Сборник рассказов

От нечего делать я включил телевизор. Цветной телик с экраном 27 дюймов по диагонали. Легонько нажимая на кнопки ручного управления, я переключал каналы, убавив звук. Из-за того, что там было целых шесть громкоговорителей, комната стала напоминать старомодный кинотеатр, где крутят новости и мультики. Я дважды прошелся сверху донизу по клавишам и остановился на программе новостей. Вспыхивали пограничные конфликты, горели дома, поднимался и падал курс валюты. Вводились ограничения на импорт автомобилей, проходил съезд любителей плавания в холодной воде. Целая семья разом совершила самоубийство. Происшествия и события каким-то образом были связаны между собой, точно фотоснимки в школьном выпускном альбоме, я это чувствовал.

— Что-нибудь интересное? — спросил он, вернувшись на свое место.

— Да как сказать. — ответил я. — Просто давненько не смотрел телевизор.

Он подумал немного:

— У телевизора есть, по меньшей мере, одно достоинство. Его можно выключить, когда захочется,

— Можно и вообще не включать.

— Не говори, — засмеялся он с довольным видом. — Но я человек доверчивый, включаю, все надеюсь на лучшее… — Оно и видно.

— Не возражаешь? — И он нажал клавишу. Изображение мгновенно исчезло. Комната погрузилась в тишину. За окном в доме напротив зажегся свет.

Минут пять мы пили молча, исчерпав тему для разговора. Опять зазвонил телефон, но на сей раз он сделал вид, что не слышит. Телефон умолк, и он, точно вспомнив что-то, снова включил телевизор. Изображение вернулось. Комментатор программы новостей продолжал талдычить про изменение цен на нефть, водя указкой по диаграмме.

— Надо же, он и не заметил, что мы выключили его на целых пять минут…

— Точно… — сказал я.

— А почему? — Думать было неохота, и я покачал головой. — Выключаешь телевизор, и в этот момент кто-то перестает существовать. Кто — мы или этот тип?

— Можно и по-другому рассуждать, — сказал я.

— Разумеется, есть куча возможностей рассуждать по-всякому. В Индии, например, благодать, пальмы тебе кокосовые растут, а вот в Венесуэле — кошмар, там, видишь, политических преступников сбрасывают с вертолетов…

— Да…

— Что говорить о других… Бывает в жизни и так: о похоронах речи нет и мертвечиной от него не пахнет, а человек-то уже неживой. Я молча кивнул. Потрогал пальцем зеленые листья эуфорбии.

— Если честно, то у меня есть шампанское, — сказал он с серьезным видом. — Из Франции, отличная штука. Выпьем?

— Может, лучше оставить для какой-нибудь барышни? Он разлил охлажденное шампанское в чистые стаканы и поставил их на стол.

— Неизвестно, — сказал он, — зачем, собственно, его пьют? Просто бывают такие моменты, когда торжественно откупоривают шампанское.

— В самом деле.

Мы, значит, "торжественно откупорили шампанское". И принялись болтать о парижском зоопарке и его обитателях.

В конце года я попал на вечеринку. Каждый год в районе Роппонги снимали целиком ресторанчик и устраивали проводы Старого года. Там было неплохое фортепианное трио, вкусно кормили, подавали отличное вино. Знакомых почти не было, и я счел за благо отсиживаться в углу. Премилое было сборище, я благодушествовал.

Но, конечно, не обошлось без знакомств. И пошло-поехало: ax, ox, рад познакомиться, да что вы говорите, в самом деле, действительно, надо же! С любезной улыбкой я выжидал момент, когда можно было бы взять еще порцию виски и ретироваться в свой угол, чтобы продолжить глубокие размышления о судьбах государств и столиц южноамериканского континента.

Однако женщина, с которой меня познакомили, последовала за мной до моего места с двумя стаканами виски с содовой.

— Я попросила, чтобы нас познакомили, — сказала она. Она не была красавицей из тех, что глаз не оторвешь, но, как говорится, ужасно мила. Дорогое платье из голубого шелка сидело на ней великолепно. Наверное, ей было где-то года тридцать два. Впрочем, она вполне могла бы выглядеть моложе, если бы захотела, но, видно, не было в этом нужды. На пальцах у нее я заметил целых три кольца. На губах блуждала усмешка, легкая, как летние сумерки.

Я не речист и предпочел так же, как она, молча улыбаться.

— Вы страшно похожи на одного моего знакомого.

— О! — поразился я. Банальная фраза, которая была в ходу в мои студенческие годы, в пору ухажерства. Женщина же явно не принадлежала к тем, кто пользуется избитыми трюками.

— Вы похожи на него невероятно — и лицом, и фигурой, и манерой говорить… Всем обликом. Я наблюдаю за вами с тех пор, как вы появились.

— Хотелось бы взглянуть на того, с кем у меня такое сходство, — сказал я. И эта реплика всплыла откуда-то из прошлого.

— Правда?

— Да, хотя мне и страшновато.

Ее улыбка на мгновение ушла вглубь, но тут же вернулась.

— Это невозможно, — сказала она. — Уже пять лет, как он умер. Как раз в вашем возрасте. Это я его убила.

Фортепианное трио закончило очередное выступление на эстраде, вокруг рассыпались аплодисменты.

К нам подошла девица, исполнявшая на вечере роль хостессы — хозяйки.

— Вы, я вижу, увлечены беседой? — Да, — сказал я.

— Конечно, — дружелюбно подтвердила моя собеседница. Хостесса спросила:

— Хотите сделать заявку? Они могут исполнить вес. что захотите. — Нет-нет, все отлично, мне нравится, что они играют… А вам? — Мне тоже.

Хостесса с улыбкой перешла к следующему столику — Любите музыку? — спросила женщина

— Если мир вокруг хорош и музыка хороша, то да.

— В хорошем мире не может быть хорошей музыки, — сказала она. — В хорошем мире воздух ведь не вибрирует.

— Вот именно.

— Помните фильм с Уорреном Бити, где он играет на фортепиано в ночном клубе?

— Нет, не видел.

— Одну из посетительниц клуба, бедную, несчастную женщину, играет Элизабет Тейлор, и Уоррен Бити предлагает ей заказать какую-нибудь мелодию.

— И что же, — спросил я, — заказала она что-нибудь?

— Не помню… Фильм-то старый. Она отпила виски, и кольца на ее пальцах засверкали. — Неприятное слово «заявка». Чувствуешь себя каким-то ущербным. Как будто берешь книгу в библиотеке. Не успеет эта музыка начаться, как хочется, чтобы она поскорее кончилась.