Страница 64 из 70
А она уже видела яркий свет, невозможный в допросной, слышала шепот звавшего ее отца, видела на пути к нему Иари, Освеша, Файроша, первосвященника и Соренора…
Ее дернули, забросили в носилки лицом вниз, и только из-за этого она не закричала от боли — в горло забилась пыль. Ее уже несут на кладбище? Пускай… Киоре верила: Доран похоронит, не выкинет в реку.
С носилок ее опрокинули на какой-то прелый тюфяк, и Киоре чуть не чихнула. Шаги сливались в похоронный марш, а реальность медленно исчезала, напоследок озаряясь вспышками.
— Лекарь скоро придет, держись!
Рядом с ней упал кто-то, подтянул голову к себе на жесткие колени. Она недовольно скривилась.
— Больно? Не подумал…
Говоривший попытался переложить ее, но Киоре застонала, повернула голову, лицом прижавшись к руке, знакомо пахшей металлом и пылью. Кто же так пах? И кто шумит, не позволяя ей уйти в забытье, где так хорошо и спокойно?
— Продержись еще немного…
Другая рука скользнула по волосам. Забытье ждало Киоре, но назойливый голос, владельца которого хотелось вспомнить до нервной чесотки, звал и звал, а она разрывалась между манившим ярким светом и желанием вслушиваться, подчиняться настойчивому голосу.
— Ты должна увидеть другую жизнь, вспомни!
Она хотела возмутиться, что не виновата, что вообще так случайно вышло… Губы не слушались, как и тело. Сознание всё-таки проиграло, и ее притянуло на свет.
Отец пил травяной настой из пиалы, а за балконом простиралась известная до последней травинки степь, усеянная первыми цветами.
— Рано тебе сюда, — он покачал головой. — Да и что ты натворила?
— Отомстила за тебя! — непреклонно отозвалась она, устраиваясь возле отца, прямо на полу.
— Вот что бывает, когда ребенок слишком умен, — вздохнул мужчина, доливая в пиалу отвара из чайника, появившегося прямо из воздуха. — Ты ребенок, у которого отобрали конфету и который из-за этого разгромил свою спальню.
— Ты сравнил себя с конфетой!
— Мне не обидно. А вот ты даже за такое сравнение можешь мстить. Я не думал, что моя дочь настолько зла. Я дарил тебе любовь… Здоровую и чистую любовь! Так почему она превратилась в уродливую привязанность? Я расстроен, что память обо мне привела тебя к убийствам.
Хотелось плакать: никогда, никогда она не думала о подобном! Ее отец смотрел в степь, отвернувшись от нее, и улыбку сменила хмурая складка у губ.
— Отец! Отец, прости меня!
Она потянулась к нему, но не смогла коснуться — пальцы прошли насквозь. Она звала и звала отца, который исчезал, как призрак перед рассветом. И мучительная боль внутри оказалась в миллион раз хуже боли от всех увечий, что она когда-либо получала…
Когда Киоре открыла глаза и увидела над собой темный потолок, слезы сами собой покатились по щекам.
— Так больно?! — чужой, высокий голос вызвал очередной всхлип.
Громкие, чеканные шаги. Ледяная рука на лбу. В губы ткнулся стакан с чем-то вонючим, и Киоре отвернулась, молясь о том, чтобы снова оказаться там, с отцом, докричаться до него, объясниться…
— Истерика, — голос был знаком, но она сочла это неважным, как и пощечину, от которой загорелась щека.
— Так нельзя, ваше сиятельство!
Но тут же последовала вторая пощечина, и женщина запричитала громче. Нет, нет, она уйдет в забытье, она вернется к отцу! Ей опостылел этот мир!
— Снотворное!
Насильно в нее влили воду с едва заметным привкусом трав, и Киоре проглотила, чтобы не захлебнуться. Черное забытье сменялось незнакомым потолком. Они чередовались, доводя ее до исступления, и, кажется, она кричала, чтобы ее убили и не мучили.
В последний раз забытье отступило рывком, оставив после отупение: не было сил ни в теле, ни в душе. Щеку саднило, тело ломило. С трудом повернула голову — рядом с кроватью в кресле спал Доран. «Ночь, — поняла Киоре. — Лампа горит…» Взгляд снова вернулся к герцогу. Она жива? Ее спасли? Что случилось?
Отвернулась. Хуже всего, что отец в ней разочарован! Сон то был или явь — неважно! Она — самая ужасная дочь!.. От скользнувшей на лоб руки вздрогнула.
