Аманда Морган

Гордон Диксон

Аманда Морган

(Дорсай-3)

Мои стены из камня, и крыша прочна,

Но тверже камня хозяйка моя.

Можно стены разрушить

И крышу спалить.

Никому лишь хозяйку мою не сломить.

* * *

Аманда Морган внезапно проснулась в темноте, и тут же ее палец нащупал спусковую кнопку мощного энергетического пистолета. Ей послышался – или приснилось, что послышался – плач ребенка. Постепенно приходя в себя, она вспомнила, что Бетта – в соседней комнате. Совершенно невозможно, чтобы ее правнучка начала рожать, не позвав ее. Значит, это всего лишь сон.

Однако она еще несколько секунд лежала, ощущая присутствие духов старых врагов вокруг нее, в спящем доме. Плач смешался с ее сновидением. Во сне Аманда вновь переживала то давнее внезапное нападение на первый из бандитских лагерей. Тогда Дорсай еще считался новой планетой; а лагеря, далеко в горах, были базами временно незанятых наемников. Ей удалось наконец возглавить поход женщин округа Форали против этих людей. Бандиты достаточно долго совершали налеты на их дома, в те периоды, когда профессиональные солдаты из их собственных поместий сражались на иных планетах.

Вряд ли кто мог ожидать от толпы женщин лобовой атаки среди бела дня. Именно это она и устроила.

К тому времени когда она оказалась среди хижин, некоторые из бандитов уже вооружились и покинули свои укрытия; и остальная часть сражения превратилась в мешанину тел и оружия. Все бандиты были ветеранами – но ими, в своем роде, были и женщины из поместий; и те и другие хорошо стреляли. Аманда, тогда молодая и сильная, могла противостоять любому из находившихся не в лучшей форме наемников. Кроме того, она была охвачена яростью, которой они противостоять не могли…

Аманда заморгала, отгоняя от себя картины сновидения. Бандитов теперь уже не было – так же, как и Эверсиллов, пытавшихся отнять у нее землю, да и других врагов тоже. А на смену им пришли новые недруги. Она какое-то время прислушивалась, но в доме Фал Морган все было тихо.

В конце концов она встала, на мгновение окунувшись в холодный ночной воздух, и потянулась к платью, висевшему на стуле у кровати. Яркий лунный свет просачивался сквозь легкие занавески. На секунду до того, как платье облекло ее фигуру, стройный силуэт в высоком зеркале создал иллюзию молодого, полнокровного тела. Туманный призрак из шестидесятилетнего прошлого. Она вышла из комнаты.

Пройдя двадцать шагов по длинному, облицованному панелями коридору, где вдоль стен стояли в своих пирамидах, словно часовые, бесшумные лучевые ружья и другое оружие, Аманда начала осознавать, что по привычке все еще сжимает в руке энергетический пистолет. Она положила его на полку и направилась к двери комнаты своей правнучки, открыла ее и вошла внутрь.

С этой стороны дома луна светила сквозь занавеси даже еще ярче. Бетта спала, тяжело дыша; ее вздутый живот поднимался, словно обещание, под покрывавшим его одеялом. Мысли о будущем ребенке, занимавшие Аманду все последние месяцы, вновь с прежней настойчивостью вернулись к ней. Она осторожно коснулась кончиками пальцев грубого, тяжелого одеяла над еще не рожденной жизнью, потом повернулась и вышла. Дальше по коридору, за углом, в гостиной сделанные на Земле часы пробили четверть пятого утра.

Теперь она уже окончательно проснулась, и мысли ее стали целеустремленными. Роды могли произойти в любое время, и Бетта настаивала на том, чтобы назвать ребенка Амандой, если это будет девочка. Была ли она права, не соглашаясь на это? Решение нельзя откладывать дальше. На кухне она приготовила себе чай. Сидя за столом у окна, она пила его, глядя на зеленые верхушки елей на склоне, который опускался вниз от стены дома, затем снова поднимался вверх, к уходившему вдаль горному хребту и лежавшим за ним вершинам, высившимся над Форали-Тауном.

Как только ребенок родится, Бетта захочет дать ему имя. На первый взгляд, это не казалось важной проблемой. Почему имени должно придаваться столь большое значение? Но дело не только в Бетте… Кажется, никто в их семье не понимал, насколько имя Аманда стало талисманом для них всех.

