Тени над Гудзоном

— Я не имею в виду тебя.

— Ну, я пойду, — сказал Грейн.

— Пейте кофе, пейте кофе, — отозвался Станислав Лурье. — Рано вы все равно домой не вернетесь, и все дурные мысли, которые были у вашей жены относительно вас, она уже передумала.

— Не уходите, посидите еще немного, — подхватила Анна. — Мы так и так уже растратили эту ночь.

— Да, оставайтесь. Я сейчас в таком состоянии, что могу разговаривать искренне. Моя жена любит ваше общество, а я люблю мою жену. Из этого следует, что я тоже должен любить ваше общество. Или, может быть, это не строгий силлогизм?

Анна покраснела, а после этого сразу же побледнела.

— Ты пьян? Что с тобой?

— Поздно ночью я автоматически пьянею.

Грейн поднялся:

— Ну, спокойной ночи. Я тоже люблю ваше общество. Спокойной ночи, мадам Лурье. Спасибо за кофе.

— Не убегайте. Я специально для вас сварила кофе, и вы не можете его оставить. И прошу вас, не называйте меня мадам Лурье. К своему мужу я кое-как привыкла, но к этой фамилии не привыкну никогда.

— Это великая фамилия. Вы наверняка знаете ее происхождение.

— Моей жене больше нравится фамилия Котик, — вмешался Станислав Лурье.

Грейн посмотрел на него. Желтые глаза Лурье смеялись, но его рот оставался злым. Грейн только сейчас заметил на его лице две глубокие морщины, протянувшиеся от крыльев носа до широкого, как лоб, подбородка с ямочкой посередине. Глаза Анна засверкали.

— Котик — отвратительная фамилия, но для комедианта хороша. Она привлекала публику в Берлине. Что бы ни говорили о Яше, он был очень талантлив. А фамилия Лурье в общем-то ничего не говорит.

— Ну, вам придется ссориться уже без меня. Спокойной ночи.

— Погодите, Грейн, мы не ссоримся, — сказала Анна. — Зачем мне с ним ссориться? Он день и ночь рассказывает о своей первой жене. Нельзя ревновать к умершей женщине, и я бы не стала ревновать, даже если бы она была жива и завтра вернулась. Я с большим удовольствием уступила бы ей свое место. Такова горькая правда.

— Я говорю о своей первой жене потому, что Гитлер превратил ее и наших детей в горсть пепла. Это не имеет никакого отношения к любви и к сексу в принятом смысле этих слов. Но ты говоришь день и ночь об этом дегенерате Яше Котике, а также о нашем друге Грейне. Это уже совсем другое дело. Ты должна, по меньшей мере, выбрать одного из двух.

Грейн пошел к двери.

— Погодите, Грейн, погодите. Мой муж любит играть на публику, вы не можете лишить его этого удовольствия. Ему надо было стать актером. Все равно он не адвокат. В Варшаве он тоже не был полным адвокатом, а так и оставался все годы аппликантом. Здесь он занимается одним делом: он хвастается. Подождите секунду. Я иду с вами.

«Надо же, как это похоже на мои сны! — подумал Грейн. — Похоже, эта сцена мне уже снилась. Я предвижу будущее… Я мог бы поклясться, что только вчера ночью у меня был такой сон… Правда, теперь, наяву, не хватало замешательства, страдания, сердечной боли». Грейн увидал собственное бледное лицо в зеркале. Им овладели странный покой и равнодушие, будто все чувства вытекли из него как по волшебству. Он слишком устал, чтобы стесняться. Ему пришло в голову, что так себя должны чувствовать те, кто совершает убийства и творит другие дикие вещи. Но он только сказал:

— Прошу вас, Анна, избавьте меня от этих…

Грейн не закончил фразы.

— Отчего мне вас избавить? Я отправляюсь к своему отцу, а не к вам. Я еще не настолько отчаялась… Сейчас трудно поймать такси…

— Не мешайте сами себе, Грейн. Даме нельзя отказывать. Отвезите ее, куда она хочет. Она ведь хотела кататься с вами на машине целую ночь, — отстраненно проговорил Станислав Лурье. Он стоял посреди комнаты, широко расставив ноги, держал кофейную чашку рядом с ухом и улыбался саркастически и в то же время воинственно.

Грейн вдруг увидел, что, хотя копна его волос темная, корни волос — седые. Видимо, Лурье красил волосы. Грейну начало казаться, что вся эта сцена была заранее подготовлена совместно мужем и женой. Может быть, он хочет от нее избавиться? Или он из тех, кто добровольно готов делиться собственной женой? «Впрочем, мне это безразлично. Я больше ничего не боюсь», — говорило что-то внутри Грейна. На него нашел кураж, смешанный со страхом, словно он оказался свидетелем полтергейста или все происходившее было спектаклем. Его не оставляло ощущение, что все это когда-то с ним уже случалось. Как это называют французы? Дежавю… Она подошла к нему. Ее глаза пылали гневом человека, который находится в самом разгаре ссоры.

— Я возьму пальто.

И она вышла в коридор.

