Ошибка архитектора

— Оу, большой мальчик. И как он? Судя по всему не очень?

— Я тебя прошу, хватит!

— Зато его будущая супруга будет тебе очень благодарна, что научила его чему-то большему, чем пара традиционных поз.

Она не ответила, поэтому он заглянул в дверной проём, встретился с ней взглядами:

— Мне порой кажется, — проговорила Лана с надрывом, — что у тебя сердце тоже в клочья разорвало взрывом.

— Может быть. Хорошо, что тебе не нужно моё сердце, — и он подмигнул ей, уходя.

Иногда Верона посещала мысль о том, что он и сам не заметил, как уродство изувечило его и внутри тоже.

Он был жёстким, непримиримым, упрямым, да, но всё же его растили в семье, где были на первом месте понятия благородства и чести, но ни первого, ни второго в Вероне теперь не осталось. Точнее он перестал вспоминать о них, когда столкнулся с разорением семьи.

Отец, ведомый вот как раз этими качествами, а ещё состраданием и мягкостью, умер и оставил семью почти ни с чем. Верону перешёл титул и долги, почти банкротство, и из этой ямы он не мог выбраться, без помощи извне, несмотря на все свои знания и острый ум.

Брак с Ланирой был спасением — отец её дал с ней приличное приданое, прежде всего из-за её печальной славы низко павшей первой красавицы двора. Верон не просто расплатится с долгами, он смог снова начать приумножать своё состояние, и на данный момент у его супруги в банке был счет суммой в полтора раза большей, чем та, что дал её отец за союз с ней.

По началу Верону было сложно с Ланирой, он старался быть благородным, но потом — понял, что оно ей не нужно. А разобравшись в её потребностях, лишь зло усмехнулся сам себе…

И вот это гниение уже было не остановить. Всё, что было в нём хорошего, кажется безвозвратно ушло, разложилось, оставляя лишь шрамы и едкий туман из желчного сарказма и иронии, в котором тонули просьбы должников отложить оплату по счетам.

— Хорошего дня, ваша светлость, — улыбнулась Эйва, с которой он встретился в дверях.

— Спасибо, Эйва, — отозвался Верон. — И передай, чтобы к обеду меня не ждали.

— Да, господин.

Он почти вышел, но потом обернулся:

— И, Эйва, скажи, пожалуйста, Яци, что она тоже едет в Хиит, я думаю, что после свадьбы мы с герцогиней там немного побудем.

— Да, господин, ваша сестра будет счастлива, — ответила горничная.

Ещё одна причина, по которой внутри умерло ещё что-то хорошее — Ниилла Шелран и тот ужас, что с ней случился.

Интерлюдия — Палач

Вне времени и вне осознания. Всего лишь движение рукой и мир разрушен до основания. Нет ничего, что могло бы остановить или унять. Созданы такими, такими им быть вечность. Без чувств, без сожалений.

Четыре высших души, не знающие жалости и не принимающие сдачи. Все для них враги. Приказ исполнен. Вокруг лишь прах и тишина.

Они были идеальны в своей порочности, непобедимости и смертоносности.

Последнее слово Инквизиторов.

Нельзя уничтожить.

Но можно разобрать. На части. Наделать множество копий. Бесконечность. Блеклые и ничтожные.

Сколько он уже идёт в поисках себя? Когда это стало смыслом? Когда он всё потерял. Когда было нужно тепло. Когда оно было. Не было смысла хранить. А как потерял внутри стало отчаянно больно, до жуткого воя, хриплого рыка.

Он не должен чувствовать. Душа ранга палач не имеет право на привязанность. Душа ранга палач не может сожалеть. Душа ранга палач не имеет право на любовь.

Палач должен быть чист и пуст.

Но он не был. Не был. Сотни миров. Тысячи жизней. Он искал. Идеальный хищник ищет другого идеального хищника. Самого нужного. Самого важного. Самого любимого.

Глава 9 Эйва

Эйва, в некотором смысле, понимала госпожу Ланиру, но всё равно была очень зла на те слова, что герцогиня сказала в адрес Шэйли за обедом, несколько дней назад.

Бедная девочка была сама не своя после этого — мало того, что без памяти, что полная неизвестности поездка через несколько дней, что Иан из-за этого на нервах весь и не знает, как себя унять, так ещё эти горькие слова.