— Очнулась? — тихо спросил Доран. — Пить или скандалить?
Киоре с его помощью приподнялась. Вспомнила вопрос и мотнула головой, едва не завалившись на бок.
— Как?..
Доран нахмурился и отвернулся, налил в стакан воды из графина и подал Киоре.
— Выпей. Не важно, как ты здесь оказалась. А вылечили тебя Мешагиль и Лагреши.
Киоре мотнула головой, думая, что ослышалась.
— Лагреши? Он здесь?
— Нет, они вылечили тебя и ушли. Просили передать, что хотели бы увидеться.
— Спасибо, — Киоре кивнула, чувствуя, как ей становится всё лучше и лучше, кошмары уходили, и вместе с ними уходил мираж былой боли.
— Я не мог отказать виконту, когда он предложил часть людей отдать на допросы в его управление, — Доран нахмурился. — И я был бессилен что-то изменить так, чтобы это не вызвало подозрений ни у виконта, ни у графа…
— Ты и не успел бы, — Киоре повела плечом. — Они допрос начали с хорошего удара под дых. В конце концов мы живы, мы добились своего. А остальное не важно.
Доран качнул головой и поднялся:
— Меня ждет император, а ты пока отдыхай, но не выходи отсюда. Если что-то нужно, зови слуг колокольчиком, — он указал на предмет на столике, — они подойдут к двери, также через дверь скажешь, что тебе нужно.
— А забирать как?
— Они оставят всё у порога и уйдут. Тогда и заберешь. Но если ты передумала идти со мной оживлять ловцов, расскажи, как работают амулеты. Я справлюсь сам, ты можешь отдохнуть.
— Нет! Я пойду с тобой! Но как?.. И вещи…
— Одежда на стуле, переоденешься, если захочешь. О слугах не думай, они никому ничего не расскажут. И я им ничего не говорил, кроме того, что у нас гость. Я зайду за тобой ночью.
Излишняя, болезненная бледность ушла с лица Киоре, и движения ее становились всё увереннее, энергичнее — не соврали колдуны, и правда вылечили ее магией. Обернувшись в последний раз на девушку, Доран ушел.
Вновь, как в доспехи, заковал себя в мундир, взял трость, которая своим весом придавала уверенности. Во дворце всё оставалось по-прежнему: слуги отточено выражали свое пренебрежение, а встречные придворные кланялись, здоровались, но словно ждали новых вестей — вестей о падении герцога в бездну императорской немилости.
«Недолго им осталось ждать», — подумал Доран, шагая по коридору, как обычно мрачному.
Сегодня император встретил его почти мгновенно — Дорана проводили в рабочий кабинет Паоди, и всё ожидание заняло не более десяти минут. Паоди выглядел уставшим. Опустившись в кресло, он замер с пустым взглядом, моргнул несколько раз, потянулся к бумагам, разложенным на столе, пальцем провел по строкам на двух листах и, наконец, вздохнул:
— Доран, как мне понимать твои отчеты? То ты молчишь, расследование топчется на месте без единого признака продвижения, а теперь передо мной кипа бумаг с целым сочинением! Мне, как в лицее, поставить тебе оценки за грамотность и связность изложения? Хотя я неправ, это не сочинение, это уже сказка какая-то! Всё так гладко, всё так ровно… И открылось в одно мгновение! Оказывается, и Корте не предавал нас, а действовал по твоему приказу, и заговор против меня плел Эстерфар вместе с нашим первосвященником, и эти же люди убивали девушек… Только где же первосвященник? Он мертв, остались только письма! Кто его убийца, Доран?
Император гневался. Блестели глаза, а губы сжаты в тонкую белую полоску, у воротника покраснела пятнами шея от гнева.
— Мы не смогли найти, Паоди, — ровно ответил герцог. — К первосвященнику ночью приходила женщина, но ее лица никто не видел. Это мог быть и замаскировавшийся отравитель…
— Давай, расскажи мне еще несколько сказок! — Паоди ударил кулаком по столу. — Ты думал, я не замечу, как ты выгораживаешь этого Корте? И что я не замечу, что всё слишком складно? И что, наконец, происходит у тебя и Оленского?! Почему какая-то девка убила графа?! Мне не жаль Соренора, не подумай, туда ему и дорога! Но! Но, Доран! Опять же — его обвинили в участии в заговоре против меня! И они оба мертвы: и обвинитель, и обвиняемый! Как это называется?!