Ренессанс

Цапнув папу за руку, она прижалась к его локтю. Это было ни с чем не сравнимое чувство: это мой папа! Мой! Такой большой, сильный, такой спокойный.

Они шли домой через парк. Вот где была красота! Варька поняла, что она очень любит осень. Когда деревья разноцветные. И когда листопад. И когда идешь среди кленов и берез почти по колено в желто-красных лиственных сугробах и шуршишь, шуршишь.

Папа никогда ее не торопил. Просто стоял невдалеке, опершись на одну ногу и наклонив голову набок, слегка улыбался. Курил. И ждал. И в такие моменты она чувствовала, что он ее любит. Это было так естественно: чувствовать папину любовь – как дышать, как смотреть, как пинать ногами осенние листья.

– Ну пойдем, а то дома сюрприз прокиснет, – улыбаясь, сказал папа.

– Какой сюрприз? – Варька даже подпрыгнула от любопытства.

– Маленький, но приятный. – И он протянул ей свою огромную ладонь.

– Ну па-а-ап! – заканючила она. – Скажи-и…

Он тихо посмеялся, но промолчал. Дальше канючить не имело смысла. Это Варька уж знала. Поэтому она почти побежала рядом с папой. Почему побежала? Потому что ходил он всегда очень быстро и шаги у него большие, не то что у нее. Почему «почти»? А потому, что бегает она с ним давно и к своим пяти годам натренировалась.

Пришли быстро. По пути обсудили много важных вещей. Например, как пускать листики по луже, а сапожки не мочить. Или как выходить из-за веранды, не дожидаясь, когда позовет Лариса Александровна, и тут же поиграть в песочнице. Чтобы сапоги не выдали.

Самое интересное, что папа с ней так разговаривал, что Варька сначала сама ему про лужу и воспитательницу все рассказала, а потом сама же догадалась, что делать, чтобы не попадаться.

Рядом с папой она чувствовала себя такой умной.

Вот и их двор. Сразу за калиткой росла большая рябина. Весь август Варька ходила в оранжевых и красных бусах, поясах, браслетах и даже диадемах. Собственного производства. Производила все это она с большим удовольствием и старанием. И обилием. Бижутерией были обеспечены все соседи и, за неимением на их маленькой улице девчонок, все мальчишки тоже.

Варька заулыбалась. Хорошо было. Очень хорошо.

– Ты домой-то идешь? – спросил папа.

Оказывается, она застыла, глядя на роскошную рябину.

Ой, сюрприз же! А она и забыла.

Быстро разулась, повесила на крючок пальто и шапку. И встала вся готовая.

– Где сюрприз?

– А вон там, за печкой посмотри.

Варька жила очень радостно. Конечно, она не думала никогда, счастлива она или нет, не размышляла. Только слышала от взрослых такое слово, и все.

Но глядя на этот сюрприз, она так обрадовалась, так сильно обрадовалась! Никогда ей не было так… так… Надо спросить у папы, как это называется.

– Папа, это счастье, да? – прошептала Варька, зарывшись носом в серо-полосатый пушистый комок в ее руках.

– Тебе виднее, Варюшка, тебе виднее, – улыбался папа.

Принцесса

Погода была ужасная.

Принцесса была прекрасная.

Ну, дальше все помнят…

Погода и правда была мерзопакостная. А сказать, что Принцесса заблудилась, нельзя, потому что выгнали Ее Высочество. Вы-гна-ли.

– Да понятное дело, – скажете вы, – мачеха есть мачеха.

Ах, если бы… Юную Принцессу выгнала из дома родная мать. Так и сказала: «Уходи с глаз моих!»

Будто Вселенная перевернулась и земля ушла из-под ног красавицы. Вскинула она соболиные брови, взмахнула длиннющими черными как смоль ресницами и посмотрела на мать своими прекрасными, полными слез глазами.

А матушка стояла грозная и неприступная. Даже красная стала от злости.

Опустила Принцесса голову, свесились до самой земли ее длинные косы. И пошла она куда глаза глядят. Беда застилала дорогу. Горько плакало ее сердечко. Принцесса вытирала косами слезы.

Шла она, шла и пришла в лес густой и темный. Деревья роняли сучья, что-то шептали, а иногда наклоняли свои стволы к ее головке, украшенной золотым обручем с жемчужными подвесками.