Высшие и низшие, ну правда — нихра, как она есть. Злое, мстительное существо низшего мира, прислуживающее падшим богам и выполняющее тёмное дело по терзанию хороших людей и насылающее проклятия и беды на их дома.

Конечно горничная отстранилась от этого гнева на хозяйку, тем более ей предстояла поездка с герцогами в столицу. Да и Эйве с господином Ианом удалось Шэйли успокоить, вывести из состояния истерики, которая у неё была пару дней, потому что нет в ней никакого благословения, богиня её не любит, она не слишком усердно молится и даже было что-то вроде “моё чрево проклято”.

На это ушло всё время до отъезда и все нервы. В поездку Эйва собирала обеих девушек в каком-то тумане, чего уж говорить о ней самой. И в итоге осознание, что она всего через два дня окажется в столице накрыло её в экипаже, когда половину дороги они уже проехали.

Ланира и Шэйли ехали в карете вместе, и это было печально, потому как младшую девушку это смущало и обижало до слёз, а герцогиня ни за что не стала бы извиняться за то, что наговорила. Сидели они друг от друга по разным противоположным углам, смотрели в разные стороны и как же было хорошо, что дорога занимала всего половину дня, потому что иначе это грозило бы перерасти в катастрофу с очередными истериками, при чём от обеих девиц.

Мужская часть Шелранов предпочла в это женское противостояние не лезть и отправились в Хиит верхом. Конечно для господина Верона это было испытанием — Эйва не сомневалась, что у мужчины болело всё тело. Но видимо боль была терпимым испытанием, которое можно было перенести, чтобы сохранить своё душевное равновесие. Что до Иана, то он вообще получал нескрываемое удовольствие, как мальчишка, которого отпустили побегать в поля без присмотра.

Слуги ехали в отдельном экипаже. Яци мирно спала всю дорогу и это было прекрасно. Повариха учинила форменную истерику связанную со поспешностью сборов, на которую её вынудил герцог, отдав ей распоряжение ехать в Хиит накануне отъезда. Женщина была дотошной, помешанной на мелочах квочкой, у которой всё было плохо ещё задолго до того, как что-то начиналось. Она опаздывала заранее, практически накануне встречи или отъезда, портила всё заранее, даже не приступая к делу. В общем, собираясь, она извела слуг, сильнее, чем десять Ланир. И сон в котором Яци пребывала в дороге, ехавшим с ней в одном экипаже Эйве и Юллин, был ниспослан богами.

Последняя была сначала рада тому, что старшая горничная заменит её на свадьбе, а потом поняла, что столицу не увидит, свадьбу не увидит, королевскую семью не увидит, и расстроилась. На это Эйва только горестно вздохнула, снова ругая себя за то, что проявила излишнюю заботу и доброту.

Она не хотела в столицу. Ей было сложно возвращаться туда и откровенно страшно быть при дворе. Оставалось только молиться богине-матушке, чтобы помогла ей справиться и отвела от неё всяческие неприятности.

Проехав Хиит, они с неприятностью отметили, что дороги развезло, несмотря на то, что снег сошёл давно. Но в деревне всё было как всегда немного с задержкой, но это воздух, эти звуки — Эйва отпустила свои тревоги и подставила лицо тёплым солнечным лучам.

Переезжая через реку стало понятно, что и мост почти развалился, мужчины даже попросили женщин выйти и пройти по нему пешком, чтобы избежать беды, если тяжести экипажей, подмытая рекой конструкция, не выдержит.

Сам дом был таким каким Эйва его и помнила. Она была тут три раза. Каждый год семья приезжала сюда навестить госпожу Нииллу. Точнее из трёх раз, Иан был здесь всего в прошлом году и то, только из-за находившейся здесь Шэйли. Обычно приезжал Верон и было видно, что герцог погостил бы подольше, радуя сестру своим присутствием, но супруга его начинала ныть, капризничать, устраивать скандалы от скуки, а это было губительно для шаткого душевного состояния хозяйки.

— Ой, ну правда, правда? Верон! — вдовствующая графиня Сэнори не могла устоять на месте, когда брат спешился, отдавая своего коня слуге и обнимая сестру. — Вы приехали! Я так рада, так рада!