Страница 10 из 16
Балыков выронил трубку и застонал, зарычал, заметался по комнате. Конечно, он должен был это предвидеть. Тумайкин просто так не отпустит, да и Боровицкий не такой уж старичок-простачок! Балыков озверел и стал крушить и ломать все, что попадется под руку. Приехавший Табеев мрачно посмотрел на разбитые табуреты и осколки посуды.
– Я проверю Тумайкина и его шайку. Ты успокаивайся, мент. Ищи дочь по своим каналам. Чуйка у меня, что она где-то рядом.
Балыков сомневался: говорить с руководством РОВД о пропаже дочери или нет. А если выплывает его история с ювелирами, кладом? Ему никогда не отмыться. Но в то же время он понимал, что Викушку можно найти только силами уголовного розыска. Затоптав остатки осторожности, он пришел со своей бедой прямо к Володину. Это был его новый начальник, и Балыков невольно поспособствовал ему занять место Андрущенко.
– Дочь со мной жить не хочет, винит меня в смерти матери, – заявил Балыков. – Я сказал Викуше, что после сороковин ей надо домой возвращаться, хватит у бабушки жить. Так она наутро и сбежала. До школы не дошла.
– Сам знаешь, что тут два варианта. Если кто похитил, то в скорости будут требования. Если сама ушла – найдем, ребенок далеко не убежит. Сейчас соберу опергруппу, начнем.
К вечеру никто не позвонил, о выкупе требований не заявил. Распространение фотографии и ориентировки не помогли. Табеев прижал Боровицкого, но старый еврей лепетал, что ничего не знает и триста раз уже пожалел, что связался с нервным Балыковым.
– Округу прочесать нужно, – убеждал себя вслух Балыков, – цыгане от меня отстали, это не они. Тумайкин – жидкий дрыщ, на него можно времени не тратить. Да и далеко он. Скорее всего, дочь сама ушла.
Бессонная ночь прошла в телефонных звонках. Проверили все отделы милиции, спецприемники, морги и больницы. Ничего! Балыков свалился от усталости в шесть утра и проспал до девяти. Вскочил как ошпаренный, стал проверять смс-ки, пропущенные звонки, но снова ничего. Помчался в отдел. Голодный, всклоченный и помятый, он орал на сотрудников. Опергруппа сменилась, и ребята не знали, в чем соль и фишка. Свой район они проверили, а там… Не их епархия. Володин убыл на какое-то областное совещание, говорить было совершенно не с кем. Пометавшись по кабинетам, он в бессильной злобе зашел к кэдээнщице Мокиной.
– Знаю, знаю, – махнула она на Балыкова. – И как ты выживаешь только!
Простодушная и маловоспитанная Мокина ругнулась крепким словцом и предложила Балыкову выпить.
– Машка, пропадаю, – взмолился Балыков, – помоги хоть ты. Ну куда может ребенок деться? В автобусы не садилась, на трассе её не видели, в больницах и моргах нет.
– Варианты есть, – сказала Мокина, недолго думая. – У подружек. Но там проверили. У дружков… Но возрастом мала… Надо по притонам проехать.
– Вроде ездили, – уныло сказал Балыков, на что Мокина развела руками.
– Знаешь, чё, – начала она, – я вспомнила случай с одной девкой в прошлом году. Она инсценировала свой побег, а сама никуда не бегала. Сидела в сарае, пряталась. Прикинь, три дня сидела. Ночью выходила, жрала чё-то дома, потом опять в сарай.
– Поеду, еще раз всё прошарю, – сказал Балыков.
Поиски в сараях и на чердаках у Дины Петровны ничего не дали. Сама же теща изображала соляной столб: серая, прямая, непреклонная. Все её жизненные проблемы были из-за непутевого зятя. Балыков видел в её глазах непримиримую ненависть, но губы Дина Петровна сжала и ничего не комментировала. Швырнула ему, как голодной собаке, миску пшенного супа. Насыпала сухариков, которые сушила в духовке и хранила в холщовой косынке. Балыков похлебал, удивившись вкусу домашней пищи. У него под спудом лежали миллионы, а он радовался миске горячего супа! Уронив лицо на руки, Андрей впервые после похорон жены расплакался. Такое немужественное проявление чувств не разжалобило Дину Петровну, но Балыков на её сочувствие и не рассчитывал. Вытерев слезы, он еще раз прошелся по всем комнатам дома тещи, покопался в столе и шкафу дочки.
