Страница 7 из 26
Офицеры
Кто были эти офицеры, почему они решили сопротивляться советскому режиму и как они представляли себе будущее России, остается главным вопросом Гражданской войны.
Накануне Первой мировой войны выходцы из потомственного дворянства составляли основу офицерского корпуса Русской армии (Таб. 1). Офицерские училища разделялись по сословному признаку, только с 1913 г. все военные училища стали всесословными[132]. При этом «гвардия комплектовалась офицерами почти исключительно из дворян, за нею следовала кавалерия и специальные войска, офицерство же не из дворян (а так же неимущего и мелкопоместного дворянства) служило, главным образом в пехоте»[133].
Таб. 1. Сословный состав офицерского корпуса Русской армии в 1912 г., в %[134]
Однако за три года мировой войны социальный состав офицерского корпуса полностью изменился. За время войны было произведено в офицеры около 220 тыс. человек, то есть больше, чем за всю предыдущую историю русской армии. Общее число офицеров, вместе с кадровыми, составило 300 тыс.[135]. В Первой мировой погибло 73 тыс. офицеров, при этом «едва ли не весь кадровый офицерский состав выбыл из строя уже за первый год войны»[136]. С начала войны офицерский корпус сменился в пехотных частях 3–5 раз, в кавалерии и артиллерии – на 15–40 %[137].
«В результате (к 1917 г.) наиболее распространенный тип довоенного офицера, потомственный военный (во многих случаях и потомственный дворянин), носящий погоны с десятилетнего возраста – пришедший в училище из кадетского корпуса и воспитанный в духе безграничной преданности престолу и отечеству, – отмечает историк С. Волков, – практически исчез..»[138]. Офицерский состав военного времени утратил свою социальную специфику и «в общем соответствовал сословному составу населения страны». По данным А. Осипова, среди выпускников военных училищ военного времени и школ прапорщиков доля дворян никогда не достигает 10 %, а доля выходцев из крестьян и мещан постоянно растет… Свыше 60 % выпускников пехотных училищ 1916–1917 гг. происходило из крестьян. По данным Н. Головина, из 1000 прапорщиков в его армии (7-й), около 700 происходило из крестьян, 260 из мещан, рабочих и купцов и только 40 из дворян[139].
В то же время, переход в офицерское звание кардинальным образом менял социальный статус выходца из простого народа: с получением первого офицерского чина, он автоматически становился еще и дворянином. Что это означало для него? – «Момент, когда человек получал первый офицерский чин, был важнейшим в его жизни, – отвечает Волков, – он переступал грань, очерчивавшую высшее в стране сословие, переход в которое коренным образом менял его положение в обществе… это был акт особого значения – гораздо большего, чем поступление на военную службу или получение высших чинов, вплоть до генеральских (ибо в социально-правовом плане между прапорщиком и генерал-фельдмаршалом разницы не было, тогда как между старшим унтер-офицером – фельдфебелем или подпрапорщиком и прапорщиком она была огромной)…»[140].
Значение этого фактора подчеркивали воспоминания британского офицера Х. Уильямсона, добровольно отправившегося на помощь «белым» на Юге России: «Я, – обосновывал он свое решение, – вышел из тех слоев общества, чьи привилегии в то время были очень весомыми, и рассматривал русскую революцию не столько как борьбу рабочих за то, чтобы поправить многое, что было неправильно, сколько как борьбу злых людей, стремившихся покончить с обществом, которому я принадлежал»[141].
В России положение привилегированного сословия определялось не столько состоянием, сколько социальным статусом. Не случайно из 70 с лишним генералов и офицеров – «отцов-основателей» Белой армии, участников «1-го Кубанского похода», по данным историка А. Кавтарадзе, всего только четверо обладали какой-нибудь наследственной или приобретенной собственностью; остальные жили до 1917 г. только на служебное жалованье[142]. Вместе с тем, офицеры принадлежали к господствующему, правящему сословию, представлявшему немногим более 1 % населения страны. В то время как крестьянство (одетое в солдатские шинели), относилось к официально закрепленному, «социально сегрегируемому», низшему сословию[143]. Непримиримость их противостояния, отмечала американская журналистка Б. Битти, «была прямым и логичным следствием режима, который сделал горстку людей хозяевами, а большинство рабами»[144].
Сословные противоречия углублялись тем, что «в Русской Армии существовало между офицерами и солдатами одно различие, которое, – по словам ген. Н. Головина, – не проявлялось столь резко в армиях других государств. Русский офицер, в силу полученного им образования, являлся по отношению к солдату интеллигентом»»[145]. Это различие за годы войны еще более обострилось, в связи с тем, что «офицерство, – по словам эсера В. Шкловского, – почти равнялось по своему качественному и количественному составу всему тому количеству хоть немного грамотных людей, которое было в России. Все, кого можно было произвести в офицеры, были произведены. Грамотный человек не в офицерских погонах был редкостью»[146]. Огромная разница в образовании, в общественном развитии между солдатами и офицерами, лежала в основе той культурной пропасти, которая разделяла их.
