ХВ Дело № 3

— С которой этот самый Давыдов спит? — уточнил Трилиссер.

— Вот-вот, она самая. Кстати, мой человек с ней отдельно поговорил, и теперь она передаёт информацию и нам… и не только об этом сопляке.

— То есть вы её завербовали? Что ж, толково, лишний источник возле этих умников не помешает.

— Вот и я так подумал. Что касается Давыдова, то она мнение Барченко подтверждает, особо отмечая манеру рассуждать, подходящий скорее зрелому, взрослому человеку. К тому же, определённые нюансы их интимных отношений таковы, что можно говорить об опытном в постельных делах мужчине, а никак не о семнадцатилетнем сопляке.

— Значит, ваша дамочка им довольна… как партнёром? — ухмыльнулся Трилиссер. — ну, хоть это хорошо, будет разговорчивее…

— Довольна-то она довольна, да только что парень почему-то перестал ей доверять. Приходится заново налаживать отношения, а это требует времени. Возможно, заподозрил, что она специально к нему приставлена, с целью наблюдения?

— Если Давыдов не дурак — а он, судя по тому, что ты мне тут про него рассказал, далеко не дурак! — то давно и сам должен был сообразить, что к чему.

Бокий покачал головой.

— Может, ты и прав. Вообще-то мудрено было бы не догадаться… Только вот, раньше это не мешало ему укладывать эту дамочку в постель.

— А сейчас, выходит, мешает?

— По её словам, Давыдов после их свидания в Харькове под разными предлогами избегает близости. Барченко сказал ей, чтобы не форсировала события — как бы парень совсем не закрылся, и тогда придётся подводить к нему кого-то другого — и неизвестно ещё, получится ли. но в любом случае — даже те крохи, что она сумела добыть, наводят на очень интересные размышления.

— Гипотеза Барченко насчёт перемещений сознания во времени? Но Давыдов-то тут при чём? Течь ведь шла о Блюмкине, о его бреде…

— Я и сам толком не понимаю, Меир. — признался чекист. — Когда Барченко начинает рассуждать на эту тему, его заносит так, что я теряю нить разговора уже через пару минут. А писать он отказывается категорически, говорит — слишком опасно, может попасть не в те руки. Но если совсем вкратце — он считает, что они оба, и Блюмкин и Давыдов, как-то связаны с будущим. И, возможно, друг с другом тоже.

— Эк хитро закручено… — собеседник чекиста и не думал скрывать иронической усмешки. — Ладно, ему с его гиперборейскими премудростями виднее. Вы там пока разбирайтесь, только чтобы и об основном деле не забывать. Времени у нас — помнишь, сколько осталось?

— Две с половиной недели до февральского пленума. Помню я, всё помню.

— Вот и хорошо, что помнишь. По Петерсену что?

— Он, как комендант Кремля, всё подготовил. Теперь дело только за Барченко с его мертвяками.

— Как их доставлять в Москву — подумали?

— Работаем, Меир, работаем. Прорабатываем варианты с переправкой по воздуху — сейчас это самый надёжный вариант. Рядом с «объектом» сейчас расчищают взлётно-посадочную полосу, куда могли бы приземлиться транспортные «Юнкерсы» на лыжах. А в Москве наших… м-с-с… пассажиров заберут грузовики и доставят прямо на место.

— Если появится что-то новое, сразу давай знать. А сейчас… — Трилиссер поглядел на успевшие посинеть от холода губы собеседника, — пошли-ка в дом, я тебя чаем отпаивать буду. Вон, как посинел, как бы, и правда, простуду не подхватил…

В Москве глубокая ночь. Идёт лёгкий снежок, сквозь его пелену едва проглядывают чёрные, подсвеченные огоньками редких окон, силуэты кремлёвских башен с облезлыми царскими орлами на шпилях. Скорее бы уж их меняли на рубиновые, светящиеся изнутри звёзды, привычно подумал Агранов. Для чего, спрашивается, сохранять эти символы царизма? Вот и Ильич не раз требовал убрать этих ощипанных куриц к свиньям, и крепко сердился, что работа эта откладывается из года в год. Так до сих пор и откладывают, хотя Ильича уже сколько лет, как нет в живых — а царские орлы всё так же отбрасывают по утрам свои уродливые тени на его мавзолей...

Зашуршало, заклацало — большие напольные часы в форме башни лондонского «Биг Бена» медно отзвонили три раза. Агранов потянулся, пододвинул к себе стакан в серебряном подстаканнике. Подстаканник был не простой, а юбилейный — массивная эмблема на его боку в точности повторяла памятный нагрудный знак «5 лет ВЧК-ГПУ», который и по сей день красовался на его кителе, разве что, большая латинская «V» на подстаканнике не была покрашена тёмно-рубиновой эмалью.

