Страница 11 из 17
Бывало, что краски подсыхали, отколупывались, холст перемещали, трясли, царапали… И вот тогда-то и выглядывали неожиданно из-под толстого слоя эти радужные первые штрихи, эти кусочки, обрывки. Но вся полнота картины детства была сокрыта уже навсегда.
Две няни Анхеля, присутствовавшие в его воспоминаниях, были очень разные, не всегда ладящие между собой, но по его первому желанию всегда готовые к примирению.
Оказавшись в самом близком к нему положении, они постепенно заняли в душе мальчика место родственников, из которых у Анхеля был только отец. Именно эти, чужие ему по крови женщины, стали объектами его самой непосредственной и бескорыстной детской любви, которая должна бы была предназначаться матери..
По странному совпадению, обе носили имя Мария. Одна из них была местной, вторая родом из России. Их национальная принадлежность помогла в ситуации с одинаковыми именами: местная осталась Марией, а русская стала зваться Машей, – что, как оказалось, являлось у русских уменьшительным вариантом.
Мария была темпераментной, подвижной, но и требовательной. Маша же обладала невероятным терпением и была снисходительна ко всем его детским шалостям. Излишне доверчивая, она обижалась до слез на проделки, хитрости и даже прямой обман, но так же, со слезами, и прощала его, приговаривая: «Ну будет, будет, голубчик!»
Рядом с нянями в его воспоминаниях всегда был гувернер Поль – наставник Анхеля во всем, что касалось мужских интересов подрастающего мальчика. Так или иначе, в юные годы Поль не раз его выручал при трудных обстоятельствах.
И наконец самым главным в его воспоминаниях был отец. В детстве Анхель думал, что его папа император или король, как в сказках, которые ему читали на ночь, – таким величественным представлялся он мальчику.
Отец… Только заслышав в детской его шаги, кто бы с Анхелем ни находился в этот момент – Мария, Маша или Поль, – тут же вскакивали, судорожно пытаясь придать подобие порядка вокруг себя, да так и оставались стоять.
Сколь бы радушно они ни приветствовали его, в этом всегда слышалось ещё и благоговение перед важным, особым в доме человеком. Отец никогда не выказал неудовольствия, но ни разу и не улыбнулся им ободряюще. Он всегда имел такой вид, словно его оторвали от важного занятия, принудив взглянуть на нечто малозначительное. Анхель не любил это выражение лица… зато он любил отца, хоть и немного побаивался его.
– Что ж ты, сломал? – как-то обратился к нему отец по-французски, взяв у Анхеля из рук игрушечную машинку.
В детской были только они и Поль, поэтому отец и заговорил с Анхелем по-французски, – если бы была Мария, он спросил бы по-испански. Обе няни и его наставник говорили с мальчиком на разных языках, закладывая таким образом, по замыслу отца, основу его блестящего владения несколькими европейскими языками.
Услыхав в вопросе упрек, Анхель заволновался, что отец недоволен и может наказать его. В поисках поддержки он умоляюще взглянул на Поля.
Поль, улыбаясь (впрочем, так неестественно, как может улыбаться зависимый от обстоятельств человек), попытался прийти ему на помощь:
– С вашего разрешения, Анхель хотел…
– Я разве вас спрашивал? – не оборачиваясь, произнес отец.
Поль тут же замолчал, однако губы его продолжали шевелиться, и Анхель прочитал по ним, что гувернер хотел ему подсказать.
– Я… хотеть посмотреть, что внутри, – гораздо смелее, чем можно было предположить, ответил Анхель.
Отец неожиданно улыбнулся.
– Ты хотел, – поправил он. – Хотел посмотреть. – И вдруг немного резковатым движением поднял его на руки…
Затем отец сел на стоящий рядом диванчик, не выпуская маленького сына, и взял игрушку, которая выпала из пальчиков Анхеля.
Мальчик оказался в кольце отцовских рук. Его уже не интересовала игрушка. Он осторожно прижался плечиком к груди отца, чувствуя упругость его тела, вдыхая его запах. Затем ребенок поднял белесую головку и посмотрел на отцовский подбородок. Ему показалось, что он впервые видит отца так близко, и ему это очень понравилось.
Он прижался к отцу еще теснее. Тот взглянул на него.
– Посмотрим на настоящие машины?