– Слушай мои соображения, – сказала сквозь зубы Дина Петровна, – у меня кошелёк пропал. Бисером такой вышитый, я там держу деньги на случай, если надо быстро расплатиться. Нет красного свитера Викушкиного, кое-каких продуктов.
– Слава богу! – выдохнул Балыков. – Значит, не похитили, значит, сбежала. А раз сбежала – найдем.
Дина Петровна покачала головой, выказывая явное недоверие зятю и всей его безмозглой ментовской ораве бездельников, о которой утром по телефону она говорила районному прокурору. Балыков поехал по домам одноклассниц Вики. А там, хоть и сочувствовали отцовскому горю, но встречали измотанного Андрея с неудовольствием. Ну да, их дочки дружили, но о желании Вики сбежать из дома никто не знал. Андрей бесцельно колесил по городу. И в каждой девочке в темной курточке и джинсах он видел дочь.
Не выдержав напряжения, он приехал к дому Жуковских. На месте раскопа старого колодца прочно покоилась бетонная плита. Развороченный раскопками двор походил на место ковровой бомбардировки. На двери ветхого дома висел замок. Жуковские не захотели жить в доме, возле которого нашли мертвое тело их подруги Леры. Уехали, не попрощавшись с Балыковым.
Андрей, покрутившись во дворе, вернулся в отдел. Кинолог Басович сказал виновато, что со своими Девочками он отработал запаховый след Вики, но он оборвался в конце улицы, где как раз находилась автобусная остановка. Дальше Девочки, то есть собаки, не пошли. Балыков метался по городу в поисках новостей и виноватых в том, что его дочь до сих пор не найдена. Он был готов хоть черта лысого ублажить, лишь бы узнать, где его Викуша и что с ней.
Пришел, наконец, к Сонике в дом культуры. Там уже знала о пропаже ментовской дочери, женщины сочувственно смотрели и качали головами. Мимо него бегали диковато загримированные девицы в кокошниках, готовясь к очередной репетиции, и шушукались. Соника была в своем кабинете, среди гармоней и мандолин. Под плакатом: «Культуре быть, культуре жить» она постелила на столе красный головной платок. Сразу поняла, что надо погадать.
– Уезжать тебе надо отсюда, порча на тебе, Андрей, – черноглазая цыганка заперла изнутри дверь кабинета, взглянула на часы: – Служба прошла в церкви, гадать можно.
Соника вытащила из сумочки черный мягкий футляр, вытащила из него карты Таро. Блестящую длинную колоду положила на платок. Андрей сдвинул часть колоды от себя левой рукой, по его спине пробежала непонятная дрожь.
Соника вытащила шесть карт и недолго помолчала.
– Не хотят карты о твоей дочери говорить. Всё только о тебе. Её нет в твоем кругу.
– Так скажи, что говорят, – нетерпеливо попросил Андрей.
– Выпала карта старшего аркана – колесо фортуны. Оно выпадает редко. И означает всегда одно, как ни крути. Случилось что-то жизненно важное, судьбоносное. Сложно сказать, что именно. Это событие одновременно и богатство дает, и силу отнимает. Дальше смотри: легла карта башни. Это означает падение с пьедестала. Ты упал, казалось бы, плохо, но при этом столько пентаклей выпало… Всё младшие арканы. Пентакли означают изобилие. Ты купаешься в деньгах и удаче.
– Что-то не сильно на мою жизнь похоже, – невесело закончил Андрей.
– Тебе виднее, – с сомнением сказала Соника, собирая карты. – Одно могу сказать я: не вижу я смерти твоей дочки. А гадала я на этот вопрос, ты уж извини.
Ночью, когда он досмотрел какой-то очередной документальный фильм, отвлекаясь и раздумывая над словами Соники, позвонил телефон. Андрея отчего-то сразу кольнуло в ключицу. Раньше мама говорила, что если болит в точке, где сходятся две косточки, то это предвестник инфаркта. Андрей поднял трубку.
– Андрей Сергеевич Балыков? – спросил незнакомый мужской голос.
– Да.
– Вас беспокоит дознаватель Терпигорев, Павловск. Дело в том… Как бы сказать получше… – мужчина замялся, а у Балыкова стали холодеть руки. – Мы нашли тут у моста тело. Черная курточка, темные брюки, светлые волосы. Без особых примет. Без портфеля и документов. На вид около девяти лет, немного младше, чем указано в ориентировке на Викторию Балыкову. Но… надо приехать на опознание.