ХВ Дело № 3

Совершенно непонятным было для меня то, что Агранов, узнав о готовящемся кровавом перевороте — а в том, что задуман именно переворот, а не банальное покушение с устранением политических соперников у меня сомнений не было — не кинулся с докладом к самому Сталину, а предпочёл действовать на свой страх и риск. Или он думает, что располагая таким агентом, как Елена, держит ситуацию под контролем? На его месте я не был бы так уверен — Бокий тот ещё иезуит и запросто может устроить какую-нибудь подлую ловушку. Впрочем, Агранов и сам не лыком шит, в Высшей Коллегии ОГПУ наивных идеалистов не держат. Понять бы ещё, действует он в одиночку, или по поручению того же Ягоды?

Ясно одно: целью затеянной им (ими?) игры является не столько ликвидация заговорщиков, сколько то, что разыскивает Барченко. Кто знает, какие силы могут таиться за Гиперборейским Порогом — и возможно, тот, кто возьмёт их под контроль, схватит за горло весь мир. Недаром, ох недаром Генрих Гиммлер так упорно искал «места силы» по всей планете— и тибетскую Шамбалу, и озеро Риц в Абхазии. И недаром его эмиссар Отто Ран не один год шарил в руинах замка Монсегюр, а потом отправился в Исландию, по следам викингов, которые двенадцать веков назад увезли туда на своих кноррах колдовские рунические артефакты…

Свой рассказ Елена закончила прямым и недвусмысленным предложением оказывать ей содействие в продолжении этой истории — благо, моё положение приближённого ассистента Гоппиуса открывает к тому массу возможностей. Отказ не предусматривался: очевидно было, что на вербовку она пошла с санкции непосредственно Агранова, и ответь «объект» отказом — судьба его (то есть моя) будет незавидной.

…Разумеется, я ответил «да». А вы бы как поступили — на моём-то месте?..

С Марком я поговорил в поезде. Для этого пришлось вытащить его в тамбур — грохот и лязг здесь стояли оглушительные, говорить приходилось чуть ли не в ухо, зато и подслушать вряд ли получится. Больше довериться мне было некому. Отношения с Еленой теперь оказывались… не то, чтобы сомнительными, но несколько натянутыми, а впутывать Татьяну, которая, как и Марк, знала, кто я и откуда, я не хотел категорически. Да и чем она смогла бы помочь мне в такой-то ситуации?

— И что ты собираешься теперь делать? Спросил он, когда я умолк.

— Ну, не знаю… Собирался присмотреться к установке Гоппиуса и, если получится, попробовать использовать её, но уже для себя.

— Хочешь вернуться туда, к себе? В будущее?

— Вот честно, ещё не решил. Но одно я знаю точно: эти игрища с ожившими мертвецами надо прекращать. По хорошему, мне плевать кто кого там, в Кремле поставит к стенке или упечёт на четвертной без права переписки — но подобные методы это… — я запнулся, подбирая подходящее выражение, — это за гранью добра и зла! Нельзя к такому прибегать, ни в коем случае нельзя — как нельзя было, скажем, применять ядовитые газы на войне. Не по-человечески это, понимаешь?

— Ну хорошо, с «мертвяками» всё более-менее понятно. — согласился Марк. — Действительно, незачем им по земле бродить, пусть уж лежат там, где их закопали… или ещё закопают. А вот Гиперборейский Порог — с ним-то как быть?

— А можешь гарантировать, что оттуда не повылазит чего ещё похлеще?

Он неуверенно пожал плечами.

— Вот и я сомневаюсь. Пока план у меня таков — помогаем готовить аппаратуру к решающему эксперименту, и по ходу дела ищем способ, как быстро и, главное, с концами вывести её из строя. Заодно и в бумагах его покопаюсь, может, что новое выяснится?

Паровоз пронзительно загудел, раз, другой, и щель между вагонами (резиновые манжеты-уплотнители здесь, похоже, ещё не успели войти в употребление) ворвался горячий пар пополам с дымом и угольной пылью и Марк, открывший рот, чтобы ответить, закашлялся.

— Кхе-кхе… чёрт… кхе… бумаги — это, конечно, хорошо. А насчёт самой уста…кхе… установки — так починят же! Вон сколько запасных приборов взяли, заменят что-нибудь, и заново зара… кхе… заработает!