Начал моросить дождь. С неба, как бисер по шелковой ниточке, тихо скользили-опускались дождинки. Около самой земли они вдруг превращались в острые блестящие иголочки и пронзали землю. Дождь въедался в землю и в красивый плащ Принцессы.

Она вздохнула.

– Так и умру тут одна-одинешенька, – сказала, уже с трудом передвигая ножки в туфельках с серебряными пряжками и золотыми каблуками. – А потом (всхлип) деревья позовут гномов. А гномы положат меня на красивую (всхлип) лежанку и позовут ма-а-аму. Мама придет, увидит, что я мертвая, и заплачет сильно-сильно. Скажет…

Бедняжка снова споткнулась и всхлипнула.

– Скажет: «Доченька, и зачем я тебе выгнала? Зачем поругала?!» А я скажу…

– Как же ты скажешь, если мертвая лежишь? – раздался удивленный мамин голос. – Это ж надо придумать – все лицо вымазала! Кто тебе разрешил мою косметику трогать?! А ну-ка, марш умываться!

Варька поплелась к двери. Опять громко, с подвыванием всхлипнула.

– Да не реви, не реви. Подумаешь, в угол ее поставили! Как умоешься, убери свой бардак, развела дома черте что! Не маленькая уже – шесть лет лошадушке!

«Лошадушка», тихонько закрывая дверь, мазанула по щекам остатки слез. Последнее, что она услышала, было:

– И сними наконец с головы эти колготки. Всю «прическу» тушью извозякала!

Варька вздохнула, достала из кармана маленькое зеркальце и посмотрела на себя: Принцесса!

Детектив Варька

Варька нагулялась и шла домой. На родной улице среди деревянных домов было прохладно. Тихий августовский вечер не предвещал ничего плохого. Но на крыльцо вышла мама. И Варька поняла, что все хорошее на сегодня закончилось.

– Идешь? – Мама говорила тихо, почти спокойным голосом.

Вслед за ней появился и папа. Да, похоже, и завтра ничего хорошего не будет. Вот только почему?

А мама сложила руки на груди и уже не спрашивала – утверждала:

– Идешь. А Маришка где?

– Дома, наверное, где же еще?

Ноги сами понесли ее к двери, но там стояла мама и уходить с дороги не собиралась.

– Утром ты ушла из дома с сестренкой. Я тебе велела за ней смотреть. А ты возвращаешься одна. Где Маришка?

И тут Варька вспомнила: «Да, уходили же вместе. А… а где?.. А и правда, где она?» И девочка даже осмотрелась вокруг, как будто Маришка могла вот сию же секунду вдруг появиться рядом. Как будто она стоит где-то тут в своей вечной панамке с арбузиками, в увешанном значками платьице и, как всегда, что-то грызет. Пряник, наверное. Она без НЗ из дома ни ногой.

Но Маришки не было.

Варька шумно и длинно шепотом втянула ртом воздух: «А-а-а». А утром – была. И днем – была. А потом – она не помнит.

– Иди и ищи, раз потеряла!

И Варька пошла. А куда идти-то? Вздохнув, пошла, откуда пришла – к девятиэтажкам. По пути пыталась вспомнить по прядку весь длинный-предлинный летний день.

Сначала они с Маришкой пришли на ближнюю детскую площадку. Там везде полазили и на всем покатались. Потом громко кричали: «О-ля, Ка-тя, О-ля, Ка-тя!» – чтобы те вышли. Но сначала вышла злая бабушка из первой квартиры, а потом только Олька и Катька.

Маришке понравилось и кричать, и убегать от строгой бабушки, и бросать мелкие камушки в уже Светкины окошки. Пока вызванные девочки собирались, две сестренки сгоняли на лифте и позвали еще и Наташку.

Когда почти вся компания собралась во дворе, площадка была облажена, обкатана, все частушки пропеты и стихи продекламированы. Громко. Часто хором. А Маринка про «идет по крыше воробей» выучила. Она уже много стихов знала, два с половиной года как-никак.

Выучила. Значит, тогда она еще была.

На горке в этом дворе мама кататься не разрешала. «У вас трусы от нее ржавые», – говорила она. Поэтому с горки пошли кататься в другой двор. Где Маришка свои трусы все-таки «проржáвела». Варька еще сказала всем, что надо идти стирать, менять.