Страница 24 из 37
– Да что нам большинство? Ты, Толян, свою дерьмократию из головы удали, не люблю я это слово – большинство, бр-р-р…
«Что ни скажи, всё не так», – вздохнул рыжий, чувствуя, как, несмотря на свою брыкливость, старшинство над собой начал признавать.
– Так куда, ты говоришь, они поехали?
– На косу.
– На кё-ёсу, – передразнил Гога, закрепив этим своё верховенство, – на этой змеючей реке кос больше, чем домов в Москве.
– В сторону Овощного.
– Поехали.
Рыжий тихо выругался и повернул ключ зажигания.
В сумбурных директивах отмечалось, что есть только три места на реке, где этот замаскированный под физиков-колхозников десант мог попасть на присылаемый за ними корабль (катер? баржу? ракету на воздушных крыльях?). Первые два как будто понятны: Коломна, заштатный городок, почему-то попавший вдруг у этих стратегов в чуть ли не мировую столицу, и устье Ройки, где строился первый российский военный корабль «Орёл», якобы прообраз того, не зная чего. А третье было неизвестно даже таким крутым дядькам, которые их сюда командировали… «По обстановке…»
Толян было воспротивился этой странной командировке – куда? У нас же серьёзное дело, коммунизм рушить – в самом разгаре! Но его осадили, обидно осадили. Некоторые слова хлёстче подзатыльника. Крутые дядьки…
Мы едем!
…в слове «свободный» есть доля шутки.
Не грех ли на залив сменять дом колченогий, пусторукий…
Что за жизнь должна быть у людей, чтобы только от перемены несвободы на меньшую они уже сходили с ума? Или дело именно в перемене? Выбрались из подвалов – в прямом и переносном смысле. Или – в весне? Что для них свобода?
Поселение Малеевское, оно же совхозное отделение «Овощное», от Деднова (Дединово местные чаще называют по-старому – Дедново) вверх по течению Оки километра четыре, по асфальту все десять.
Нет в нашей средней полосе поры лучше, чем середина мая: всё цветёт, щепка на щепку лезет (Ощепков на Ощепкову, «Люба! Я вернулся!»), земля дышит, рвёт её изнутри семя и рвётся само, и рыба, и птица, и откомандированный в колхоз физик – все с ума сходят. Весна!
Эх, разогнаться бы до сверхзвуковой – быстрее, быстрее, хотится, хотится… – но то и дело приходилось тормозить, даже останавливаться: слева направо переходило дорогу одно коровье стадо, через километр справа налево другое, ещё через полкилометра третье стадо вообще шло по дороге, украшая асфальт дымящимися заплатами, а по сторонам, вблизи и вдалеке, тут и там виднелись ещё и ещё разноцветные коровьи семейства.
Поручик от нетерпения нервничал, Аркадий ликовал:
– Свобода! Воля! – В восхищении тыкал пальцем в скопления крупных рогатых и радостно выдыхал: – Вот это галока!
Поручик и не переспрашивал, какая-такая галока (команда начинала привыкать, что Аркадий вытворял последнее время со словами не пойми что, иногда произнося и самому себе непонятные созвучья), но про себя подумал, что если кто-то захотел бы придумать этакую коровью планету, то лучшего прообраза, чем эта окская пойма, нигде в мире не найти.
– Плодитесь, коровы! – орал не своим голосом в открытое окно Аркадий. – Плодитесь, жизнь коротка! – И опять своё: – Свобода! Воля!
После поворота перед Бором дорога километров пять петляла вдоль Прорвы, утонувшей в густом дурмане черёмуховых зарослях. И само Малеевское кипело белым – цвели яблони и вишни. И маленькое человеческое облачко, движущееся на трёх железяках к заветному месту на волшебной реке, тоже кипело белой радостью ожидания… чего?
