The Kills

— Не переживай, — я нашел файл с фильмом. — Я никому не расскажу твою страшную тайну.

Кейт забубнила что-то себе под нос, завертелась как юла в поисках удобного положения. Вытащила одну ногу из-под одеяла и, прильнув к моему плечу, улеглась.

На следующие полтора часа мы погрузились в размеренное повествование старого кино.

— У тебя странное понятие о любви, — Уилсон сделала губы трубочкой, как только по экрану побежали титры.

— У меня-то? — я нажал паузу. — Хочешь сказать, они не любят друг друга?

Она села, путаясь ногами в одеяле, и принялась бурно жестикулировать.

— Любят, — выдохнула с неохотой. — Но они одиннадцать лет, — воскликнула Уилсон, — шли к этому. Отрицали свои чувства, тягу, — проиллюстрировала слова короткими взмахами ладони. — Время потеряли.

— Такое случается в жизни, — парировал я.

— И у них как-то все…

Кейт запнулась, ища определение.

— Как?

— Спокойно.

— О, да. Ни вертолетов, ни анальных пробок, — насмешливо заметил в ответ. — Скукота.

Она с визгом бросилась мне на шею, принимаясь кусать.

— Я тебя съем, — прорычала Уилсон мне в ухо. — Ты ведь постоянно обещал меня отшлепать, — запыхтела она успокоившись.

— Это всего лишь шутки, — я звонко чмокнул ее в щеку. — И порка, и поход в магазин. Я вполне могу заниматься обычным сексом.

— Обычным значит, — Кейт с интересом посмотрела на меня. — Без кляпов и наручников?

— Мы просто внесли разнообразие, — я пожал плечами. — Что весьма приятно, но не обязательно. Особенно, если ты не хочешь.

Она мечтательно, молчаливо разглядывала меня, раздумывая о чем-то своем. Вернулась к экрану ноутбука с титрами на паузе, затем снова ко мне.

— Значит так, — ткнула пальцем в темный прямоугольник, — вы, мужики, видите любовь?

— Дело не в половой принадлежности, — я отрицательно качнул головой. И немного перемотал фильм назад. — Вот, послушай внимательно.

Перед нами вновь развернулась финальная сцена, где главный герой обращался героине:

Мне нравится, что ты простужаешься, когда на улице двадцать градусов. Мне нравится, что ты по полтора часа заказываешь сэндвич. Мне нравится морщинка у тебя на лбу, когда ты смотришь на меня с укором. Мне нравится, что, проведя с тобой день, я начинаю пахнуть твоими духами. И мне нравится, что каждый день перед сном я хочу услышать твой голос. Я говорю все это не потому, что сейчас Новый год, и не потому, что мне одиноко. Я говорю это потому, что, когда решаешь провести с человеком остаток жизни, ты хочешь, чтобы этот остаток начался как можно скорее.

Я поставил паузу и повернулся к Кейт.

— Вот это, — сделал я акцент, — о чувствах. А не: «Анастейша, хочу лишить тебя девственности, потому что она мне мешает», — со злой издевкой переиначил произошедшее в другом фильме.

Кейт почему-то виновато улыбнулась, стыдливо прерывая зрительный контакт, потеребила край рубашки, слишком пристально рассматривая швы, искажая губы в горькой усмешке.

Я погладил ее щеку тыльной стороной пальцев, привлекая внимание.

— Тебе нужен не герой-любовник-миллиардер с плеткой и вертолетом, а тот, кто знает, сколько ложек сахара добавить в твой чай, потому что так нравится тебе.

Уилсон рвано вздохнула, отворачиваясь и избегая зрительного контакта.

— Ты чего?

Я наклонился ближе и взял ее за руку. Она повернулась, не скрывая мутную пелену слез, вымученно и тихо зашептала:

— Кажется, меня никто никогда не любил.

Глава 15. Хаос и порядок. Часть 1

Не помню, чтобы у нас дома хоть однажды собиралось столько людей. Создалось впечатление, что все восемь миллионов жителей города задались целью набиться в нашу маленькую квартирку. Я не знала, что у моих родителей столько близких друзей, желающих выразить свои соболезнования и проститься.

От дискомфорта скручивает все внутренности, пустой со вчерашнего дня желудок ноет режущей болью.

Я то и дело вытираю мокрые ладони о джинсы. Мне, в сущности, без разницы, во что я одета, главное — закрыть уродливый шрам на ноге.