— Ну, здесь вы наблюдаете пример двух душ, которые борются в одной клетке, — произнес Станислав Лурье голосом профессора, демонстрирующего интересный случай в своей клинике. Он вдруг посерьезнел, а мешочки под его глазами удлинились, набухли, посинели. Из его глаз смотрело отчаяние и растерянность человека, пережившего крушение своих планов.

— Правда, я не хочу принимать в этом участия, — начал Грейн. — Уверяю вас, что…

— Вы не хотите, а? Она больше живет у отца, чем у меня. Она знает, что я от нее завишу, и она мстит… Берите ее, куда хотите. Я действительно имею в виду именно то, что говорю. Вы видите перед собою мертвого человека. Мертвого во всем — разве что мое сердце еще стучит непонятно зачем. Меня сожгли вместе с ними…

И Станислав Лурье указал куда-то пальцем. Появилась Анна в пальто и в шапке.

— Ну, пойдемте.

— Погодите, Анна, погодите! Этот вечер не должен так закончиться!

— Чего вы хотите? Множество вечеров у нас заканчиваются именно так. Разве что вы хотите остаться здесь и проводить время с ним. Тогда я поймаю такси. Могу и пешком пойти!..

Сказав это, Анна открыла сумочку и вынула перчатки. Насупив брови, она деловито посмотрела на какую-то банкноту, готовясь, видимо, заплатить за такси, если Грейн откажется подвезти ее на своей машине. Вдруг она бросилась к двери с пылом человека, который обязательно должен что-то сделать, и никакая сила неспособна его остановить…

6

Пока Грейн искал нужный номер, на него напал все время подстерегавший его страх: как бы он от волнения не оказался беспомощным. Он знал, что это может случиться. Он даже ощущал, что это уже произошло. Какой-то внутренний враг, какая-то сила, высмеивающая человека изнутри, готовилась устроить ему неприятный сюрприз, превратить в ничто его победу, довести его до позора и унижения. Грейн попытался набраться куражу, чтобы противостоять этой силе, о которой человек не знает, является ли она его подлинным «я» или же его вторым «я», от которого можно апеллировать к более высокой инстанции, выносящей окончательный приговор. «Я обязан быть спокойным! — предостерег он сам себя. — Я не должен теряться». Однако его движения выдавали все признаки нервозности. Он бегал туда-сюда. Ему стало жарко. Он разозлился. Неужели портье его одурачил? Или он перепутал этаж? И вдруг он увидел тот самый номер. Одновременно и Анна заметила его. Он отпер дверь и зажег свет. Они оказались в типичной комнате третьеклассного отеля — зеленые стены, широкая кровать посредине, потертый ковер и кресло в пятнах. Ванная комната была маленькой и запущенной. Занавеска для душа потрепана, на кафельном полу не хватает плиток. Он сказал Анне:

— Ну, вот оно.

— У меня нет даже зубной щетки, — ответила она. — Одну секунду.

Она ушла в ванную и закрыла дверь. Зашла туда в пальто и шапке. Было холодно. Грейн подошел к батарее и потрогал ее. Потом увидел телефон. «Может быть, позвонить домой? — подумал он. — Я ведь не сказал, что уезжаю». Но будить Лею в четыре часа утра, если она спит, тоже не имело смысла. Да и портье может иной раз подслушивать. Такие типы способны на шантаж… Грейн вдруг вспомнил про Станислава Лурье. Устроил ли он это сознательно? Или подсознательно хотел их свести? Есть ли в этом какой-то план, какая-то схема? «Ну, я сам для себя настроил столько планов, что уже никогда не смогу из всего этого вылезти. Влип в ту еще авантюру… — Что-то внутри Грейна рассмеялось. — Как легко оказалось поймать его в сети! Какие, в сущности, дети все те, кто считает себя взрослыми!» Он начал рыться в карманах. Искал конфету или кусочек жевательной резинки, которые могли бы послужить ему вместо зубной щетки и освежить дыхание. Однако ничего не нашел. За неимением лучшего закурил. Он стоял посреди комнаты, глубоко втягивая в себя дым, и отдавал себе отчет в том, что готовится сделать нечто против собственных интересов, против этики, против всех его убеждений и принципов. Он готовится, как преступник к преступлению, зная, что гласит закон, и заранее предвидя последствия своего поступка как на этом, так, может быть, и на том свете. «Все это происходит не по ошибке, а злонамеренно, — сказал он сам себе. — Как это называет Гемара? „Отступник из-за соблазна“…[39] И именно сегодня я завел вдруг разговор о религии и о религиозной дисциплине…» Как это ни странно, но у него был приступ чего-то вроде богобоязненности. Возникла потребность просить высшие силы, молиться. Однако Грейн не осмеливался обратиться к Богу в то время, когда нарушал один из самых святых Его законов. Он помнил, что его уста нечисты. В таком положении человек не имеет права просить. Только милосердный Бог может Сам иной раз пожелать явить Свою милость…

39

Талмуд различает два вида отступников: 1) «Мумар ле-теавон» («отступник из-за соблазна»), то есть человек, нарушающий заповеди не преднамеренно, а потому, что неспособен устоять перед соблазнами, и 2) «Мумар леахис» («отступник назло»), то есть человек, нарушающий заповеди преднамеренно.