Агранов допил остывший чай, прикинул — не попросить ли заварить свежий? В том, что выполнявший обязанности секретаря доверенный адъютант даже сейчас, в половину второго ночи, бдит в приёмной, дожидаясь хозяйского зова, он не сомневался ни на миг. На Лубянке вообще принято было засиживаться на работе по ночам — так пошло ещё со времён Железного Феликса, и если к власти, как ожидают многие, придёт Сталин, то правило это распространится на все советские учреждения, сверху донизу — нынешний Генеральный секретарь ВКП(б) как говорили, предпочитал работать по ночам, покидая свой кабинет только к раннему утру.

Нет, пожалуй, с чаем лучше повременить, уже третий стакан… Он зацепил подстаканник пальцем за ручку и повернул, рассматривая выдавленную в серебре эмблему. Интересно, а почему меч на ней — как, впрочем, и на прочих чекистских знаках — изображён с загнутыми к рукояти концами перекладины-эфеса? Мечи с похожими эфесами, если верить докладам агентов, использовали в своих ритуалах масоны и, как бы, не поклонники культа Сатаны. Случайность? Ох, вряд ли — особенно, учитывая содержимое папки, одиноко лежащей на зелёном бархате стола.

Он пододвинул папку к себе. Неизменный штамп «совершенно секретно» — «Дело агента «Махаон», открыто такого-то числа такого-то месяца, регистрационный номер, номер единицы хранения… Он усмехнулся: кто ж это в его отделе такие энтомологи — они бы ещё «Баттерфляй» назвали агента, чтоб уж кто угодно догадался, с первой попытки. Спасибо, хоть не стали выбирать кличку женского рода — но это было бы уже откровенной диверсией…

Высказывал же умница Бокий как-то полезную мысль: присваивать агентурные клички и кодовые наименования операций, выбирая слова из словаря Даля случайным образом — чтобы не оставить желающему разгадать смысл псевдонима даже крошечного намёка. Не согласились. Помнится, Мессинг, тогдашний руководитель питерского отделения ОГПУ, сострил тогда: «каково будет агенту, которому достанется в качестве агентурной клички слово «афедрон», или что-нибудь столь же духоподъёмное! Все засмеялись, принялись предлагать варианты один скабрёзнее другого, и в итоге тема умерла сама собой. А зря, между прочим, Бокий-то дело предлагал. Раз уж поставили человека руководить шифрованием и прочими способами введения в заблуждение врагов государства — так и прислушивайтесь к его советам, иначе и огород городить не стоило.

Итак, доклад агента «Махаон». Три страницы мелкого текста и десяток фотокопий документов. В приложении детальная расшифровка — и правильно, качество снимков оставляет желать лучшего, не дело заставлять начальство ломать глаза, и так изрядно испорченные годами кабинетной работы.

Он просмотрел текст отчёта: «фотокопии сделаны с помощью...», «скрытность достигнута благодаря…» «фотографические материалы в виде кассет с плёнкой переданы через…», перебрал фотоснимки и углубился в изучение расшифровок. На это ушло около полутора часов; закончив, Яков Саулович сложил материалы в папку, аккуратно завязал скрепляющие её ботиночные шнурки и, послюнявив палец, приклеил к картонным корочкам волосок — привычная, как дыхание, мера предосторожности в отношении особо важных материалов. Вызвал адъютанта и велел подавать машину.

Но домой он попал только спустя полтора часа — после того, как новенький чёрный «Форд» (выпуск этих машин, пока из американских деталей, налаживали сейчас на московском заводе «КИМ») описал два полных круга по Садовому Кольцу. Якову Аграновичу требовалось хорошенько обдумать прочитанное. Движения на Садовом в этот час не было вовсе, редкие постовые вытягивались и брали под козырёк при виде начальственного авто, думалось во время езды хорошо, продуктивно — и Агранов скомандовал шофёру «домой», только когда окончательно разложил по полочкам почерпнутые из отчёта «Махаона» сведения информацию. Далеко не всё в этом отчёте было ясно, но главное он осознал: авантюра, приуроченная Бокием и его подельниками к февральскому пленуму ВКП(б) скорее всего не состоится по причинам, от заговорщиков не зависящим. Исполнители столкнулись с тем, что принято называть «объективными трудностями», и процесс неизбежно затянется — как минимум, до лета, когда можно будет…