О, как проста и одновременно непостижима природа этой ожидаемой радости… проста, конечно, проста, ибо всего-то закупка «лучка зелёного» на закуску – а что может быть обыденней? – уже отголосок древнего общего моления, малого собора, единения той души, которая в таком вот соединённом виде и есть – русский человек, с песней, пляской и хороводом; души, этого Богом устроенного для русского человека гнезда, из которого он, вечный божий птенец, уж тысячу лет выпадает, по которому эту же тысячу лет тоскует и ищет любой повод возвращения в него – в состояние исконного русского малого, но так много значащего для русского человека собора – общего труда, общего отдыха, общего кайфа!
Поручик на «копейке» (Аркадий на переднем и никакой Николаич на заднем), Капитан на «запоре» (сзади, заваленный канистрами и банками, Виночерпий и никакой Орликов спереди, запихнули-таки), и Африка с Семёном – на «Урале». От радости клаксонили: «Едем! Свобода! Воля!»
Поворот за поворотом приближались к Малеевскому. Каждый из ребят по доброму десятку раз бывал здесь – на посадке, на прополке, на уборке… родные места! Да только что эти посадки-прополки-уборки? Воля! Ока! Фляга с брагой! Песни, рыбалка, девчонки… э-эх! Свобода!
И орал целомудренный Аркадий то в своё окно, то в ухо Поручику:
– Свобода! Воля!
А на заднем сиденье приходил в себя, вовремя проблевавшись, но скорее всё-таки от приближения заветного берега, Николаич. Как обычно в таком «возвращающемся» состоянии, первыми начинали активничать его светлые мозги: руки поднять и глаза открыть он ещё не мог, но – мозги, мозги! – уже в абсолютно трезвом тумане начали активно перемалывать жерновами полушарий влетавшие в уши слова, а влетали с небольшим интервалом только эти два: свобода! воля!
«Вот дурак, кричит подряд два таких разных слова… Кто сказал, что русскому человеку нужна свобода? – рассуждал мозг физика, не спрашивая разрешения у спящего хозяина. – Это жалкое слово. Обидное для русского человека слово. Свобода нужна рабу. Русскому человеку не нужна свобода. Русскому человеку нужна не свобода, русскому человеку нужна именно воля».
Потом мозг попытался привязаться к месту и времени – где я? Сколько уже едем? – но не сдающийся хмель вместо времени и места всё подсовывал «свободу» и «волю», одну вместо места, другую вместо времени, и заставлял рассуждать о них, забавляясь послушностью этого средоточия ума ему, безмозглому хмелю.
«Свобода – от. Воля – для. Общая область у этих двух множеств, Свободы и Воли, невелика, так что синонимами в русском языке они называются по ошибке, – так резвился мозг в хмельной колее. – Ложный вектор свободы на вольную землю запустили из горького лука – «свобода, равенство, братство». Из всех, известных миру, словесных триад эта, по несовместимости членов, на втором месте, сразу после лебедя, рака и щуки. Хотя в пределе своего значения свобода, конечно, будет означать равенство, ибо тогда она не что иное, как хаос, в человеческом понимании – смерть. Все равны. Но с братством ни свобода, ни равенство ни в каком пределе не подружатся. Братство по смыслу своему – теснейшая (кровная) связь (связь – несвобода) людей друг с другом, зависимость друг от друга, то есть именно несвобода, да и от равенства братьев человеческая история ничего кроме междоусобицы и раздрая не знала. Только чёрт, шутник, мог поставить эти три слова рядом. Так же, как свободу и волю».
Эх, сколько светлых мыслей живёт в туманном мозгу, одна беда – коротко живут, беспамятно, а то бы… но он, мозг, продолжал.
«Свобода центробежна, воля центростремительна.
Свобода разрушительна, воля созидательна.
Свобода социальная – развод, одиночество; воля – свадьба, семья.
Свобода единолична, воля соборна.
Свобода – подельница Закона, воля – родня Совести.
Свобода биологическая – разложение, воля – рождение.
Свобода физическая – распад, воля – синтез.
Свобода – невесомость, безразличие; воля – притяжение, любовь.
Физический апофеоз свободы – ядерный взрыв, воли – синтез трансурановых в звёздах.
Свобода абсолютная – хаос, победа энтропии, холодная смерть; абсолютная воля – космос, жизнь.