Книга Каина

Отчего же тогда, перечитывая «Книгу Каина» через тридцать с небольшим лет после ее первого американского издания, с одной стороны я испытываю радость, с другой — гнев?

Радость объясняется легко. В 1960 году Норман Мейлер, всегда скупой на комплименты конкурентам, написал о «Книге Каина»: «Она правдива, она отлично написана, она отважна. Я не удивлюсь, если даже через двадцать лет о ней будут говорить». Что же мы имеем, даже не через два, а три десятилетия спустя? Сколько книг способны выдержать разрушительное давление времени, груз своего же несовершенства, перемену читательских интересов и восприимчивости, вечную эволюцию политических реалий? Но «Книга Каина» выдержала всё это и, на удивление, благополучно. Её текст до сих пор не утратил свежести и актуальности. Метафоры выразительны и точны. Откройте произведение на любой странице:

«Лицо Фэй было более сдержанным. Свинячье? Скорее, как у мопса, чем у свиноматки. Ее немытые черные волосы падали на широкий меховой воротник. Сучка бультерьера желтой масти, ее лицо в своем теплом гнезде начало с пониманием шевелиться.»

«Но что-то ненастоящее прозвучало в его словах, прилипшее к ним словно морская уточка к корпусу корабля, усиливающаяся помеха.»

«Том Тир, кто за секунду до этого, передислоцировался на табуретку у камина, откинулся спиной на стену, и его мягкие черные ресницы шевелились как сгусток копошащихся насекомых на его глазах. Его лицо напоминало дым и пепел, разбомбленный город.»

«Джоди обожала пирожные. О на обожала пирожные, хмурый и содовую с сиропом во всех вариациях. Я понял, к чему она клонит. Кое-что меня поначалу удивляло, например, ее привычка встать посреди комнаты, типа такой птичкой, уткнуться головой в грудь, а руки — будто свисающие крылья. Поначалу я раздражался, поскольку это означало присутствие неясного элемента в абсолютной ясности, создаваемой героином. Стоя так, она покачивалась, пугающая, словно Пизанская башня.»

Прочие качества: Трокки развивал суровую тему наркотиков и жизни джанки с редкой правдивостью и искренностью. В ней отсутствует романтика, хотя несколько рецензентов уподобляли «Книгу Каина» произведениям Де Квинси и Бодлера. Наркоман сознаёт, что он «самый одинокий человек в мире». Честность перед самим собой — отличительная черта этого недвусмысленно автобиографичного романа: Трокки/Некки изолирован от мира. Аутсайдер по собственному выбору, но ещё и, в связи с наркотиками, по необходимости. Неистовый и непоколебимый Каин. Крот, роющийся под поверхностью «нормального мира», словно Сад, вечный homme révolté[1], и при том столь же жёсткий и безжалостный по отношению к себе, сколь к ненавистному ему буржуазному обществу.

Лишь убедительность книги поражает меня всё сильнее и острее, чем тридцать лет назад. Но раньше я настаивал на том, чтобы убрать из текста некоторую, если не самую значительную, её часть, и проиграл. Задача редактора — предлагать, а не диктовать, а разглагольствования занимали солидное место в существовании Трокки шестидесятых годов, когда он наезжал на мир, который избрал, и воевал с властями, чтобы не угодить за решётку. Подозреваю, что на самом деле Трокки получал удовольствие непосредственно от этой войны, поскольку она неустанно доказывала его самопровозглашенную роль человека андеграунда, отважного борца с заблудшей властью, современным де Садом, который убеждён, что слепые законы и несовершенные нравы эпохи не просто лицемерят, но и направлены конкретно против него.

Параллель с де Садом не так уж поверхностна. Как и «божественный маркиз» Трокки использовал свою «болезнь» — наркотики — в целях создания произведения искусства. Да, его выразительный опус до обидного мал по сравнению с обширным наследием Донатьена-Альфонса, но в отличие от сексуальной одержимости, наркотики ослабляют, вынуждают наркомана пятиться назад во времени и пространстве и, в конечном счёте, ведут к гибели не только его, но и тех, кто его окружает. В жизни Трокки было много печальных тому подтверждений. Эротические фантазии де Сада, совмещённые с его вечной ненавистью к обществу, всё сильнее и сильнее подстёгивали его красноречие и провокационность. Всё более глубокое погружение Трокки в мир наркотиков, которое он объяснял историческими и литературными прецедентами, как в то же время желательное и необходимое для его творческой и личностной реализации, подтачивало его уникальное литературное дарование. А оно и вправду было уникальным: у меня живо в памяти первое прочтение даже еще незаконченной рукописи «Молодого Адама» и удивлённый восторг перед стилем и содержанием, лёгкостью, с какой фразы и абзацы выскакивали из потрёпанной пишущей машинки Трокки. Творческое и самокритичное начала сосуществовали в абсолютной гармонии, в писательской убеждённости не было ни на йоту заносчивости. Этот талант Трокки в те дни также проявился в его произведениях и манифестах, напечатанных в «Мерлине». Даже романы-однодневки для поднимающей голову «Олимпия-Пресс» Мориса Жиродиаса, он строчил с потрясающей скоростью.

