляд выражал абсолютное ничто: ни заинтересованности, ни презрения в нём не было. Однако капитана это не остановило.

Его затрясло, когда он отстегнул от ремня кожаный мешок и извлёк из него пару стеклянных банок. Внутри плавали залитые аксинским раствором глаза. С невероятной осторожностью Кемром выставил ёмкости рядом с собой. Открыл первую из них. Взял глаз — мутноватый, карий — и направил в одну из тех выемок, что предназначались для драгоценных камней.

Вскоре все отверстия заняли новые глаза. Неподвижные и слепые, они словно врастали в трон. Меж тем старые дары Кемром обнаружил не просто нетронутыми, но в полной сохранности. Не веря увиденному, капитан потянулся к одному из них. На полпути его рука застыла. До самого локтя стала неподвижной, будто каменной. Вены напряжённо набухли, и в следующую секунду боль захлестнула конечность. Зажмурившись, в порыве неведанного отчаяния капитан прижал кисть к груди. Затем перевернулся и спиной упёрся в подножие трона.

Кемром ощущал, как шипы свинцовой розы, проросшей в его черепе, царапали его изнутри. Как головная боль волнами одолевала его. Как следом взращивала страх, что питал почву паразитического растения. Гнев, что прежде поддерживал жизнь в неумирающем теле, с каждым днём слаб. Оставалась только парализующая слабость, с которой даже шаг превращался в тень былого могущества.

Что-то невероятно тяжёлое коснулось Кемрома. Он поднял потерянный взгляд на Деву Возмездия, что склонилась к нему. Казалось, будто её искусственное лицо тронуло беспокойство. Пока одна рука посмертия гладила капитана по плечу, другая коснулась головы и любовно провела по слипшимся волосам.

— Царевна… — Кемром бездумно подался в объятия Возмездия, как со стороны входа послышались щелчки.

Пленивший капитана морок рассеялся — мужчина обернулся и увидел ползущего в его сторону падальщика. Вывезенный из Линейной экземпляр едва перебирал ногами: он то и дело заваливался набок. Отовсюду топорщились провода; часть металлической обшивки корпуса пожрала коррозия; кошачья, прежде пёстрая, маска ныне напоминала оплавленный пластик. Одна из конечностей роботария была вытянута вперёд.

Едва злость вновь начала закипать, как воспоминания породили в измученном сердце печаль. С содроганием Кемром подумал о задействованных в Линейной падальщиков. Как они, ломаясь из-за критического уровня элегии, упрямо продолжали доставлять извлечённый из «Осколы» груз.

— Резиденция навсегда останется погостом… — разочарованно вымолвил мужчина и, плетью опустив руку, оглянулся на трон с неподвижной Девой. — Все усилия напрасны. Она никогда не прощает.

Падальщик внимательно смотрел на него. Даже будь у роботария желание, ответить он бы не смог, не предписано программой. У большинства из них в принципе отсутствовали синтезаторы речи: от них избавлялись за ненадобностью. Считалось, что машинным слугам важней иметь качественный анализатор с распознавателем звуков — нужней для выполнения поручений.

Но совсем беззвучными падальщиков было сложно назвать. За исключением шумов, издаваемых механическим корпусом, они могли стрекотать. Зачатки искусственного интеллекта формировали извлекаемые звуки в азбуку Морзе — таким образом машины обменивались между собой самой примитивной информацией и при необходимости контактировали с владельцами. Кемром понимал, что при таких исходных ожидать осмысленного диалога глупо. Впрочем, это не помешало ему на мгновение забыться и увидеть в линзах прототипа сочувствие.

— Отстань, — пробормотал капитан и, приподняв маску, достал из внутреннего кармана портсигар. Подушечкой пальца провёл по выгравированному на крышке царскому гербу. Взял самокрутку и закурил. — Я занят.

Химия триумфа ласкала лёгкие и разум. Омывала зал. Обветренные губы тронула усталая улыбка. После пары затяжек боль утихла. Кемром, выдохнув дым, расслабленно прикрыл глаза. Он настолько давно курил триумф, что уже не слышал его специфичного запаха, а глаза больше не реагировали на густой дым.

Когда от самокрутки осталось чуть меньше четверти, капитан испытал то, что иные курильщики триумфа называли «озарением». Опыт, сравнимый с прозрением, какое порой бывал у прогнозисток. Никакого наслаждения это переживание не приносило, напротив — все условно положительные свойства порицаемого вещества приобретали негативную окраску. Голова становилась чугунной, а взор обволакивало пеленой морока.

Мир, объятый пламенем… Не это увидел Кемром после последней затяжки. Озарение даровало ему картину мира безликого и безжизненного. Нулевую Высоту, разросшуюся и обглодавшую Единую до пустоши. Только более сморщенную, высохшую. Всякие следы цивилизации обратились в руины, и запредельный холод ощущался ясней прежнего. Отчётливей. Каждым вздохом.

Кемром увидел людей. Взирал на них с высоты. Они, скованные параличом, с ужасом и одновременно восхищением смотрели на него. Некоторые в итоге падали на колени, другие — замертво. На мгновение мужчине даже показалось, будто он уловил то, что могли бы чувствовать деми. Что он повсюду и нигде. Что он в каждом кубометре воздуха и пролитой капли крови. Однако осознание этого ускользнуло столь же быстро, как и явилось.

Падальщик тем временем не отступал.

— Kejro, — спустя пару минут мужчина сдался, — что там у тебя?

Взяв из протянутой конечности письмо, Кемром раскрыл конверт. На листке печатными буквами был выведен текст: «Нужно встретиться, — ВВ».

— Ха-х, — капитан силился улыбнуться, — при таком подходе странно, что она не залила всё сургучом. Ты как считаешь?

Падальщик стоял всё также неподвижно. Даже его протянутая конечность не изменила положения.

— Я закончу здесь, и мы пойдём. Она дома?

«−• •−», — утвердительно прострекотал роботарий.

Эпизод третий

Карпейское Каэльтство: Градемин (Староград)

жилой комплекс «Диверри»