Война привела к резкому обострению этих сословных и культурных противоречий. Наглядный пример тому давали офицеры военного времени, говоря о которых, С. Волков отмечает, что качественный состав офицерского корпуса во время войны «катастрофически упал, прапорщики запаса и абсолютное большинство офицеров ускоренного производства были по своей сути совсем не военными людьми, а производимые из унтер-офицеров, имея неплохую практическую подготовку и опыт войны, они не обладали ни достаточным образованием, ни офицерской идеологией и понятиями»[147]. «Юнкера прекрасно натасканы в смысле маршировки, строя, но очень малоразвиты и совсем не культурны», подтверждал преподаватель школы прапорщиков пдп. И. Ильин, «уровень юнкеров совсем низкий, с университетским образованием никого, со средним, как исключение, – я даже не понимаю, кому нужны эти прапорщики. А главное, подумать, (только) в двух школах – полторы тысячи человек!»[148]
В результате взаимодействия этих двух разнонаправленных факторов (высокого социального статуса и низкого образования), развитие сознания новоиспеченных офицеров, в зависимости от свойств их личности, шло по двум прямо противоположным направлениям:
На первое из них указывал секретарь московского градоначальника В. Брянский: всякий грамотный человек стремился попасть в школы прапорщиков, «чтобы через 4 месяца нацепить на себя офицерские погоны и стать «благородием». Конечно, у таких лиц понятие об офицерской чести и чести мундира абсолютно отсутствовало, но они быстро усвоили привилегированность офицерского положения, знали, что полиция не имела права их касаться…, я имел возможность установить из разговоров с солдатами, что ненависть их к офицерству вообще объяснялась именно поведением скороспелых офицеров, которые всячески старались показать им свою власть и, как малокультурные люди, сопровождали это глумлением, хамством, а подчас и рукоприкладством…»[149]. «Наиболее сознательная часть народа так и смотрит, – подтверждал пдп. Ильин, – кадровый офицер – это одно, а всех этих прапорщиков из учителей да из школ в грош не ставили и даже как будто стыдились»[150].
Второе – носило прямо противоположный характер, его формировали те личности, которые выбирали офицерскую стезю, как шанс на приобщение к высшему сословию. Офицерское «чувство, – отмечает историк Волков, – у (этих) людей, едва ли могших рассчитывать получить офицерские погоны в обычных условиях, было даже более обостренным…»: «в состав младших офицеров войсковых частей действующей армии приходил только тот интеллигент, – подтверждал Головин, – который устоял от искушения «окопаться в тылу»; таким образом, в среде молодых поколений нашей интеллигенции создавался своего рода социальный отбор наиболее патриотично и действенно настроенного элемента, который и собирался в виде младших офицеров действующей армии»[151].
131
Кенез П…, с. 8–9.
132
Деникин А. И. Старая Армия…, с. 230.
133
Барсуков Е. З.…, с. 30.
134
По данным военно-статистического ежегодника за 1912 г. (Цит. по: Барсуков Е. З.…, с. 30). Округлено до десятых В. Галин.
135
Россия в мировой войне 1914–1918 гг. в цифрах. М., 1925, с. 31 (Волков С. В.…, с. 9)
136
Волков С. В.…, с. 11.
137
Гиацинтов Э. Записки белого офицера, М., 1992, с. 253; (Волков С. В.…, с. 11.)
138
Волков С. В.…, с. 11–12.
139
Осипов А. К. 65-й годовщине начала Белого движения// Ч. N 641, с. 20; Головин Н. Н. Российская контрреволюция. Ревель, 1937. Кн. 1, с. 85. (Цит. по: Волков С. В.…, с. 12)
140
Волков С. В. Русский офицерский корпус. Глава II Путь в офицеры. Получение первого офицерского чина. http://swolkov.org/rok/index.htm
141
Уильямсон Х…, гл. 1.
142
Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты на службе Республики Советов. 1917–1920 гг. М., 1988.
143
О социальной сегрегации русского крестьянства см. подробнее: Галин В. Капитал Российской империи. // Политэкономия истории, т.1. Гл.: Социальная сегрегация.
144
Битти Б…, с. 341.
145
Головин Н. Н. Российская контрреволюция…, т.1, с. 75.
146
Цит. по: Волков С. В.…, с. 14.
147
Волков С. В.…, с. 21.
148
Ильин И. С.…, с. 170. (7 августа 1916 г.); с. 188. (5 февраля 1917 г.)
149
Брянский В. В.…, с. 119.
150
Ильин И. С.…, с. 273. (21 июня 1918 г.)
151
Головин Н. Н. Российская контрреволюция. Кн. 1. – Ревель, 1937–С. 86. (Цит. по Волков С. В.…., с. 292)