— А это уже забота Елены. Она намекнула, что поблизости будет подчинённая непосредственно ей опергруппа — на случай, если ситуация выйдет из под контроля. Вот мы и обеспечим чтобы она того… вышла.

— Ну, разве что… — Марк согласно кивнул. — И что это будет за способ? Ну, чтобы испортить установку?

— Спроси чего полегче.

Дважды квакнул клаксон, а вслед на этим до моего лежбища на крыле донеслось возмущённое квохтание Гоппиуса. В ответ ему с пирса полетели специфические речевые обороты грузчиков — насколько я успел заметить за обе свои жизни, они примерно одинаковы во все времена и под любыми небесами, разве что, с поправкой на местный язык и специфику. Красноармейцы молча завидовали, им до таких высот овладения профессиональным сленгом было ещё далеко. Я встал, потянулся с хрустом, и «Юнкерс» легонько качнулся под моими босыми пятками» на волне, разведённой пробегающим катерком. Пора было снова впрягаться в погрузку.

V

С первым рейсом я не улетел, хотя уже видел себя в числе первопроходцев, поставивших ногу на берега таинственного Сейдозера. Но — человек, как известно, предполагает, а лопарские духи заодно с гремлинами, успевшими облюбовать авиационные двигатели в качестве убежищ, соответственно, располагают. В самый последний момент на «Юнкерсе», на который я уже успел забраться, и даже с удобствами расположиться, забарахлил один из двигателей — и, судя по унылым матюгам, которыми обменивались командир корабля и бортмеханик, поломка грозила задержать нас надолго. Пришлось, проводив унылым взглядом разбегающиеся и взлетающие один за другим гидропланы, выбираться наружу, закатывать рукава и становиться в цепочку, по которой из бортового люка «Юнкерса» наружу передавали так никуда и не улетевший груз.

Час спустя штабель ящиков выстроился на земле (Гоппиус категорически запретил складывать их на пирс — «там же приборы, они воды боятся!») и стал прикидывать, как бы заморить червячка. В животе уже угрожающе урчало — с момента прибытия эшелона на станцию у меня маковой росины во рту не было, а стрелки часов уже подбирались к трём пополудни. Раньше, чем к семи вечера самолёты обратно не прилетят, а там — снова погрузка, садиться на Сейдозере придётся уже поздно вечером, спасибо хоть, он мало отличается в плане освещения от дня. Вобщем, дело шло к тому, что и обедать, и ужинать, а, пожалуй, что и завтракать нам придётся здесь, не говоря уж об обеде, с приготовлением которого никак не могли справиться двое красноармейцев, присланных со станции вместе с полевой кухней. А ведь должны были поспеть ещё до вылета — что это, скажите мне, как не злостное вредительство? Морят голодом ценные научные кадры, саботажники хреновы, товарища Ягоды Генриха Гершеновича на них нет…

Обед, хоть и с опозданием, но поспел, и оказался на удивление хорош — кулеш из пшена с олениной. Мясо было жирное, от домашних оленей (саамы называют их «пуадз» в отличие от диких, именуемых «коть»), вдоволь сдобренное перцем, сушёной тёртой можжевеловой ягодой и какими-то местными корешками. Этой ценной информацией поделился со мной один из поваров, когда во второй раз накладывал здоровенным жестяным уполовником добавку — за это я, немного подумав, переквалифицировать его из злостных саботажников в обычные раздолбаи.

Под кулеш душевно пошла самогонка из солдатской фляжки, обнаружившейся у запасливого Карася — он приобрёл её на одной из станций, пока нашу «овечку» подгоняли к водокачке и поили из железной, изогнутой в форме буквы «Г» трубы. Елена приняла из моих рук стакан, до половины наполненный мутноватой жидкостью, брезгливо понюхала, но всё же сделала маленький глоток. Мы с Карасём, как люди неприхотливые, пили прямо из горлышка фляги. Под жирный кулеш и сухари (свежего хлеба на станции не нашлось) самогонка полетела на ура, и я совсем было собрался прилечь на брезенты и предаться заслуженному отдыху, как раздался знакомый сдвоенный треск, и над нашими головами выписал широкий вираж гидроплан, один из двух улетевших. Это был поплавковый ТБ-1 — он плюхнулся в воду, подняв тучу брызг, приглушил моторы, и на малых оборотах подрулил к пирсу. Высунувшийся по пояс из носовой кабины штурман в кожаной, с меховым воротником куртке, сорвал с головы лётный шлем и принялся им размахивать, неслышно что-то крича.