The Kills

— Вам было двадцать лет, когда вы отправились на службу по контракту. Совсем юны, — мне показалось, в ее тоне появилось немного жалости.

— Вполне себе взрослый, — отмахиваюсь, с нетерпением ожидая конца нашего дурацкого разговора.

— Скучаете по Ираку? Возможности выплеснуть агрессию?

«Ха. Я и не заметил, как она подвела разговор к этой теме».

— Считаете, мне это надо?

— Можно найти альтернативу.

— Альтернативу?

«Какую в жопу альтернативу?»

— Спорт. Бокс, например, — придумывает женщина ответ, рассматривая стены за моей спиной.

— Я все еще не понимаю, за что заплатил такие деньги, — раздражаюсь в очередной раз.

— Думаю, на сегодня наш сеанс окончен, — вдруг обрубает доктор. — До следующей встречи.

Следующая встреча. Да будь моя воля, я бы сюда ни за что в жизни не вернулся.

***

Я снова оказался в этом кабинете. Как это вышло? После тех сеансов я дал себе слово ни ногой сюда. К чему мне эти бестолковые беседы за такие баснословные деньги? Зато меня, вроде как, слушают. В отличие от остальных людей, но им я и не плачу. Какое им дело до моих проблем?

Я рассказал доктору о произошедшем во всех подробностях, не щадя ее психику и чувства, если они у нее есть конечно. Выслушав мою историю, она встает с места, идет к рабочему столу и останавливает стрелку метронома, даря так любимую мной тишину.

— Вас есть кому поддержать? — сочувственно спрашивает женщина, опускаясь обратно в свое кресло.

— Родители, — делаю паузу раздумывая, — друзья. Но эта поддержка, — я обреченно хмыкаю. — Дежурные фразы. «Все будет хорошо», «Держись», «Ты справишься». Такое дерьмо.

— Поэтому вы здесь? — она наклоняется, подталкивая мне коробку с салфетками.

— Я не поплакать пришел. Мне нужны свободные уши, — честно признаюсь, выливая неприглядную правду.

Что я поделаю, если меня никто не слушает, а проговорить свое состояние мне смертельно необходимо, иначе лопну от перенапряжения.

— Расскажите о своей невесте. Какая она? Почему именно она вас привлекла? — Либо мне кажется, либо ей и правда интересно.

О таком меня еще никто не спрашивал.

«Мадам невозмутимость мне сочувствует?»

— Она не клеилась ко мне, как все девушки вокруг, — захожу с неожиданной даже для себя стороны. — Мы познакомились в общей компании. Знаете, как бывает, — слегка улыбаюсь, вспоминая нашу встречу. — Кто-то позвал кого-то, друзья, подруги. Нас представили, а я даже внимания никакого по началу не обратил, — положил голову на подголовник и уставился в идеально белый потолок. Так словно было проще говорить. — Подумал, наверное очередная девушка, которая сразу после знакомства весь вечер будет не отлипать от меня. Не люблю навязчивость в людях. А она возьми, да начни меня игнорировать. Совсем. Сидела с подругами, щебетала о своем, даже не смотрела в мою сторону. Вот это был вызов, я-то к такому не привык, — я сделал паузу, помолчав. — Она отказалась дать свой номер. Представляете? Вредина, — тяжелый ком подступил к горлу. — Я практически помешался на ней. Взял номер у ее друзей. Писал ей как маньяк постоянно, — запнулся от своей собственной формулировки. — Обхаживал, — продолжил после короткого вдоха, беря состояние под контроль, — постоянно напоминая о себе. В какой-то момент она сдалась, согласилась на свидание. Назвала меня самоуверенным засранцем, — улыбка сама собой расползлась на лице. — Мне снятся кошмары, точнее один. Каждый день, — прервал я свою ностальгию. — Это я виноват. Не нужно было хранить ежедневник на столе на виду, — я прикрыл глаза на минуту. — Иногда мне кажется, что все это не со мной. Не взаправду.

Тьма, поглощавшая меня долгие месяцы и изгоняемая всеми силами из недр души, возвращается обратно после моих слов. Тянет в бездну, опять рождая дурные, опасные мысли. Невыносимо жить на этом свете, допуская хотя бы крошечную мысль о чувствах к кому-либо другому.