И тут же послал Поля вперед – предупредить в гараже о своем приходе.
Некоторое время он еще нес Анхеля на руках. Потом спустил на пол и шел рядом, подстраиваясь под коротенькие шаги и не выпуская его руки из своей.
Гараж не произвел на мальчика впечатления, во всяком случае ему особенно ничего не запомнилось после того посещения.
Все стояли перед отцом так же навытяжку, как перед этим Поль. Его, Анхеля, посадили в машину и дали подержаться за руль, но это не показалось ему таким же не-обыкновенным, как быть рядом с отцом, сидеть, прижавшись, на его коленях, сначала бояться наказания, а потом чувствовать тепло и любовь.
Анхель был счастлив в этот день. Будто что-то новое вошло в его детскую жизнь…
На другой день он ожидал увидеть отца, но тот не появлялся. Мальчик не знал, с кем поделиться своим разочарованием. И только вечером, когда Маша укладывала его спать, расплакался. Няня всегда жалела его.
Она тут же стала расспрашивать, что с ним, гладя по голове теплой рукой, а потом прижимая к мягкой груди, а Анхель всё не успокаивался. Чем больше Маша жалела его, тем горше и непоправимее казалась обида.
– Да что с тобой, ангелочек? Что случилось, голубчик?
– Мой папа… Он никогда больше не придет ко мне! – Слезы уже лились ручьем.
Анхель не мог понять, что сделал не так… или вдруг не сделал того, что, возможно, должен был. Отчего папа вчера был так ласков с ним, а сегодня не пришел?.. И, вероятно, не придет. Никогда.
Это казалось страшным, непоправимым. Наверное, папа больше не любит его!
– Да кто их поймет, этих мужиков?! – будто вынимая голос откуда-то из груди, с придыханием произнесла Маша. Потом, опомнившись, улыбнулась: – Анхель! Это не надо повторять. Это наш секрет, ладно?
Анхель улыбнулся сквозь слезы. Таких секретных разговоров у них уже набралось немало. В доме никто, кроме него и Маши, не понимал по-русски.
– Этих мужиков! – весело выкрикнул он, подстраиваясь под Машино настроение.
– Ах, милый мой. Не слушай меня! Брякнешь чего не надо, это плохо… Вот что запомни: папа самый хороший. Если он что-то делает, значит, так надо, так правильно. Взрослые… У них свои дела. Папа любит тебя, ты это всегда знай. Отец, сын – одна кровь. Никогда не сомневайся. И спи, голубчик, Бог с тобой, спи!
От слез, а потом от Машиных слов Анхелю сделалось сладко-устало. Няня еще устраивала его в кроватке получше, шептала что-то, но слов он уже не разбирал. Маша его не обманет: если сказала, что папа его любит, значит, так и есть.
Он совсем не помнил своей матери. Та умерла, когда мальчик был слишком мал, чтобы ее запомнить, – так ему сказали. Когда Анхель пытался ее представить, ему казалось, что мама похожа и на Марию, и на Машу. Иногда выходило больше на Марию, особенно днем, когда местная няня играла с ним, пела и танцевала, показывая разные па, тормошила его, называя своим кавалером. После такого веселья и танцев кланялась ему низко и говорила: «Спасибо, сеньор!»
А вечером получалось, что мама больше похожа на Машу. С русской няней у них были общие тайны. Вернее, тайн особых не было, но Маша так округляла глаза, когда говорила: «Это же только наш секрет», что Анхель охотно включался в эту игру.
Маша всегда укладывала его на ночь. Под покровом сумрака и тишины мальчик решался рассказать ей свои сокровенные мысли и обиды. Она слушала очень серьезно, никогда не смеялась над ним. А потом начинала говорить, журя или успокаивая, но неизменно начиная со слов: «Вот что, голубчик…»
Когда ему исполнилось шесть, отец стал чаще звать сына к себе.
Обыкновенно он бывал один в гостиной. Как только входил Анхель, отец прежде всего сообщал, на каком языке они будут сегодня говорить. Мальчик легко представлял себя то Полем, отвечая по-французски или по-немецки, то Марией, высказываясь по-испански, то Машей, говоря по-русски. Он старался копировать их манеру произносить слова, их интонацию, вплетая даже некоторые сленговые словечки.