Вся трудность состояла в том, что время подгоняло ее. Не было никакой гарантии, что она дождется рождения новых детей. А если учесть то, что может случиться, – вряд ли она еще будет здесь, когда ребенку Бетты официально дадут имя. Однако все эти годы у нее были серьезные причины для отказа дать свое имя кому-либо из представителей младших поколений. Да, эти причины нелегко объяснить или обосновать. Корни их таились в некоем суеверном чувстве, что Фал Морган просуществует лишь до тех пор, пока это имя в семье будет играть роль колонны, на которую они все могли бы опереться. А разве можно заранее сказать, каким окажется в будущем этот ребенок?

Мысли ее вновь возвращались все к той же проблеме. На какое-то время, пока она пила чай, Аманда позволила себе отвлечься на росшие внизу ели, которые она купила еще саженцами, когда земные товары начали наконец ввозиться на эту планету, названную Дорсай. Теперь они выросли настолько, что блокировали поле огня от дома в этом направлении. В Годы Беззакония она никогда бы не позволила им вырасти столь высоко.

В отношениях с Землей возникли осложнения; вероятно, их придется полностью вырубить – хотя что-то в глубине ее души протестовало против подобного шага. И этот дом, и то, что его окружает, – все создано для себя, своих детей и их детей. Это была ее величайшая мечта, ставшая реальностью. И ни с одной из ее частей она не могла бы с легкостью расстаться.

Аманда продолжала сидеть у окна, медленно потягивая горячий чай, и ее мысли полностью ушли от того, что в настоящее время угрожало ее самым ранним мечтам, – снова к Карнарвону и Уэльсу ее детства, к ее маленькой комнатке на верхнем этаже.

Теперь она вспоминала об этом, сидя в своем доме, в стенах которого в настоящий момент пребывали лишь две живые души. Нет – три, вместе с ребенком, что ждал момента своего рождения, девочкой, у которой вскоре будут свои собственные мечты. Сколько лет было ей самой, когда у нее впервые возникла мечта о том, чтобы бегать наперегонки с ветром?

Она впервые пришла к ней очень давно, во сне, – и, проснувшись, Аманда очень реально представила себе, как мчится с огромной скоростью босиком, над городом и окрестностями. Под ногами – воздушный поток, словно мягкий, движущийся матрас. Тогда она была очень молода.

В своем воображении она пробегала от Карнарвона и Кардиффа до самой Франции и обратно – не над громадными комплексами солнечных батарей или скоплениями фабрик, но над цветущими полями, горами и стадами. В тех краях люди были счастливы.

Вскоре она уже могла бегать в мечтах дальше и быстрее, чем кто бы то ни был.

Она добежала до Испании и Норвегии. Она промчалась над всей Европой до самой России, на юг до конца Африки и еще дальше, до Антарктиды, и увидела, что большие киты все еще живы. Она пробежала на запад над Северной Америкой и на юг над Южной Америкой. Она видела ковбоев и гаучо, таких, какими они были когда-то, и странный народ на оконечности Южной Америки.

Она проследовала на запад над Тихим океаном, а затем на юг и на север. Далеко внизу оставались вулканы на Гавайских островах, Япония, Китай и Индокитай. Она понеслась на юг к Австралии и увидела пустыни, громадные стада овец и прыгающих диких кенгуру.

Потом она снова отправилась на запад – там, где степи Украины, и Черное море, и Константинополь, и Турция, и те равнины, по которым Александр провел на восток свою армию, и через некоторое время опять вернулась в Африку. Она заметила странные корабли с высокими парусами у восточного побережья и пронеслась над Средиземным морем, в сторону Италии. Она взглянула с высоты на Рим – и он, и вся его история были как на ладони – и на Швейцарские Альпы, где люди пели тирольские песни и взбирались на горы, и увидела еще много разных вещей, пока наконец не прибежала домой и не уснула на гребне воздушной волны в своей кровати. Вспоминая обо всем этом теперь, когда ей было девяносто два года – цифра, которая ничего для нее не значила, – она сидела здесь, на расстоянии многих световых лет от Земли, на Дорсае, с чашкой чая, в угасающем лунном свете, глядя вниз на хвойные деревья.