— Вы верите в бога? Может, стоит обратиться к вере? Она часто помогает, — предлагает доктор, вырывая меня из траурного молчания.

— Бога нет, — горько констатирую факт.

— Никогда не верили?

— Верил, раньше верил. Мы ходили в церковь по воскресеньям, — закрываю глаза вспоминая. — Забавно, учитывая то, как меня зовут. Может это наказание за мое имя?

— Не думаю, — утешает женщина.

Мне либо кажется, либо она серьезно жалеет меня, и наша беседа более уютная, нежели в прошлый раз. Пока что.

— Ваш военный опыт, — заходит доктор издалека. — Имеет какие-то особенности?

— О чем вы? — открыв глаза, я уставляюсь на собеседницу.

— Вы пытали людей? Или, может быть, пытали вас? — спрашивает она в лоб.

— К чему вам эта информация? — бровь изгибается от удивления.

— Пытки в участке не произвели на вас никакого впечатления, — осторожно поясняет женщина.

— Война — не детский утренник, доктор, — отвечаю без намека на агрессию. — Эти кретины ограничились двумя заходами, — насмехаюсь над полицейскими. — Даже самый трусливый боевик не раскололся бы, а я так и подавно.

— После войны у вас не было психологического расстройства или травмы, — доктор сжимает губы, делая жалостливое лицо. — А сейчас у вас все предпосылки к, как минимум, начинающейся депрессии.

— Вы когда-нибудь любили, доктор?

— Да.

— Тогда я не понимаю, почему вас это удивляет. Я не бездушная и бессердечная машина для убийств, если вам так кажется.

— Это ваши слова.

— Вы точно психолог? — снова раздражаюсь. — Хотя, я уже спрашивал. На войне ты каждый день ждешь смерти. Любой из твоих товарищей может завтра быть убит. Ты не хочешь этого, но морально готов, — пытаюсь пояснить доктору, как маленькой. — Но ты никогда не готов морально принять тот факт, что смерть может настигнуть твоего любимого человека у тебя дома. Что какой-то псих способен пробраться в твое жилище и превратить твою жизнь в ад. Отобрать у тебя все.

Взгляд женщины становится печальным. На прошлых сеансах такого не наблюдалось, чем я немало удивлен.

— Татуировка, — она бегло осматривает виднеющиеся из-под ворота и рукавов рисунки. — Почему сделали?

— В тот день она высказала мысль о тату, — я вытянул руки, рассматривая обновку на своем теле. — Память.

— Можете сказать, что таким образом пытались прожить свою боль? Через тело? — доктор обвела мою фигуру обратной стороной ручки.

Я молча пожал плечами. Не думал об этом, честное слово.

— Вы не наносили себе других увечий?

— Других?

— Татуировка, своего рода, осознанное самоповреждение.

Тягостное молчание, возникшее в кабинете, ответило за меня лучше любых слов. Я заерзал в кресле, положение резко стало неудобным, а пейзаж за окном очень интересным. Оказывается, сегодня на улице стояла солнечная погода. Я даже не заметил.

— Послушайте, Люцифер, — огорошивает меня своим обращением женщина. Она кладет записи на стол, снимает очки плавным жестом, накрывая ими заметки. — Сейчас я скажу нечто кощунственное для вас. Говорить буду не как ваш врач, а как человек, — она подается вперед, чуть склоняя голову на бок и облокачиваясь рукой о подлокотник. — Время лечит. Сейчас вам кажется, будто жизнь кончена и не имеет смысла. Но, — она останавливается, рассматривая меня и давая секунды на осмысление, — вы обязательно встретите ту, которую сможете полюбить вновь.

Голова словно сама собой качается, отрицая ее слова. В самом деле кощунство.

— Я больше не смогу полюбить никого на этом свете. Никогда, — без раздумий утверждаю, боясь допустить подобные мысли в свою голову.

— Не будьте так категоричны, — аккуратно останавливает меня доктор. — Не стоит наказывать себя жизнью в одиночестве.

— Никакого наказания, что вы, — хмурюсь в отрицании ее предположения моих мотивов. — Само собой, я встречу девушку, с которой будет хорошо, о которой я буду заботиться. Стану замечательным мужем и отцом, но вряд ли она сможет вызвать во мне хоть малейшую долю этих чувств. Если она не будет требовать от меня любви, то мы взаимовыгодно сойдемся.