Воздух в квартире спертый, удушливо-тошнотворный от смеси запахов еды, принесенной гостями в бесчисленных количествах (будто очередная запеканка может вернуть моих родителей и исправить случившееся) и букетов белых цветов, перевязанных черными лентами.

Гости ставят свои блюда в одноразовой упаковке на стол и подходят выразить соболезнования. Я говорю скупое «спасибо», не пытаясь запомнить имена и лица. В этом нет смысла.

Кэсси сидит на подлокотнике кресла и держит руку на моем плече, напоминая сторожевого пса, охраняющего меня от нападок.

Пришедшие тихо общаются, пьют алкоголь, похоже, также принесенный с собой, едят закуски. Я никого не звала, с трудом пережив мессу в церкви и похороны. Люди сами потянулись, устроив стихийные поминки.

Меня мутит, воздуха перестало хватать, словно из помещения выкачали весь кислород.

— Кэсси, — во рту пересохло, я еле ворочаю языком. — Мне нехорошо.

Подруга поднимается и помогает встать. Равномерный гул голосов стихает. Мертвенная тишина бьет по ушам, угнетая пуще прежнего. Под десятком пар глаз меня уводят в спальню. Кэсси помогает лечь. Я игнорирую одежду, забираясь под одеяло прямо в ней.

Мир рухнул. Сломался и не подлежит восстановлению. Одна. В пустоте, темноте, тишине. Больше не осталось никого из близких. Мои ровесники будут поступать в колледж, слушая напутствия родителей, заводить отношения, выходить замуж, рожать детей, с которыми будут нянчиться бабушки и дедушки. У меня не будет возможности испытать на себе радости обычной жизни.

Я заснула тяжелым, беспокойным сном, полным разбитых надежд и беспросветной тьмы.

По пробуждении за окном меня ждали синие сумерки, кутающие город своей таинственной атмосферой. Хочется верить, что все произошедшее — дурной сон. Реальность жесто́ка ко мне, чуда не случится.

В квартире царит тишина. Гости ушли. Меня они мало волнуют. Больше переживаний в душе поселяет неприятная мысль, что Кэсси тоже ушла.

Я села на кровати, повела плечами, прогоняя сонную ломоту в теле, размяла затекшую от неудобной позы шею и тихо вышла из комнаты. Теперь повсюду стоят только принесенные гостями цветы. Воздух гораздо свежее и не стремится напомнить мне о толпе чужих людей, не так давно находившихся здесь.

Приглушенный разговор доносится с кухни. Мужской и женский голоса ведут ровную, тихую беседу.

«Как странно».

Быстрыми шагами преодолеваю расстояние, обнаруживаю на кухне Кэсси и… Дэна из группы поддержки. Мое смятение обрывает беседу.

— Привет, — парень коротко смотрит на мою подругу и заканчивает сам: — Вас не было вчера на собрании. Куратор сказал... — запинается, ища слова. — В общем, о том, что случилось. Пришел поддержать, — неловко выдавливает он. — Соболезную.

Не узнаю ершистого и язвительного Дэна. Во взгляде чуткость и внимательность, не свойственная ему.

— Спасибо, — благодарю, озадаченно кивая.

На столе что-то из еды, откупоренная бутылка вина и два бокала.

— Я убрала все в холодильник, — поясняет Кэсси. — Алкоголь под столом, — она отодвигает ногу, демонстрируя приличное количество спиртного.

— Хоть какой-то прок от гостей, — язвительно отвечаю ей и беру пустой бокал из шкафа.

— Тебе нужно поесть для начала.

Подруга достает из холодильника контейнер и, не глядя, заталкивает в микроволновку.

— Не хочу, — отпираюсь, наливая себе вино.

Дэн молча наблюдает за перепалкой и закуривает, щелкнув дешевенькой пластиковой зажигалкой. Я любезно подсовываю ему отцовскую пепельницу, так и ждущую своего хозяина на подоконнике.

— Поешь, говорю.

Кэсси нервно дергает дверцу микроволновки. На столе оказывается еда, аппетитный запах которой скручивает желудок.

— Давай-давай, — дополняет она с видом строгого родителя. — Куда алкоголь на голодный желудок?

Я делаю два глотка вина. Оно мерзко кислит, а желудок начинает ныть сильнее. Приходится нехотя согласиться. В контейнере картофельная запеканка, пышет жаром на мое склонившееся лицо. Мне без разницы, что бросить в себя. Еда кажется пресной, воспринимается как дурацкая необходимость для организма, не более.