Страница 5 из 19
— Ну, если это немного компенсирует тебе моральные убытки от столетних поисков, — Аид попросил ее материализовать гроздь винограда и начал рассказывать. — Всё началось с Левки…
Он лгал. Не с Левки всё начиналось, а с Крона. С его безумно широкого рта, с его блестящей от жира бороды, с тёмно-красного покрывала его желудка, охватывающего маленького Кронида давящей массой.
С пророчества.
Однажды Повелителю Времени Крону предсказали, что его свергнет сын. И он почему-то решил, что лучшим решением проблемы будет проглотить всех своих детей.
Когда это случилось, Аид был слишком мал. Он запомнил немного: слизистые стены его тюрьмы, страшную духоту и жар, и ещё — гигантский распахнутый рот в обрамлении чёрной бороды. Попав в отцовский желудок, он словно очутился вне времени и пространства. Там, «снаружи», прошло не одно десятилетие — он знал, что сначала Рея рожала детей, послушно скармливая их супругу, потом рос самый младший, Зевс, но для Аида пытка одновременно сжалась до одной секунды и растянулась на многие столетия. Понемногу осознавая себя, он не понимал, в чём дело и думал только об одном — пусть это закончится. Когда Зевс вытащил его из отцовского желудка, Аиду еще долго снились кошмары, в которых фигурировали обрамленный бородой рот и тесно сжимающийся вокруг тёмно-красный влажный мешок.
Глаза отца он не помнил.
Но в той истории, которую Аид планировал рассказывать Персефоне, всё началось с Левки.
Левка.
Серебристые глаза, серебристые волосы и серебристый колокольчик её смеха. Кожа нежная, словно молодой лист, и тоже отдаёт шелковистым серебром. Хочется прикоснуться, но ты — Кронид, лавагет, Владыка — не решаешься. Всё ждешь, что серебро обожжёт пальцы холодом, всё глядишь на щебечущую о каком-то порванном ожерелье нимфу.
«Кто ты? Я подарю тебе тысячу ожерелий, хочешь?»
Она выпрямляется и пятится назад: почтительно, но поспешно.
«Левка, о великий Зевс!»
Она вновь отступает, когда ты начинаешь смеяться:
«А с чего ты взяла, что я Зевс? Он что, тоже ходит и обещает всем подряд ожерелья?»
Смех нимфы отзывается колокольчиком, когда ты объясняешь, что ты — жуткий подземный Владыка, и являешься только чтобы карать. Принципиально, да. В мегарон идешь — карать, в покои идешь — карать, в купальню, ну и мало ещё куда принципиально ходишь только чтобы карать. А ожерелья — так, временное помутнение. Скоро пройдёт. И вот, пока не прошло, хотелось бы знать, что прелестная нимфа забыла у истоков Коцита. И не может ли скромный подземный царь ей чем-то помочь?..
Левке не нужна помощь, она здесь живёт, и ещё она, видимо, успела настроиться на появление Зевса. И ты, уже прощаясь, вдруг понимаешь, что заблудился пальцами в серебристых волосах.
И что её серебро — не холодный металл украшений, а шелковистая листва растущих у Коцита тополей.
— Сначала я захотел сделать её своей Владычицей, — тихо сказал Аид, усилием воли сбрасывая с ресниц мороку серебристых листьев. — Но потом понял, что она не сможет это принять.
— Что «это»? — нетерпеливо спросила царица.
— То, что делает нас Владыками. Ну, или то, что не даёт нам рехнуться, когда приходится управлять всем этим. Выбирай, что нравится, — предложил он. — У Левки этого не было. Да оно и не так уж встречается, тем более у нимф. И я любил её такой, какой она была. Пока не появилась ты, — его голос вдруг стал сухим и ломким, — и эти три старые…
Персефона холодно сощурилась:
— Если у тебя есть ко мне какие-то претензии, мы можем продолжить начатое.
— Да что ж у меня сегодня с тобой так не складывается! — экс-Владыка отщипнул виноград. — Я не хотел тебя обидеть, серьёзно. Просто когда ты появилась на свет, эти три престарелые жабы, Клото, Антропос и Лахезис, напророчествовали, что ты станешь Владычицей Подземного мира. А это означало, что моей любви, моему короткому счастью с Левкой пришёл конец, — он говорил отрывисто и смотрел только в чашу, словно видел в ней картины своего прошлого. — Стыдно сказать, но сначала я впал в депрессию. Ты ещё лежала в колыбельке, а я уже оплакивал свою любимую нимфу, потому, что знал — пророчество неотвратимо, и ножницы гадких мойр уже подбираются к нити Левки, чтобы расчистить место для Коры.