И какая разительная перемена, когда, спустя десять лет, будучи редактором «Гроув-Пресс» я работал над тем, что впоследствии стало «Книгой Каина», кстати, рабочее название было «Записки о становлении монстра», наблюдая, с каким болезненным усилием каждая страница, каждый абзац, каждое предложение втискивались в чистый лист. Поскольку деньги были для Трокки ежедневной головной болью и он дважды брал аванс, чего контрактом не предусматривалось, мы придумали договор, напоминающий начало романа, который мы с Трокки ценили превыше прочих: «Моллой» Сэмюэля Беккета. Отныне Трокки будут выдаваться небольшие «авансы» лишь при условии, что он принесёт несколько новых страниц. Но больше уже ничего не давалось Трокки легко: он, который ещё в своих ранних «мерлиновских» публикациях вознамерился повлиять на развитие мира, если даже не изменить его (у него хватало ума понять, что литературный журнал не способен изменить мир), теперь с самого утра носился в поисках финансов на торч — что само по себе полноценный рабочий день — в то же время увиливая от злобных сил закона. Наркотики не только ставят наркомана вне общества: в глазах Трокки он обеспечили ему высокое моральное положение, где всё можно и всё простительно. Можно или нет соглашаться с этой посылкой — я имею в виду не одни наркотики-как-правду-жизни, а любой моральный или аморальный эквивалент — но верно то, что «Книга Каина» даёт описание жизни и жизненной позиции с редкой силой и глубиной.

Критик Джеймс Кэмпбелл из Шотландии, признавшийся, что с самого начала и на всю жизнь «Книга Каина» повлияла на него и его отношение к миру, недавно написал в «Лондон- Мэгэзин», что «Книга Каина» это не «великое произведение», а «великое преступление», «книга для несовершеннолетних, книга, развращающая молодежь». Несомненно, Трокки хотел, если не развращать ей, то, явно, шокировать, точно так же, как двумя столетиями ранее де Сад. Он говорит коварные вещи: игра важнее труда, наркотики расширяют сознание, следовательно, позитивны, законы изначально созданы с целью оным не подчиняться, мораль и традиция — не более чем вздор (и это мы слышим из уст человека, который не только подсадил свою новую жену-американку на героин, но и, как утверждают, чуть ли не через полгода после свадьбы выгнал ее на улицы Лас-Вегаса заниматься проституцией, человека, безусловно воплощавшего па практике то, что он проповедовал).

«Я вне вашего мира, — писал Трокки одному из своих друзей в шестидесятые, вскоре после того, как он покинул Сен-Жермен-де-Пре ради Гринвич-Виллидж. — И впредь я не подчиняюсь вашим законам». Проблема была в том — и в глубине души он это знал — что перебравшись в конце пятидесятых в Америку Трокки сознательно вступал на территорию врага, в климат, намного более непримиримый по отношению к наркотикам, чем любая другая часть света, какую он мог избрать. Но как бы он не отрицал существование законов, они были и действовали, и, как показали дальнейшие события, он не сумел их избежать. Когда он прилетел в страну в 1961-м году, имея, должен отметить для занесения в протокол, не один а целых два Джордж-Плимптоновских костюма (это — отдельная история), ему вполне реально угрожала смертная казнь, а жена маялась в тюрьме штата. Однажды я спросил его, неужели эта постоянная опасность, необходимость весь день оглядываться по сторонам, неужели они не изматывают, не утомляют его. «Вовсе нет, Дик, — убежденно ответил он со своим чарующе-мелодичным шотландским акцентом. — Напротив, очень придает сил возможность обыграть козлов в их же жалкой грязной игре». Действительно ли он так думал? Может быть, временами, но точно не постоянно.