— Ты мог бы попытаться убить меня, — холодно сказала Персефона, разглядывая опустевшую чашу. Похоже, её совершенно не впечатлила романтическая история любви Аида и нежной нимфы.
В тёмных глазах бывшего царя вспыхнули искорки насмешки:
— Я что, похож на маньяка, который убивает младенцев? Тяжёлая наследственность, да? Раз Крон мой папа, значит, я тоже должен кушать детей?
Персефона нервно кашлянула, явно смутившись:
— Можно же просто убить, зачем сразу есть, — выдала она.
Аид фыркнул в чашу с кумысом:
— Ну, хорошо, давай, на минутку, допустим, что я в состоянии убить ребёнка. А смысл? Как будто я не знаю, как это работает. Ты бы однозначно спаслась. Дети из пророчеств всегда спасаются, вырастают и свергают отцов, берут в жены матерей, низвергают державы и всё такое. Даже если бы я ухитрился тебя убить, Деметра могла родить ещё одну дочь, назвать ее Корой в честь погибшей тебя, вырастить на каком-нибудь уединённом острове, ну, а дальше всё, как положено.
— Мне кажется, это попахивает паранойей, — заметила царица.
— Нисколько! Я знаю всю эту кухню. Не веришь — поговори с тенями в Элизиуме или на Полях Мук, там каждый третий так нарывался. Такое уж извращённое чувство юмора было у этих старух.
— Погоди, мне кажется, кто-то идёт. — Персефона вытащила что-то из-под стола и сунула это «что-то» Аиду. — Вот, надень.
Экс-Владыка бережно коснулся тёмного металла:
— Мой хтоний? Он что, у тебя? — он опустил лёгкий шлем на голову, наслаждаясь давно забытым ощущением мгновенно охватившей всё тело прохлады. — Не думал, что Арес доверит тебе столь ценную вещь.
— Доверит? — фыркнула Владычица. — Вообще-то, именно я нашла твой шлем, и Ареса это не касается.
Аид понимающе усмехнулся, но тут же вспомнил, что царица не сможет увидеть его улыбку.
Хтоний, творение титанов, превосходно защищал от чужих глаз — и даже от проникающего насквозь взора тех созданий, у которых глаз никогда и не было. Если о чём бывший царь и жалел во время добровольного изгнания, так это о том, что не забрал хтоний с собой.
— Царица! Царица! — между колонн показалось широкое лицо Миноса в обрамлении кружащейся свиты из теней. — У нас проблемы.
— Проблемы, — с холодной улыбкой уточнила Персефона, — будут у того, кто вообразил, что может отвлекать меня от дел, когда ему вздумается. А конкретно, у этого бестолкового Эака. Каким образом он уговорил тебя явиться ко мне?
Судья буркнул себе под нос, что намедни проиграл Эаку в кости, и единым движением тела изобразил мраморную статую «Минос почти пал Персефоне в ноги, но вспомнил, что та не любит, когда перед ней унижаются»:
— Царица, сюда мчится Арес, кто-то сказал ему, что ты развлекаешься с любовником.
— И давно мчится? — уточнила Владычица деловым тоном.
— Давно. В смысле, уже вот-вот.
Персефона вздохнула:
— Ну ладно, пойдём.
Решительно запахнув пеплос, она широкими шагами направилась в тронный зал; Аид пошёл следом.
Когда Персефона обернулась — совсем как бы между прочим — он коснулся ее запястья, обозначая свое присутствие.
Руки у Персефоны были совсем холодными.
— Ну, кто там у нас сдаёт меня Аресу? — грустно спросила царица. — Неужели это моя любимая служанка Минта?
Минос сдержанно улыбнулся:
— А кто же ещё может безнаказанно бродить по вашей спальне и пользоваться зеркалом Гекаты?
— Нет, это вообще нормально? — проворчала царица. — Думает, если она спит с Аресом, можно безнаказанно шарить в моих вещах? Определенно она хочет стать деревом.